– Сдаюсь, – с тихим вздохом проговорила она.
Бросила пистолет на стол и, театрально воздев руки, повторила:
– Сдаюсь… Сдаюсь…
Руки подняты, ноги расставлены, все врата, что можно открыть, открыты.
– Правда, что ли, не хочешь? – раздраженно спросила она. – По-твоему, я такая страшная?
– Что ты, очень даже красивая, – лениво открыл рот следователь.
– Ну и чего же тогда? – язвительно продолжала она. – Кастрат, что ли?
– Боюсь, откусишь.
– А вот самцы богомола умирают, покрывая самок, но не отступаются.
– Ты эти штучки брось, я тебе не богомол.
– Трус, вот ты кто, твою мать! – взорвалась шоферица. – Катись-ка ты отсюда, сама себя ублажать буду!
Одним прыжком следователь вскочил с дивана и обнял ее сзади, взявшись одной рукой за грудь. Она откинулась в его объятия и, повернув к нему голову, расплылась в улыбке. Не в силах больше сдерживаться, он приник к ней, но стоило ему дотронуться до ее пылающих губ, как кончик языка тут же отозвался резкой болью.
– О-ля-ля! – в испуге воскликнул он и отвел рот в сторону.
– Ладно, не укушу… – С этими словами она повернулась и стала снимать с него одежду.
Следователь поднял руки, помогая ей, словно одинокий пешеход, настигнутый на улице грабительницей. Сначала она стащила халат и, размахнувшись, швырнула в угол. Потом стянула трусы и майку и забросила на свисавшую с потолка люстру. Он задрал голову, и ему вдруг захотелось снять их оттуда. Желание оказалось настолько сильным, что он даже подпрыгнул сантиметров на тридцать, дотронулся до них кончиками пальцев правой руки. Когда он подпрыгнул еще раз, шоферица сделала подсечку, и он распластался на ковре.
Не успел он прийти в себя, как она уже подскочила, уселась ему на живот и, ухватив за уши, стала со звонкими шлепками подпрыгивать на заднице. Было такое ощущение, что внутри все смялось в лепешку, и он, не выдержав, взвыл не своим голосом. Шоферица протянула руку, нашарила вонючий носок и запихнула ему в рот. Действовала она с какой-то зверской злобой – женственностью или лаской тут и не пахло. «И это называется заниматься любовью? – стонал он про себя, задыхаясь от невыносимой вони. – Да так свиней режут». Мелькнула мысль дать ход рукам и спихнуть с себя этого мясника в женском образе. Но кто же знал, что она, словно наделенный даром предвидения охотник, вытянет руки и придавит ему запястья. В этот момент в душе Дин Гоуэра бушевали сомнения: и хотелось вырваться, и не хотелось. Хотелось по причине, о которой уже говорилось выше; не хотелось, потому что он явно чувствовал, что именно сейчас нижняя половина тела подвергается испытанию огнем и кровью. И тогда, закрыв глаза, он отдался на милость судьбы.
А потом произошло вот что: пока обливающаяся потом шоферица вьюном елозила по его животу, откуда-то сверху донесся презрительный смешок. Дин Гоуэр открыл глаза, и его почти сразу ослепили яркие вспышки подсветки. Негромко щелкал затвор фотоаппарата и шелестела перемотка видеокамеры. Разъяренный, он сел и сунул кулаком в разгоряченное любовной страстью лицо шоферицы. Удар пришелся в цель: за глухим стуком последовала целая серия вспышек, она медленно завалилась назад пузом кверху, ее плечи оказались как раз на его ступнях, и всем открылось немало сокровенных мест. Снова засверкали вспышки, и невиданную позу, которую продемонстрировали они с шоферицей, запечатлели заговорщики.
– Ну вот, Дин Гоуэр, товарищ следователь, а теперь поговорим, – насмешливо произнес Цзинь Ганцзуань. Он засунул катушку с пленкой в карман, сел нога на ногу и вольготно откинулся на диване. При этом он изображал, что на правой щеке у него ходят желваки, и Дин Гоуэру стало жутко противно. Спихнув с себя отключившуюся шоферицу, он попытался встать, но ноги онемели и не слушались, словно парализованные.
– Отлично! – продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. – Выполняющий важное задание следователь переусердствовал в любовных утехах, и у него отнялись конечности.
Дин Гоуэр смотрел на это красивое, холеное лицо и чувствовал, как в груди разгорается ярость. По всему телу растекалась пылающая кровь, а по холодным как лед ногам, казалось, ползали тысячи каких-то тварей. Опершись на руки, он с усилием поднялся, ноги дрожали. Когда затекшие ноги стали отходить, он начал двигаться, комментируя свои действия:
– Следователь встает, разминает руки и ноги. Поднимает полотенце, вытирает потное тело, в том числе живот, вымазанный густыми выделениями жены или любовницы Цзинь Ганцзуаня, замначальника отдела пропаганды горкома Цзюго. При этом сожалеет о только что пережитом испуге. Никакого преступления я не совершал, а лишь попал в расставленную преступниками ловушку.
Он отшвырнул полотенце, и оно упало на пол прямо перед Цзинь Ганцзуанем. Желваки у того заходили ходуном, и лицо аж позеленело.
– Баба у тебя что надо, – добавил Дин Гоуэр, – жаль только, связалась с таким мерзавцем.
Он подождал, думая, что Цзинь Ганцзуань сейчас взорвется, но тот лишь громко расхохотался. Причем так неожиданно и странно, что это внушало тревогу.
– Чего смеешься? Думаешь, смехом можно скрыть слабину?
Цзинь Ганцзуань резко оборвал смех и, вытащив платок, вытер слезы:
– Товарищ Дин Гоуэр! Это кто из нас слабак? Ты ворвался в мою квартиру, изнасиловал мою жену, и у меня есть тому неопровержимые доказательства. – Он похлопал по карману с пленкой. – Если призванный блюсти закон сознательно его нарушает, вина возрастает вдвойне. Так кто у нас слабак? – язвительно закончил он, дернув уголками рта.
– Это твоя жена изнасиловала меня! – заскрежетал зубами Дин Гоуэр.
– Вот уж поистине неслыханное дело! – продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. – Чтобы знатока ушу, взрослого мужчину, да еще вооруженного, изнасиловала совершенно безоружная женщина!..
Следователь перевел взгляд на шоферицу. Та лежала навзничь на полу с отстраненным взглядом, словно помешанная или пьяная, из ноздрей у нее текла кровь. Сердце у него заколотилось, душу всколыхнули прекрасные ощущения, которые она доставила ему своей разгоряченной плотью, в глазах защипало, и навернулись слезы. Опустившись на колени, он поднял валявшийся на полу халат и вытер ей кровь на носу и губах. Стало стыдно, что он так жестко с ней обошелся. На тыльной стороне ладони он заметил две капли: это из глаз у нее выкатились крупные слезы.
Он поднял ее на руки, отнес на кровать и прикрыл одеялом. Потом подпрыгнул, стащил с люстры майку и трусы и натянул. Открыл дверь на балкон, достал остальную одежду и оделся. Протянул руку за лежащим на столике пистолетом – Цзинь Ганцзуань, играя желваками, следил за ним, – снял курок со взвода, сунул пистолет за пояс и сел:
– Ну что, раскроем карты!
– Какие еще карты?
– Дурачком прикидываешься?
– Ничего я не прикидываюсь, душа у меня болит.
– И с чего же это она у тебя болит?
– Болит оттого, что в ряды кадровых работников нашей партии попадают такие подонки, как ты!
– Я подонок, потому что соблазнил твою жену? Что ж, подонок и есть. Но есть такие, что готовят и поедают детей! Таких и людьми-то не назовешь! Звери, а не люди!
На это Цзинь Ганцзуань расхохотался и даже в ладоши захлопал.
– Ну просто сказка из «Тысячи и одной ночи», – заявил он отсмеявшись. – В Цзюго действительно есть знаменитое блюдо, которое воплощает силу воображения и творческий подход, его пробовали руководители высшего уровня, да ты и сам его ел. Если мы звери и людоеды, значит, и ты тоже!
– Если у тебя совесть чиста, зачем нужно было заманивать меня этой красоткой? – презрительно усмехнулся Дин Гоуэр.
– Только у таких мерзавцев из прокуратуры, как ты, может быть столь извращенное воображение! – взорвался Цзинь Ганцзуань. – А теперь я хотел бы донести до вашей светлости мнение нашего горкома и руководителей городской управы: мы приветствуем следователя по особо важным делам Дин Гоуэра, направленного в наш город для проведения расследования, и готовы оказать посильную помощь.
– На самом деле ты можешь помешать моему расследованию.
– Вообще, если выражаться точно, – похлопал себя по карману Цзинь Ганцзуань, – у вас двоих прелюбодеяние по обоюдному согласию, и, хотя твое поведение можно назвать предосудительным, закона ты не преступил. У меня, конечно, есть возможность сейчас же отправить тебя обратно как последнюю собаку, но личные интересы следует подчинять интересам общества, поэтому я не стану чинить препятствий, и ты можешь продолжить выполнение своей миссии.
Открыв бар, он вынул бутылку «маотай», вытащил пробку и вылил всю в два больших бокала. Один поставил перед Дин Гоуэром, а второй поднял со словами «За успех твоего расследования!», чокнулся с ним и, запрокинув голову, выпил полцзиня водки одним духом. Потом поднял пустой бокал – желваки ходят, глаза сверкают – и уставился на Дин Гоуэра.
Снова невольно разозлившись на эти желваки, Дин Гоуэр поднял бокал и – была не была – с бульканьем осушил его.
– Отлично! – одобрительно воскликнул Цзинь Ганцзуань. – Вот это я понимаю, боец! – Он достал из бара целую охапку бутылок, всё знаменитые сорта. – Сейчас посмотрим, кто кого! – заявил он, указывая на всю эту батарею. Проворно открыл бутылки и стал наливать. В водке поднимались пузырьки, разнесся запах алкоголя. – Кто не пьет, у того мать шлюха! – Щека продолжала подергиваться, и теперь, когда церемонии и манеры были отброшены, на Дин Гоуэра смотрело лицо алкоголика. – Что, слабо выпить? – подначивал он, поигрывая желваками и одним махом опрокидывая бокал. – Некоторые и на сына шлюхи согласны, лишь бы не пить!
– Кто сказал, что я не буду пить? – Дин Гоуэр взял бокал и осушил его. На макушке будто открылось потолочное окно, и сознание, превратившись в чудовищную бабочку размером с круглый – лунный – веер, закружилось в свете ламп. – Пить… Весь ваш Цзюго выпью до дна, мать ваш-шу…
Ладонь на глазах выросла до размеров круглой плетеной подстилки, густо торчавшие из нее пальцы потянулись к бутылке, которая уменьшилась до гвоздя, до швейной иглы, а потом вдруг снова выросла в несколько раз, большая, как железное ведро, как валек для белья. Бабочка порхала в то гаснущем, то ярко вспыхивающем свете ламп. Четко видна лишь дергающаяся щека. Пей! Алкоголь медом растекается