Эти люди ведут очень здоровый образ жизни и доживают до весьма преклонного возраста. Японцы представляют собой убедительный пример того, как человеческая природа может довольствоваться малым, даже если это малое не слишком приятно».
Сразу бросается в глаза тот факт, что Франциск Ксавье четко определил для себя моменты, способствующие распространению в стране Ямато католицизма, и, в общем, они не противоречат нашим выводам, сделанным выше. Это строгое сословное деление и дисциплина, особенно в воинской среде, отсутствие преклонения перед богатством[12], скромность в быту (часто вынужденная, если речь идет о крестьянах, горожанах и бедных самураях), общительность, «хорошие манеры», повальная «милитаризированность» высших слоев общества (что не могло не воскресить в памяти миссионеров-европейцев времена господства в Европе рыцарских идеалов) и, что немаловажно, достаточно широкое даже по сравнению с Европой, не говоря о «языческих странах», распространение грамотности. Отметим и то, что для наблюдательного Ксавье не остались незамеченными те моменты, которые сближали буддизм с христианством и также способствовали католической проповеди – идея греховности, посмертного воздаяния и т. д.
Интереснейшим дополнением и некоторым диссонансом к восторженным словам «апостола Японии» звучит текст, написанный португальским епископом, ревизором ордена иезуитов Алессандро Валиньяно спустя 30 лет, в августе 1580 года. «Люди здесь – благородны, учтивы и чрезвычайно воспитанны, и в этом они намного превосходят все другие известные нам народы. Они умны от природы, хотя науки здесь развиты довольно слабо, поскольку японцы – самая воинственная и драчливая нация на свете. Начиная с пятнадцатилетнего возраста все мужчины, и богатые и бедные, независимо от общественного положения и рода занятий, вооружены мечом и кинжалом [по иронии судьбы, как раз в эти годы в Японии набирала силу «охота за мечами» – повальное разоружение несамурайских сословий режимом Тоётоми Хидэёси; два меча могли носить только самураи. – Д. Ж.] Более того, каждый мужчина, благородного происхождения или низкого, имеет такую неограниченную власть над своими сыновьями, слугами и другими домочадцами, что может, если того пожелает, убить любого из них без малейшего повода и завладеть его землей и добром. Они являются полновластными хозяевами своей земли, хотя часто сильнейшие объединяются, чтобы противостоять своим сюзеренам, которые в результате не всегда вольны поступать так, как того хотят. Япония поделена между многочисленными правителями и феодалами, поэтому страну разрывают бесконечные междоусобные войны, процветает измена и никто не чувствует себя в безопасности даже в своем собственном поместье…
Жители настолько бедны, что трудно даже представить, на какие скудные средства живут их короли [даймё. – Д. Ж.] и феодалы. Они так делят свои земли между своими вассалами, что даже при условии, что вассал служит сюзерену бесплатно, все равно доход последнего чрезвычайно мал. В то же время японцы с таким почтением и уважением относятся ко всем людям, и в частности к дворянам, что диву даешься, как это они, несмотря на страшную бедность, умудряются сохранять опрятный вид и хорошие манеры. Но их одежда, еда, обряды, поведение, обычаи так резко отличаются от того, что принято в Европе и у других известных нам народов, что создается впечатление, будто они специально все это придумали, чтобы только не походить ни на кого другого. Поэтому мы все, прибывшие сюда из Европы, оказались в положении малых детей, которым приходиться учиться всему заново: как принимать пищу, сидеть, вести беседу, одеваться, демонстрировать хорошие манеры и тому подобное. Именно их самобытность и мешает нам, глядя на них из Индии или из Европы, разобраться в проблемах этой страны. Невозможно даже представить, что здесь происходит, так как это совершенно иной мир, другой образ жизни, обычаи и законы. Многое из того, что в Европе считается вежливым и достойным, здесь воспринимается как невероятное оскорбление и обида. И наоборот, то, что здесь является общепринятым и без чего невозможно никакое светское общение с японцами, в Европе расценивается как нечто низкое и недостойное, особенно в религиозной сфере.
Люди здесь привыкли жить, как хотят, поскольку и мужчины, и женщины с детства воспитаны в абсолютной свободе: детям разрешается делать все, что пожелают; родители ни в чем их не сдерживают, не бьют и не бранят… Помимо всего прочего, они никогда не обсуждают свои дела непосредственно – только через посредника; даже отец и сын никогда не интересуются делами друг друга, не обсуждают никакие проблемы, не дают друг другу советов и ни о чем не предупреждают – все делается исключительно через третьих лиц. Поэтому всякое серьезное деловое общение с ними очень замедлено и затруднено. Местные обычаи и законы так необычны и так противоречат здравому смыслу, что научить их жить в соответствии с нашими законами чрезвычайно трудно…»
Комментируя текст письма, отметим, что отец Алессандро (бывший главой иезуитской миссии в Японии с 1579 по 1603 год), равно как и Франциск Ксавье, быстро осознал необходимость тщательного изучения жизни японцев, необходимость учитывать традиции страны. Тридцать лет великой смуты Сэнгоку дзидай не прошли даром – если Ксавье писал просто о бедности, то Валиньяно – об ужасной нищете, в которую впало большинство населения Японии. Он отметил и те черты (намеренно или по неведению проигнорированные Ксавье), которые не способствовали успеху иезуитов – гордость и ранимость японцев в вопросах личной чести, нежелание подчиняться воле чужеземцев.
Говоря об иезуитах в Японии, хотелось бы подчеркнуть не только роль ордена в целом в долгом и противоречивом процессе христианизации страны, но и значение, которое имела личность того или иного миссионера. Если для Китая такой важнейшей фигурой в деле распространения христианства стал Маттео Риччи[13], для Японии поворотный момент в процессе христианизации наступает именно после прибытия в страну Алессандро Валиньяно. В частности, именно Валиньяно основал несколько учебных заведений, призванных готовить будущих проповедников из числа самих японцев.
К несчастью для дела христианизации и патеров-иезуитов, многие члены ордена не отличались интеллектом и тактом своих великих современников, и их действия и суждения относительно японской паствы подтверждают этот факт. Так, многие иезуиты в Японии при сборе «урожая душ» нередко пользовались теми же методами, что и в других странах Азиатского региона, относились к азиатам как к варварам, которым они несут светоч истинной веры, настоящую науку и законы. В частности, некоторые из них жаловались на то, что японцы настолько гордые и ранимые, что по отношению к ним не удается, как с другими народами, прибегать к телесным наказаниям – средствам, применение которых оправдывалось представлением о неофитах-христианах: они суть дети неразумные, которых следует всячески наставлять, содержа в строгости и страхе Божьем. Кстати, подобное же отношение к собственно детям господствовало и в самой Европе до распространения гуманистических идеалов в педагогике. К примеру, глава миссии в Японию 1570 года падре Франсишку Кабрал сетовал, что «князья-христиане не заинтересованы ни в чем, кроме торговли», и что он не видел «более высокомерного, скупого, неспокойного и двуличного народа, чем японцы». Фактически досточтимый падре просто «переделал» приписанные Франциском Ксавье японцам добродетели в близкие по сути грехи. Как было известно еще Платону, скупость – возможная обратная сторона скромности и экономности, высокомерие и неспокойность – гордости и озабоченности собственной честью, а двуличие – хороших манер и вежливости.
Впрочем, сетования не мешали иезуитам продолжать активно проповедовать – и торговать. Постепенно Нагасаки, владение христианских князей Омура, превращался почти в португальский город. Здесь появлялось все больше каменных домов европейского типа, принадлежавших португальским миссионерам и купцам, часовни, а в 90-х годах XIX века был построен и первый в Японии настоящий большой собор, прославившийся под японским названием Тэнсюдо. Росло и количество новообращенных по всей стране – по некоторым данным, к 1581 году в Японии было уже более 150 000 католиков и 200 церквей. При этом состав собственно португальских миссий исчислялся даже не сотнями, скорее – несколькими десятками людей (до 150 священников в самые лучшие времена).
Распространение нового учения на Кюсю и на западе Хонсю не осталось незамеченным человеком, который первым преуспел (хоть и не до конца) в нелегком и кровавом деле объединения раздробленной Японии. Речь идет о талантливом и беспощадном полководце Ода Нобунага, почитаемом и сегодня как один из трех объединителей страны в XVI – начале XVII века наряду со своими соратниками и продолжателями – Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Решительный и предельно жестокий, чуткий к новым веяниям Нобунага, не отягощенный слишком большим пиететом к буддизму, был во многом человеком весьма широких взглядов. Ему могли импонировать отдельные элементы христианского учения (в особенности относительно божественной природы земной власти) и тот факт, что христианство было связано с возможностью уменьшить влияние могучих буддистских монастырей, активно вмешивавшихся в политику. Кроме всего прочего, христианские миссионеры несли с собой не только слово Божье, но и зримое воплощение Его гнева – смертоносные, хоть и неточные ружья-аркебузы, бившие на 180–200 метров с гарантией пробить почти любой доспех. Фактически история сотрудничества Ода Нобунага и португальских миссионеров (а оно было взаимовыгодным, ибо владыка провинции Овари получал аркебузы, а миссионеры – право проповедовать в его землях и даже при дворе полководца, стававшего все более заметной силой в центральной Японии) началась с тайных поставок оружия (нескольких тысяч аркебуз), привезенного в порты Южного Кюсю и до