Они могли действовать по одиночке (как многие ниндзя из Ига) или группами (воины Кога), иногда собираясь в целые отряды (как знаменитые раппа Фума, служившие даймё из клана Ходзё), на суше и на море, по найму, из мести, из верности своему клану, «из любви к искусству», в конце концов (история Японии знает и такие случаи). Хроники и трактаты по ниндзюцу сообщают десятки имен известных ниндзя, служивших сёгунам Асикага, князьям Мори, Такэда, Уэсуги, Ходзё, Симадзу, а также знаменитым Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу, более всех преуспевших в объединении Японии под своей властью. Кстати, Иэясу во многом обязан своим успехам прекрасно организованной ниндзя из Ига и Кога разведке и контрразведке. Сознавая это, он и его наследники из рода Токугава, будучи сёгунами, стремились поставить ниндзя под контроль государства и использовать их максимально эффективно. В XVII–XIX веках Путь невидимок, невероятно важный в предыдущую эпоху, переживал не лучшие свои времена. Бывшие ниндзя, более не имевшие шансов применить свои навыки, писали трактаты о ниндзюцу, служили полицейскими агентами-мэцукэ, контрразведчиками-мэакаси или присоединялись к воровской братии. В это же время оформились основные школы ниндзюцу. Профессиональные таланты ниндзя использовались правительством за это время считанные разы – во время восстания в Симабара сёгунское правительство заслало в замок Хара – оплот восставших японских крестьян-христиан – группу ниндзя из Кога для сбора информации, что они успешно сделали, правда, получив ранения и едва спасшись. Немного больше работы было у секретных служб, созданных даймё после сёгунского указа 1651 года о необходимости обязательно содержать на службе некоторое количество синоби (А. Горбылев). Эти секретные службы назывались оммицу и занимались шпионажем и нередко тайным устранением неугодных (так называемая «кара во тьме ночной»). Наиболее поздние примеры использования классических ниндзя относятся к 1850-м годам и даже началу эпохи Мэйдзи – так, по семейному преданию семьи Савамура, в 1853 году один из членов их рода пробрался на корабль знаменитого коммодора Перри и выкрал некий документ, хранившийся с тех пор в семье Савамура. Впрочем, исследователи XX века установили, что этот документ представляет собой бумагу с текстом довольно похабной матросской песенки на английском языке, которая вполне могла быть выкрадена с корабля Перри, но уж точно не имела никакой разведовательной ценности.
Так в новых условиях закатилась звезда ниндзюцу, оказавшегося (прежде всего как система подготовки и оснащения) слишком устаревшим и архаичным. Шпион новой эпохи должен был знать иностранные языки, обладать колоссальным объемом совсем иных, чем когда-то ниндзя, знаний. В то же время отдельные элементы подготовки ниндзя оказались полезными для подготовки диверсантов и разведчиков времен японо-китайской (1894–1895 гг.), русско-японской (1904–1905 гг.) и Второй мировой войн. Но ниндзюцу, как четкая и конкретная форма организации шпионажа и диверсионной деятельности, уходила в прошлое. И знаменательным кажется тот факт, что, по некоторым данным, вместе с отрядами последних (в полном смысле этого слова, то есть по происхождению, внешнему виду и духу) самураев Сайго Такамори против правительственных войск сражался и отряд Кога-моно, состоявший из потомков ниндзя из Кога (А. Горбылев). Но если Путь самурая оказался так или иначе по-своему востребованным в XX веке, то несколько более узко специализированный Путь невидимки отошел в прошлое. Конечно, трудно считать миллионы современных европейцев, американцев и японцев, практикующих то, что они и их наставники считают ниндзюцу, людьми, всерьез идущими по этому непростому и не слишком вписывающемуся в современные условия Пути. Но уже сам факт неувядающей привлекательности каких-то его аспектов (пускай чаще всего это внешний антураж или же сильно перелицованное внутреннее содержание) говорит о многом. Ничто не умирает окончательно, и, похоже, ниндзюцу еще очень долго не будет грозить забвение. И многие загадки, связанные с экстрасенсорными составляющими подготовки ниндзя, некоторыми непонятными способностями, невероятными, лишь частично отраженными в известных на сегодня источниках, подвигами, еще не разгаданы…
Тайны бусидоИз истории формирования самурайских идеалов
В этой главе, как заявлено в названии, речь будет идти о по-своему достаточно загадочных для неяпонцев проявлениях «японской души», оказывающих до сих пор немалое влияние на менталитет японцев, а именно о некоторых важных нюансах того, что мы можем назвать самурайскими идеалами. Мы постараемся не слишком злоупотреблять термином «этос», т. е. некий «стиль жизни» отдельной социальной группы, но вот без «эпоса» и «эроса» нам не обойтись…
Тема нашего рассказа – не то, какими были «на самом деле» все самураи (ибо это слишком длинный и слишком сложный разговор), а то, какими они сами, а также японские интеллектуалы тех времен, хотели видеть идеального самурая. Ведь история изучает не только (а возможно, и не столько) сферу того, какой являлась или является жизнь общества и отдельного человека, но и сферу человеческих представлений о том, какой она должна быть, ибо наши идеалы формируются на основе некоего опыта и в свою очередь сильно влияют на наше дальнейшее поведение. Глубокое понимание специфики японских самурайских идеалов может пролить свет на многие загадки, культурно-исторические парадоксы Страны восходящего солнца как в Средневековье, так и в наши дни.
Итак, бусидо. Кто из тех, кто интересуется традиционной Японией, не слышал о нем? Иногда оно понимается как некий свод законов, правил, то есть «кодекс» (согласитесь, в литературе часто можно встретить словосочетание «самурайский кодекс»), иногда – как «настольная книга» самурая, причем даже нередко с указанием автора (чаще всего таковым называют Дайдодзи Юдзана или даже писателя рубежа ХГХ-XX веков Нитобэ Инадзо, работа которого, опубликованная в 1899 году, и впрямь называется «Бусидо. Душа Японии», но на самом деле является очередной попыткой исследования самурайской этики, наряду со многими другими произведениями).
Впрочем, достаточно вдуматься в само слово, в его перевод с японского, чтобы приблизиться к пониманию того, чем является бусидо и что значит быть самураем. Итак, буси – «воин», до – путь (как в дзюдо или каратэ-до). И сразу первая загадка: а где же здесь само понятие самурай? Оно заменено более широким и возвышенным для японского уха термином буси. Ведь «самурай» переводится просто как «слуга, сопровождающий знатного человека», от глагола сабурау – «служить». Именно так называли вооруженных слуг влиятельного господина на заре самурайства, которое возникло в X–XI веках на севере Хонсю в ходе колонизации острова и войн с айнами, а также междоусобиц. По-видимому, первый случай применения слова «самурай» – абсолютно мирное по смыслу танка из антологии «Кокин-сю» (905 г.), в котором слугу призывают попросить у господина зонтик, ибо роса под деревьями крупнее капель дождя (конечно, в свете готовности самурая исчезнуть, подобно росе на траве, это стихотворение можно понимать и по-другому, но вряд ли автор, живший в относительно мирное время, вкладывал именно этот смысл).
Буси же – гораздо более древнее, к тому же китайское слово, имеющее колоссальную смысловую нагрузку. Оно пишется двумя иероглифами, каждый из которых указывает на некую добродетель. Бу – умение останавливать, подчинять себе оружие с помощью культуры и письменности. Как считали китайцы, «бу умиротворяет страну и приводит народ к гармонии». Си (или ши) сначала означало человека, обладающего некими умениями и знаниями в конкретной области, но впоследствии стало означать представителя высшего сословия, «благородного мужа». Таким образом, буси – это человек, поддерживающий мир и гармонию военными или иными способами. Само слово «буси» впервые упоминается в японской хронике «Нихонги» под 723 годом и затем постепенно вытесняет сугубо японские слова цувамоно и мононофу, также означавшие «воин», но не несшие такой сложной смысловой нагрузки, как буси. Итак, в самом слове буси заложен некий идеал воина как не просто человека, имеющего право на насилие, но и человека долга, который обязан поддерживать в обществе гармонию между его членами с помощью как силы, так и разума. Слова буси и самурай стали синонимами не сразу, это произошло где-то к концу XII века, параллельно с завоеванием самураями все более важного и почетного места в обществе и оттеснением от власти придворной знати (кугэ). Самураи прошли путь, в чем-то сходный с той эволюцией, которую претерпел их европейский аналог – рыцари.
Теперь немного о до – «пути». До – это японская форма китайского дао, а сущность истинного дао, как известно, никому еще не удавалось выразить словами. Впрочем, в нашем случае до – это нечто большее, чем род занятий, некая профессия, умение, мастерство (для всего этого существует японский термин дзюцу). До гораздо более всеобъемлюще, оно означает, что человек посвящает всего себя, свою жизнь некоему Пути. До предполагает и существование некой системы ценностей, норм и ограничений, и каждодневную практику тела, духа и разума. До – это в чем-то и судьба, и сословная принадлежность, и выбор в пользу самосовершенствования (путь – динамичен, по нему «идут», а не просто принимают или отвергают, на нем можно «опередить других» или «отстать», и даже смерть не является его концом, ибо в следующем перерождении есть шанс снова переродиться буси).
Естественно, что бусидо – не единственный Путь, который был известен средневековому японцу. Были и Пути монаха, ремесленника, крестьянина, придворного аристократа, гейши-дзёро и пр. Но именно буси рассматривались уже со времен раннего Средневековья в качестве элиты – носителей некоего идеально сбалансированного комплекса ценностей, которые впоследствии, по мере формирования современной японской нации, были провозглашены основой «ямато дамасии» – «духа японской нации», став своеобразной «национальной идеей». Именно уважение к идеалам бусидо, стремление подражать элите (как писал когда-то У. Макдугалл в своем «Введении в социальную психологию»), а не достаточно спорная любовь реальных крестьян к реальным самураям – их господам, породили знаменитую пословицу: «Как среди цветов – сакура, так среди людей – самураи» (заметим, речь идет не о самых пышных, а самых по-японски притягательных цветах).