piделают ее «зрелой» и совершенно неузнаваемой. Ее состояние требовало особой деликатности и такта, что порой ему казалось несколько обременительным. Теперь все изменилось. Лиза больше не была шаловливой девчонкой, с которой он мог просто поразвлечься; благодаря беременности она стала больше «его», но это сковывало Аллана, путало, налагало ответственность. Тем не менее он согласился, что ребенка нужно оставить. Они много говорили об этом и пришли к выводу, что так будет лучше Есего. Лиза хотела иметь ребенка, бэби (куклу), а у него несмотря на смятение и страх глубоко в подсознании было такое чувство, что ребенок обогатит его, что-то добавит в его жизнь, принесет не только заботы и обязанности, но и большую радость; так, по крайней мере, подсказывал Аллану инстинкт.
Тем не менее все то время, пока они жили на Апрель авеню, им приходилось нелегко. Беременность Лизы и ее состояние после родов требовали от Аллана сдержанности, что лишало их многих радостей супружеской жизни. Младенец часто болел. В тесной квартире нечем было дышать. Случалось, после бессонной ночи Аллан вообще начинал жалеть, что затеял всю эту историю: как могли они оба быть настолько неосторожны, чтобы родить на свет ребенка, а он — настолько глуп, чтобы связаться с этой легкомысленной девицей, которая просидела двое суток на скамейке на Центральном вокзале, не решаясь сдвинуться с места из страха перед ворами и насильниками, и настолько устала, глядя на беззвучно проносящиеся у нее над головой поезда, что была готова переспать с кем угодно, лишь бы ей предложили ночлег.
Она снова шепнула ему в темноте:
— Послушай, пора ложиться. Я хочу спать.
— Да, сейчас.
Аллан весь ушел в воспоминания, хотя вообще редко думал о прошлом. Все это вдруг как-то сразу иахльпгуло на него. Возможно, под действием тишины или панорамы Свитуотера, утопающего в огнях, а возможно, и от сознания того, что теперь он наконец свободен от всех и вся, находится вне пределов досягаемости и предоставлен самому себе и своей изобретательности, своей способности победить в борьбе за существование.
— Да, пошли спать.
Аллан обнял Лизу за плечи. Она вздохнула. Давно она не была ему такой близкой, как сейчас. Очень давно. Он почувствовал, как в нем растет желание.
Они разделись, стараясь как можно меньше шуметь, чтобы не разбудить Боя, который спал, засунув в рот большой палец; щеки его были выпачканы засохшим шоколадом. Аллан и Лиза оба слегка дрожали от холода.
Потом она прошептала:
— Тише, Аллан. Осторожнее... Ведь здесь Бой...
Аллан что-то пробурчал в ответ и крепко обнял ее; теперь ничто не могло его остановить. Она самозабвенно прижалась к нему, невольно отдаваясь силе его примитивной страсти.
— Только тише, прошу тебя...
5
Первое утро.
Их разбудили мухи. Бой капризничал, потому что хотел пить. Вчерашний лимонад стал теплым и невкусным. В их комнате на колесах было жарко и душно. Когда после небольшой потасовки малыша все-таки удалось одеть, Аллан открыл дверь и выпустил его на свежий воздух. Потом он свернул матрас и засунул его под сиденье, так что теперь им было где повернуться. Пора было готовить завтрак. Глядя в окно, Аллан видел желтый солнечный диск, дрожавший в утренней дымке над еще незастроенным хребтом Эббот-Хилл, который возвышался за бетонно-серой лентой Автострады между Насыпью и расположенными ниже восточными зонами города. Аллан зевал, чувствуя себя немного разбитым, но в общем он хорошо выспался. Вероятно, было уже поздно.
— Ты обещал приспособить мне сегодня печку.
— Ладно...
Сейчас Аллан не мог думать о будничных вещах: его все еще переполняли удивительные сны минувшей ночи и огромная, не поддающаяся определенно радость оттого, что он смог досмотреть эти сны до конца и проснуться в тишине. Солнечная сера и фосфор медленно прожигали себе путь сквозь грязное стекло, наполняя жаром их тесную комнатушку. Тишина и покой. Именно такими ему представлялись утра в их новой жизни. Что же касается мух, то с ними приходилось мириться.
Лиза уже оделась и рылась в сумке с продуктами.
— Если ты сейчас же не сложишь мне печку, я не смогу сварить кофе.
— Хорошо,— ответил он добродушно.— Мы сварим кофе на костре, а потом я возьмусь за печку.
Он вышел на воздух. Было сыро. Утренняя прохлада. Бриз принес слабый запах дыма и моря. Боя нигде не было видно. Вдали в тишине вдруг завыл мотор на малых оборотах: машина с мусором. Наверняка они уже работали, но сбрасывали свой вонючий груз где-то очень далеко отсюда, на другой стороне Насыпи. Никакая опасность не угрожала Аллану с Лизой.
Между тем Аллан нашел несколько кирпичей и кусок жести, собрал немного щепок и обломков досок, сел на корточки и принялся разжигать костер в этом первобытном очаге. И хотя дрова были мокрые от утренней росы, в конце концов они разгорелись.
Лиза вышла из фургона и налила в небольшую кастрюлю минеральной воды из бутылки. -
— Прекрасно, позавтракаем на свежем воздухе. Скоро вода в кастрюле закипела.
— Ты не видел Боя?
— Не видел,— ответил Аллан.— Но оставь его в покое: пусть он играет. Ему это на пользу. Проголодается — придет.
— А вдруг он уйдет куда-нибудь далеко и заблудится?
— Ну так покричит. Здесь отовсюду хорошо слышно. Пусть понемногу приучается к самостоятельности.
Лиза приготовила кофе из порошкового кофезаменителя, разлила его в две чашки. Они сидели каждый на своем автомобильном сиденье, которые Аллан прошлым вечером вытащил из старого кузова. Тусклое солнце с трудом пробивалось сквозь затянувшую небо мглу. Лиза подняла голову и, отбросив волосы со лба и со щек, сказала:
— Можно даже загорать... Здесь почти совсем как в деревне. Но только гораздо лучше. В деревне так пусто... Так одиноко.
Когда-то очень давно они говорили о том, чтобы переехать куда-нибудь в сельскую местность, в деревню. Деревня... Это слово звучало и необычно и соблазнительно для тех, кто никогда не выезжал дальше постоянно разраставшихся пригородов Свитуотера. Соблазнительно и в то же время тревожно: парк без ограды, леса без тропинок, равнины, холмы, хребты и горы... И все это лишено четких границ, четких и ясных очертаний. Некоторые обитатели Свитуотера любили деревню и проводили там (где, собственно?) все свои выходные дни и отпуска, хотя это стоило немалых денег и немалых усилий. Свитуотер все время разрастался, опутывая жителей густой сетью всевозможных препятствий, дороги из центра города к окраинам были длинные, невероятно длинные, даже если говорить только о расстоянии; а множество светофоров, пробки, где приходилось терять массу времени, и трудности, связанные с ориентированием, делали их почти непроезжими. И все-таки люди возвращались в город отдохнувшими и загорелыми и во весь голос превозносили до небес «деревню» и деревенское житье именно за то, что Аллану было всегда чуждо, враждебно и непонятно. При этом они употребляли такие выражения, как «девственный край», «красота природы», «полное безмолвие», «первозданность», «подлинность», «нетронутость»... После всех этих разговоров Аллана уже не удовлетворяла «природа», которую он знал: парки и скверы, клумбы и декоративные кустарники, разбросанные по всему городу, лужайки в парках, где траву регулярно подстригали, пешеходные дорожки, маленькие мостики через искусственные ручьи, пруды, где среди бумажек от мороженого и других отбросов плещутся полудикие утки и другая водоплавающая птица в ожидании кусочков хлеба, которые им бросают посетители, главным образом дети. Повсюду стоят скамейки, на которых можно посидеть, созерцая других любителей этой укрощенной «природы», пришедших сюда со своими детскими колясками, своими собаками, друзьями и возлюбленными... И однако же, Аллану казалось, что он предпочитает именно такую «природу», в небольших, точно отмеренных дозах.
Но как-то раз в субботу они все-таки выехали за город, из чистого любопытства, разумеется, чтобы наконец понять, что значит «побывать в деревне». Это был их первый шаг, первый поступок, означавший, что за разговорами о том, чтобы уехать из города, кроется нечто большее, чем пустые мечтания,— веселая и полная неожиданностей экскурсия в неизвестность. Они сели в автобус — после того как с трудом отыскали его: теперь на загородных маршрутах осталось совсем мало автобусов; он шел в Плежер-Коув, маленькую деревушку, расположенную на берегу неглубокого пруда; жители деревни потратились на его расчистку и потому с гордостью рекламировали здешнюю воду, годную для купания. В разгар сезона Плежер-Коув пользовался большой популярностью: здесь были площадки для игры в гольф и площадки для обучения малышей ходьбе, тропы для верховой езды и пешие маршруты, проложенные на слабопересеченной местности, где росли рядами кипарисы и пинии, а кое-где встречались и купы лиственных деревьев. Об этом Аллан узнал из рекламных объявлений и буклетов, которые просматривал в туристическом бюро.
В деревню они приехали, когда уже стемнело. В автобусе Лизу тошнило. Бой, которому тогда было всего два года, всю дорогу проспал. По приезде они зашли в первый попавшийся мотель, который назывался «Пансионат» и был обильно украшен и снаружи и внутри колесами, старыми плуговыми лемехами, чугунами, бадьями и старинными сельскохозяйственными орудиями; и все равно сразу было видно, что это самый обыкновенный мотель. Они сняли комнату и, измученные путешествием, тут же легли спать.
Завтрак подавали с восьми до десяти часов утра: вареные яйца, гренки с маслом («настоящее масло» — было написано в меню, которые лежали на всех столах в столовой), повидло неопределенного происхождения и цвета, кофе или чай по выбору. Когда Лиза увидела грязь на яичной скорлупе, ее снова затошнило и больше она не могла есть.
— Совсем свежие яички от наших собственных кур,— гордо сообщила им хозяйка.
Это была крупная ширококостная женщина с красными щеками и маленькими добродушными светлыми глазами за круглыми дымчатыми стеклами очков. Ее волосы скрывал чепец, как у официантки, а на лбу блестели капельки пота. Она сказала, .что их пансионат (мотель) — один из старейших в округе, со своими традициями, и у них есть постоянные клиенты, которые ос