30
Когда стало ясно, что кризис миновал и Рейн пошла на поправку, старая Марта начала медленно угасать. С нездоровым интересом следила она все это .время за тем, как протекали роды, а потом и болезнь: надежда — безнадежность. Она засыпала Дока вопросами и упреками, злорадно обзывала его паршивым знахарем, который не может вылечить несчастного младенца, отданного на его попечение, и одновременно посылала для малышки комплект прекрасных полотняных простынь и пару мягких шерстяных одеял, умоляла мужа устроить девочку в больницу. Док устало отвечал, что ни врач, ни больница ей не смогут помочь, потому что пока еще нет радикального средства от гриппа и к тому же слишком много больных ждет, когда освободится место в каком-нибудь инфекционном отделении. Однако ссылки на факты и призывы к здравому смыслу лишь приводили в ярость старую больную женщину; теперь она не давала ему спать даже ночью. В ту бесконечно длинную ночь, когда у Рейн был кризис, Док вообще не сомкнул глаз из-за ее попреков и злобных выпадов; рано утром, буквально выгнанный из дома, он отправился к фургону и по дороге встретил Аллана, который рассказал ему, что в ходе болезни наступил перелом, и когда Док своими собственными глазами убедился в чудесном исцелении девочки и поспешил домой, чтобы сообщить Марте это радостное известие, истеричная старуха впала в неистовство, рыдала и бесновалась, металась как безумная по комнате, пока, вконец обессиленная, не погрузилась в полную апатию, из которой уже не вышла.
— Она совсем потеряла волю к жизни,— сказал Док, печально качая головой.— Словно собственная жизнь утратила для нее всякий смысл в тот самый момент, . когда я оказал ей, что девочка вне опасности. Вы можете это понять? Во всяком случае, долго она не протянет, если мне не удастся привести ее в чувство...
Док и Аллан брели по берегу. Было морозно, ветер кусал кожу, дождевые облака рассеялись, и холодные солнечные лучи пронизывали мглу, которая сегодня висела выше и дальше, чем когда бы то ни было. Сезон дождей кончился. Наступала зима. Даже фабричные здания Сарагоссы вырисовывались на фоне неба более четко, чем обычно, словно вдруг стали ближе. Но вода между Насыпью и Сарагоссой оставалась бесцветной и мертвой как ртуть, если только по ее матовой поверхности не пробегал ветер.
Док попросил Аллана помочь ему собрать последние овощи. Аллан получит половину урожая, ему самому много не понадобится, сказал Док. В глубине души он считал, что скоро останется один.
— Помни, что вы, молодые, должны есть овощи,— увещевал он Аллана бог знает в который раз.— И особенно маленькая Рейн, когда она перейдет на обычную пищу.
Он зашел ненадолго в фургон и лишний раз убедился в том, что малышка чувствует себя хорошо. Она была худенькая и слабенькая, но, насколько он мог судить, болезнь прошла бесследно. Постепенно у нее появился аппетит, она начала сосать... Однако Бой поправлялся гораздо медленнее. Он все еще кашлял, температура то поднималась, то падала, но все-таки состояние его постепенно улучшалось, и Док посоветовал Лизе продолжать кормить его грудью, но следить за тем, чтобы хватало молока и маленькой Рейн. Лиза тоже постепенно приходила в себя. Большую часть времени она лежала и спала либо просто отдыхала, а Мэри Даямонд помогала ей по хозяйству. Она с радостью занималась этой дополнительной для нее работой и ухаживала за малышкой с такой нежностью, словно это был ее собственный ребенок.
Они встретили Рен-Рена, который тащил на веревке козленка. Проходя мимо них, он широко улыбнулся, провел указательным пальцем через горло широкий полукруг от уха до уха, показал на козленка и похлопал себя по животу.
— Что он собирается делать? — удивился Док, когда они прошли дальше.
— Зарезать козленка,— ответил Аллан.
— Он внушает мне тревогу, хотя я ни в чем не могу его упрекнуть,— размышлял Док.— В нужную минуту он всегда поможет, умеет делать кучу важных и полезных вещей, и все равно он здесь совсем чужой, словно он из другого века, из другого мира. Он напоминает мне первобытного человека, который действует только по наитию и у которого нет ни разума, ни совести. Он как зверь... Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, понимаю.
Аллан не стал рассказывать Доку про чиновника из ведомства социального обеспечения. При мысли о случившемся Аллану становилось не по себе, таким чудовищным, таким противоречащим здравому смыслу и в то же время безжалостно очевидным было сознание того, что он сам — активный соучастник... Но потом в ушах его раздавался блеющий голос чиновника, перед глазами четко и ясно возникали листы бумаги с напечатанными на них именами, и он сознавал, что иначе поступить не мог. Но он был не в силах рассказать об этом Доку. И едва ли сделает это когда-нибудь в будущем.
Рен-Рен развил бешеную деятельность. Никто не знал, что творится у него в голове. Никто не представлял себе, в какой мере он понимает слова, мимику и жесты, в какой мере осознает то, что делается вокруг него; он реагировал на происходящее, основываясь на своем собственном толковании событий, в одном случае совершенно необъяснимо, в другом — в соответствии со своей особой логикой, словно он вдруг обретал способность постигать окружающее глубже и полнее, чем другие, и это позволяло ему своевременно вырабатывать правила поведения и принимать меры предосторожности, рассчитанные как на данный момент, так и на более отдаленное будущее. Этот человек, лишенный речи и слуха и едва ли находящийся в здравом уме, добивался нередко превосходства над нормальными, полноценными людьми, потому что полагался только на свою интуицию и остроту восприятия и твердо, без всяких сомнений и колебаний, верил в их непогрешимость.
Вот и сейчас он осуществлял свой замысел четко и уверенно, словно в строгом соответствии с тщательно разработанным планом, однако весьма обстоятельно выполняемые им многочисленные операции не имели никакой логической связи с событиями, которые происходили вокруг него именно в этот день... Сначала он собрал топливо, самое сухое, какое только мог найти, и сложил его между небольшими плоскими камнями в защищенном от ветра месте под прикрытием нескольких высоких куч всевозможного хлама. Потом он разжег костер. Мокрые от дождя дрова загорелись не сразу, но Рен-Рен не оставил попыток развести огонь, отлично зная, что в таких случаях нужно делать; он умел разжечь костер в самых трудных условиях. Когда огонь загорелся и вверх весело поднялись языки пламени, Рен-Рен подложил в костер еще дров.
Потом он начал копать. В нескольких метрах от костра он рыл яму совком для мусора, в который вставил длинную рукоятку. Когда яма примерно метровой длины была выкопана на полметра в глубину, он распрямил спину: работа была закончена. Затем он подбросил в костер еще дров и направился своей обычной полурысью по берегу в сторону садов, некогда окружавших виллы. Он прошел между двумя высокими папоротниками и стал озираться по сторонам. Возле скрытых растительностью развалин стен он нашел то, что искал: низкую субтропическую декоративную пальму с толстым стволом и светло-зелеными широкими мягкими листьями. Он срезал ножом несколько листьев, сколько мог донести, и поспешил обратно.
Огромный костер наполовину прогорел, и Рен-Рен подложил в него еще немного дров, после чего все свое внимание сосредоточил на козленке, которого подвесил за задние ноги к палке, привязанной к ржавому остову подъемного крана, одиноко возвышавшемуся неподалеку от них. Из туши капала кровь. Свежая красная кровь медленно стекала в лужу, разливаясь по земле, кровавые капли блестели на ржавом железе. Привычными движениями Рен-Рен освежевал животное, а шкуру свернул и отложил в сторону. Потом он начал мыть тушу в тазу, поливая ее водой, которую сам откуда-то принес. После этого он оставил ее еще немного повисеть для просушки вместе с потрохами, которые засунул обратно в брюшную полость, чтобы потом их съесть. Затем он взял охапку листьев и стал заворачивать тушу в свежие зеленые пальмовые листья. Когда туша вся была в зеленой упаковке, Рен-Рен положил ее рядом с ямой.
Скоро от костра остались одни лишь раскаленные уголья; тогда Рен-Рен взял совок и палку и начал выгребать из угольев горячие камни. Он относил их к яме и сбрасывал на дно. Те камни, которые оказались слишком большими, чтобы перетаскивать их таким образом, он просто катил по земле, ударяя по ним палкой и подошвами сапог. Скоро дно и стены ямы были сплошь покрыты раскаленными, шипящими камнями. На них он осторожно опустил тушу. Послышался легкий шорох: это листья из наружного слоя сворачивались в трубочку от сильного жара. Теперь он как можно быстрее завалил тушу сверху камнями и землей. Когда работа была закончена, остался лишь догоревший костер и еще небольшая куча земли. Рен-Рен с удовлетворением созерцал это. Вся работа заняла несколько часов.
Через два дня на рассвете, еще до того как завыли первые гудки на заводах Са-рагоссы на противоположном берегу фьорда, Марта испустила последний горький вздох и умерла, так и не примирившись со своим мужем и своей горькой судьбой. Док обмыл ее, надел на нее .самое лучшее платье, причесал ее жесткие седые волосы и уложил покойницу на расшитое цветами покрывало. Потом он отправился по берегу фьорда на Насыпь, чтобы поговорить с Алланом и попросить его о помощи.
Возле фургона Док долго пытался объяснить Аллану, что ему от него было нужно:
— Она хотела, чтобы ее похоронили на Эббот-Хилл. Она сказала, что хочет лежать в «освященной земле». Помоги мне, пожалуйста, отнести ее туда...
Аллан лишь недоуменно смотрел на него. Похоронили? На Эббот-Хилл? То, что человек может высказывать какие-то особые пожелания насчет того, где его похоронить, было выше его понимания и просто не укладывалось в голове, тем более что вот уж много лет никого не хоронили старым способом: по закону теперь все подлежали кремации.
— Да, я обещал ей позаботиться о том, чтобы ее похоронили на Эббот-Хилл. Думаю, я обязан сделать это несмотря ни на что. Да, я хочу сдержать свое обещание!