Страна заката — страница 54 из 56

о среднее между пантомимой и боевым танцем дикарей под непрерывно меняющимся узором, который рисовал далекий самолет. Его буйство оказа­лось заразительным; скоро все вскочили на ноги, радостно кричали, вопили, показывая на самолет, и танцевали вокруг костра с поднятыми над головой руками. После обиль­ной еды и крепкой кавы они упивались внезапно обретенной свободой от тягот земных. Они танцевали друг возле друга, и каждый на свой лад выражал то облегчение, кото­рое он вдруг испытал, словно сбросил с плеч какое-то тяжкое бремя. Ими овладевало и их отпускало буйство в едином ритме с танцем и криками, которые становились все неистовей, а потом затихали, словно в изнеможении.

В какой-то момент Аллан и Мэри оказались настолько близко друг возле друга, что он схватил ее за руку и прошептал:

— Сегодня вечером ты придешь ко мне...

Эти слова отнюдь не были пьяным бредом, сватовством захмелевшего мужика; это было совершенно всерьез, это была мольба о счастье; сейчас, когда его желудок был наполнен вкусной сытной едой, а кровь стала густой от выпитой водки, он знал, чего хотел, знал, что ему было нужно... Ему была нужна она, нужна эта женщина, что­бы она всегда находилась рядом, нужна она вся, ее тело, ее практическая сметка, и это стало необходимостью всей его жизни; в этом у него не было никаких сомнений...

— Ты придешь ко мне, слышишь!

Она улыбалась ему, показывая свои выщербленные зубы, улыбалась, но стара­лась держаться от него на расстоянии, не слишком близко, она все улыбалась, но за­ставляла его ждать, заставляла просить...

— Ты уверен в этом?

И он, задыхаясь от возбуждения, почти готовый взорваться, говорил:

— Да! Да, Мэри! Сегодня ночью ты придешь ко мне!

— Правда? Ты так в этом уверен?

Она танцевала вокруг него, такая доступная и недосягаемая, покорная и непри­ступная, обнажая зубы в улыбке и напрягая руку, которую он держал. Она знала, как вести себя с мужчинами, которые не умеют владеть собой. Но он победил, он оказался сильнее, и она поняла это — смиряясь, мягко проскользнула мимо него и шепнула:

— Теперь успокойся...

Это было обещание или предостережение, пока остальные прыгали и плясали в диком боевом танце, а Рен-Рен улыбался во весь рот и подбрасывал дрова в костер, и даже Феликс, захваченный этим безумием, топтался на месте, подпрыгивал и одновре­менно издавал какие-то высокие пронзительные звуки, похожие на птичьи голоса...


И она пришла к нему, когда стемнело и все остальные разошлись по домам.

Потом Аллан лежал и чувствовал, что больше не одинок в этой темноте, в этой бездонной изначальной кромешной тьме, которая каждую ночь останавливала само Время на Насыпи.


Робинзоны на городской свалке (послесловие Эдварда Араб-Оглы)

22 апреля 1977 года из скважины, пробуренной на платформе Браво в норвеж­ском секторе Северного моря, вырвался на свободу мощный нефтяной фонтан, взмет­нувшийся на шестьдесят метров в высоту. Восемь суток сообщения об этой аварии на крупнейшем норвежском нефтепромысле «Экофиск» напоминали военные сводки, пока наконец известному канадскому специалисту Рэду Эдейру не удалось укротить коварную скважину. За это время из нее выхлестнуло свыше 30 тысяч тонн нефти, образовавшей на поверхности моря огромное «пятно» площадью в пять тысяч квадрат­ных километров. И вплоть до рождества норвежцы пребывали в тревоге, куда сме­стится смертоносное нефтяное пятно под влиянием капризных ветров: не захлестнет ли оно берега страны, погубив традиционные нерестилища сельди и скумбрии, не обезобразит ли на долгие годы знаменитые фьорды и пляжи?

Это событие — одно из многих в длинном ряду экологических катастроф на мор­ских разработках нефти и аварий супертанкеров — до сих пор оживленно обсуждается в норвежской печати и в стортинге, парламенте страны. Оно подействовало как отрезв­ляющий душ на тех, кто уже поверил или готов был поверить, что им ниспослана свыше манна небесная в виде нефти. В общественном мнении страны оно стало своего рода рубежом между технологическим оптимизмом и экологическим пессимизмом.

Открытие крупнейших в Западной Европе месторождений нефти в Северном море в конце 60-х годов и еще более заманчивые перспективы на континентальном шельфе Норвежского моря в течение нескольких лет позволяли официальным кругам и буржуазной печати утверждать, что отныне все экономические и социальные про­блемы страны можно считать потенциально решенными. Какой смысл препираться о реформах, о том, как перераспределить национальный доход, сколько взять от иму­щих, чтобы наделить чем-то обездоленных, если благодаря нефти в норвежском «госу­дарстве всеобщего благосостояния» и без всякой «перекройки общественного пирога» доля каждого сама собой неизмеримо увеличится! Таков был лейтмотив настойчивой пропаганды как буржуазно-либеральных, так и реформистских партий, размахивавших ключами от природных кладовых Северного моря. И многие норвежцы, причем не только наивные обыватели, уже мнили себя скандинавскими шейхами, сорящими неф­тедолларами, уподобляясь тем самым легковерному гамсуновскому Эдеварту, кото­рому проныра и краснобай Август демонстрировал ключи от восьми несуществующих сундуков, «полных всякого добра» и якобы оставленных им на хранение в мифиче­ском Индокитайском  королевстве.

Впрочем, в обыденном сознании и повседневном поведении норвежцев, больше чем в какой-либо другой из развитых капиталистических стран, постоянно дает о себе знать своеобразная ностальгия по прошлому: по прежнему, преимущественно сель­скому образу жизни, по независимому труду крестьян, рыбаков и ремесленников, по патриархальным и прочным семейным отношениям, по спокойному и размеренно­му укладу жизни, связанному с близостью к природе и с естественной сменой времен года — то есть по всему тому, чего им столь не хватает сейчас. Ведь большинство норвежских горожан — либо сами выходцы из сельской местности, либо их потомки в первом поколении. Долгое время они мирились с безжалостным и стремитель­ным вторжением в их повседневную жизнь отрицательных последствий индустриали­зации, урбанизации и научно-технической революции, находя им оправдание, а себе утешение в том, что благодаря им Норвегия вышла на первое место в мире по про­изводству энергии и по количеству изданных книг на душу населения; на одно из пер­вых— по средней продолжительности жизни, по национальному доходу и социальному обеспечению, по образованности и по тиражам газет. Эти статистические показатели, которыми привыкли гордиться в Норвегии, до поры до времени заслоняли теневые стороны «экономического чуда», а именно то, что их стране, увы, принадлежит также одно из первых мест на Западе по темпам инфляции, по национальному долгу на душу, по налогообложению населения, по хрупкости семейных отношений и т. п. Но в последние годы норвежцы начали замечать, что пресловутое «экономическое чудо» явно ускользает из рук: погоня за количеством благ, в значительной мере эфемерных, сопровождается повсеместным и очевидным ухудшением «качества жизни», особен­но для рядовых граждан. Именно этот социальный контекст во многом объясняет гро­мадный успех романа К. Фалдбаккена «Страна заката» у читателей не только на его родине, но и во всей Скандинавии.

Кнут Фалдбаккен сложился как писатель в конце 60-х — начале 70-х годов, в пе­риод взлета и упадка радикального движения социального протеста молодежи, высту­павшей под знаменем «новых левых». Неудивительно, что молодой норвежский писатель не только принял близко к сердцу возмущение, идеалы и чаяния этой про­тестующей молодежи, но и глубоко переживал ее последующие разочарование, смя­тение и уныние. Его литературная деятельность в те годы постоянно вращается вокруг молодежи, ее места и призвания в обществе. Уже его третий роман «Мод танцует», где затрагивались эти проблемы, по мнению критики, выдвинул Фалдбаккена «в ряд лучших современных прозаиков Норвегии». Эту репутацию еще более укрепил следую­щий остросюжетный роман, по форме близкий к детективу,— «Лето насекомых», в ко­тором писатель стремился не только постигнуть глубокие социально-психологические корни так называемого «конфликта поколений», крайне болезненно дававшего о себе знать и в Норвегии, но и в меру своих сил помочь родителям и детям понять друг друга, преодолеть взаимнЪе отчуждение между миром подростков и миром взрослых. Однако подлинный и прочный успех, широкую известность как на родине, так и за ее пределами ему принес роман «Страна заката» (1974), удостоенный общескандинавской литературной   премии  Северного  совета.

Это пока самое значительное произведение Фалдбаккена трудно отнести к како­му-либо одному, определенному жанру: в нем органически сочетаются утопия и анти­утопия, фантастика и реальность, робинзонада и философская повесть, нравоописание и социальная сатира. «Страна заката» вместе со своим непосредственным продолже­нием — романом «Свитуотер» (1976) составляет эпическую дилогию «Недород», кото­рую можно назвать своего рода сагой об Аллане Юнге, бросившем вызов разлагаю­щемуся  «потребительскому  обществу».

Сейчас книжный рынок на Западе буквально наводнен сочинениями на ставшую модной экологическую тематику — от солидных научных трактатов до политических памфлетов, от актуальных репортажей с места природного бедствия до апокалипсиче­ских прогнозов о беспросветном будущем, якобы ожидающем человечество. Лучшие из зарубежных научных и публицистических работ, посвященных настоятельной про­блеме охраны окружающей среды — книги Барри Коммонера «Замыкающийся круг», Жана Дорста «До того, как умрет природа», Уильяма О. Дугласа «Трехсотлетняя война», Рене Дюбо и Барбары Уорд «Земля только одна» и многие другие,— изданы и у нас в стране. Несравненно меньше повезло художественной литературе на эту тему, которая представлена преимущественно эпизодическими переводами научной фанта­стики. «Страна заката» Фалдбаккена весьма удачно восполняет данный пробел. Досто­инство романа состоит прежде всего в том, что загрязнение окружающей среды автор прямо и недвусмысленно связывает с породившими его социально-экономическими пороками «потребительского общества», основанного на погоне за выгодой,— а не стре­мится приписать, как это принято на Западе, абстрактной «хищнической природе» че­ловека вообще. Вместе с тем роман начисто лишен всей той ложной риторики, которая типична для подобного рода литературы. У норвежского писателя и другие цели, и иные  художественные  средства.