— Я тоже хочу! Хочу раздеться! — начал Бой. Аллан быстро встал и натянул брюки.
— Нет, сейчас мы все оденемся,— ответил он слегка сконфуженно.
Изумленный взгляд мальчика снова напомнил ему, что надо быть все время начеку, держать себя в руках, нельзя, чтобы «свобода» лишила его воли и характера. Здешняя обстановка потребует немалого напряжения сил.
— А я хочу, хочу,— хныкал Бой, уже приготовившись заплакать всерьез.
— Что это у тебя там? — спросил Аллан, показывая на руку Боя, который держал полную пригоршню липкого теста.
— Это пирожное. Я нашел его.
— Пирожное?
— Ага, вкусное!
Бой протянул комок теста.
— Ты ел его? ~ Да.
— Нельзя пробовать все, что ты находишь.
— Но оно вкусное! — настаивал малыш.
Ему скоро должно было исполниться пять лет, но его принимали за трехлетнего: такой он был маленький и бледный. Однако временами на его лице проглядывали ум и упорство.
— Допустим.— Аллан старался быть терпеливым.— Но понимаешь, это опасно...
— Где ты нашел пирожное, Бой? — вмешалась Лиза. Ей пришла в голову одна мысль.
— Там... — неопределенно показал Бой.
— Ты можешь показать нам, где ты нашел пирожное?
— Да-а...
— Еще неизвестно, так ли это опасно,— сказала она Аллану.— Знаешь, ведь каждый день выбрасывают неимоверное количество и хлеба и пирожных.
Лиза во всяком случае знала об этом. До беременности она работала в хлебном отделе супермаркета. Новые санитарные предписания запрещали продавать мучные изделия сверхсуточной давности. Часть товара, который ежедневно оставался непроданным, попадала в сумки служащих магазина или шла из-под прилавка друзьям и знакомым (начальство смотрело сквозь пальцы на эту форму благотворительности). А остальное вывозилось на свалку.
— Мы наверняка найдем здесь хлеб,— сказала Лиза.— Во всяком случае, стоит попытаться. Бой, пошли, поищем еще пирожных. А ты покажешь нам дорогу...
— Ты бы оделась сначала,— пробурчал Аллан неодобрительно.
Лиза, видно, забыла, что выше пояса она голая. Не то чтобы его это как-то задевало, но он уже снова надел на себя узду, ту самую узду, которую так боялся потерять. И мысль о том, как легко потерять эту узду, пугала его.
Потом они шли вдоль берега.
Бой же устал и тащился сзади; он бросал камни в воду и то и дело начинал хныкать. Аллан нес на спине мешок, в котором лежало несколько буханок твердого как камень хлеба. Место, где Бой обнаружил пирожные, находилось по другую сторону Насыпи (Аллан удивился, что малыш ушел так далеко и тем не менее отыскал дорогу обратно). Там лежали штабелями картонные коробки с плесневеющими пирожными. Судя по марке на коробках, пирожные были из одной крупной пекарни в Свитуотере. Кроме того, вокруг было разбросано множество буханок хлеба, однако крысы уже добрались почти до всех. Аллану и Лизе удалось спасти лишь немного хлеба, на котором еще не было заметно крысиных зубов. Неся этот хлеб, еду, которую они сами добыли, Аллан с удовлетворением ощущал свою независимость. Наверняка здесь была и другая пища, которую выбросили; ее надо было только поискать. Они должны научиться искать, научиться искусству выживать, обходясь только местными ресурсами; ведь дело явно идет к тому, что скоро они не смогут доставать все необходимое в Свитуотере. Надо рассчитывать только на себя.
— Нужно опять пойти туда в субботу,— сказала Лиза.— Больше всего продуктов выбрасывают в субботу, а в воскресенье они уже начинают портиться.
Лиза вышагивала рядом с мужем в высоких кожаных сапогах, которые он нашел для нее в куче старой одежды. Сапоги были поношенные и жесткие, но оказались ей как раз по ноге. Аллан обещал Лизе найти какую-нибудь мазь, которая сделает их помягче. Она была в восторге от своих сапог и хотела немедленно выбросить черные лакированные туфельки на высоких каблуках, в которых было так неудобно ходить по этой неровной земле, но Аллан не разрешил ей совершить столь опрометчивый поступок. «Нельзя выбрасывать вещи, которые еще могут послужить,— внушал он Лизе.— Здесь все пригодится». Теперь она несла эти черные бесполезные безделушки в руке, и они весело болтались на своих ремешках.
Аллан был доволен, что Лиза так рада его подарку. Его очень огорчало, когда она, бывало, становилась безразличной ко всему и впадала в глубокую апатию. Случалось, вернувшись вечером с работы, он заставал ее в их маленькой спаленке на том же стуле, на котором она сидела, когда рано утром он уходил на работу,— уставясь в одну точку, она сидела совершенно неподвижно, а Бой, грязный и заброшенный, покорно лежал, свернувшись клубочком, на - полу или в кровати. Бывало и так, что, превращая ночь в день, она без устали ходила взад и вперед по комнате, курила одну сигарету за другой (чего в обычные дни никогда не делала), литрами пила лимонад, снова и снова проглядывала одни. и те же картинки из журналов, которые покупала или крала, и часами стояла под душем... Аллан пытался серьезно поговорить с ней, просил ее взять себя в руки хотя бы ради ребенка, и она обещала ему, плакала, говорила, что сама не понимает, что с ней. творится, но начинала истерически рыдать, когда он предлагал ей обратиться к врачу. Единственное объяснение, которое она могла дать, заключалось в том, что время от времени ей все становилось невыносимо «тяжело»: жить в этой квартире, заниматься воспитанием ребенка (пока Бой был совсем маленький, Лиза окружала его, пожалуй, даже преувеличенной заботой, но когда он чуть-чуть подрос, она вдруг потеряла к нему интерес, словно его первые проявления самостоятельности и попытки утвердить свое существование независимо от нее показались ей опасным «мятежом» и шагом к обособлению, и она отшатнулась от сына, когда ему не было еще и двух лет), поддерживать дома хоть какой-то порядок, ходить по магазинам. Ведь чтобы купить все необходимое, надо было с ребенком на руках преодолеть три крутых лестницы и пройти шесть кварталов, вытерпеть давку в магазинах и на тротуаре, и оглушающий шум уличного движения, и вид этих старых и ветхих густонаселенных домов, уныло протянувшихся на много километров, квартал за кварталом, и пыль, копоть и грязь, которые делали воздух непригодным (и даже вредным!) для дыхания, закупоривали поры и прилипали к людям, стенам и предметам, образуя серую едкую пленку всеобщего разложения и застоя. Все это опускалось на нее порой, словно непроницаемый водолазный колокол, и тогда ее охватывало отчаяние, и она больше не желала так жить и жить вообще. И тем не менее Лиза знала, что им еще повезло, поскольку у них все-таки была квартира на Апрель, авеню, а другим приходилось намного хуже.
— Послушай, Аллан, а ведь там была одежда, которая еще может пригодиться...
Лиза шла рядом с мужем, восторгалась своими сапогами и делилась планами на будущее:
— Наверняка мы найдем множество вещей, которыми можно будет пользоваться. Ну а если они будут не совсем впору, то разве нельзя их перешить? И как только что-нибудь порвется, мы можем починить, зашить, правда?
Лиза никогда в жизни не держала в руках иголки с ниткой, но сейчас ей все казалось нипочем.
Аллан же шел и думал в это время о другом: о воде. Главная проблема — где доставать воду. Правда, им не угрожала опасность умереть от жажды, когда они выпьют последнюю бутылку минеральной воды из взятого с собой запаса: можно будет поехать в город и купить еще. Минеральная вода продавалась во всех ларьках,супермаркетах и продовольственных магазинах:, и многие предпочитали пить ее вместо дурно пахнувшей обычной питьевой воды с привкусом дезинфекции. Но это не решало проблемы водоснабжения. Минеральная вода стоит денег, да и кто знает, не исчезнет ли она из продажи, как уже исчезло многое другое. Нет, воду нужно доставать как-то иначе. Он вспомнил утреннюю сырость — их фургон сплошь покрывали капельки росы. Потом, когда наступит лето и дни станут жаркими, ближе к вечеру будут порой идти проливные дожди, а осенью начнется сезон дождей, и они будут лить не переставая целые дни и недели. Надо найти способ собирать эту воду — вот выход. Ему не часто приходилось что-нибудь делать своими руками, но ведь не зря же он все-таки учился в архитектурном институте...
— В них так удобно ходить,— сказала Лиза, которая все еще ни о чем не могла думать, кроме своих сапог.— Но у них какая-то чудная форма и очень твердые голенища. Я никогда не видела таких.
— Наверное, это ботфорты,— предположил Аллан рассеянно.
— Ботфорты?
— Да, такие сапоги люди надевали, когда ездили верхом на лошади.
— Верхом на лошади? Простые люди — как мы с тобой? Когда же это было?
— Не знаю. Это было чем-то вроде спорта. Думаю, теперь больше никто не ездит верхом. Да и лошадей больше нет, во всяком случае в наших местах, разве только в Камп-Авениде.
Камп-Авенидой назывался военный городок к северу от Свитуотера. Ходили слухи, что на случай перебоев с горючим там начали разводить лошадей и используют их при подавлении беспорядков в городе, которые начались в последние годы.
— Солдаты верхом на лошадях? Я видела однажды такое в кино.
— Ну да, как в кино! — вздохнул он устало.
Иногда ее наивность и полная неосведомленность о самых элементарных вещах и удручали и раздражали его. Сам он постепенно перестал читать газеты: они становились все тоньше (нехватка бумаги), а статьи в них — все более пустыми и стереотипными; выражая интересы издателей, они были не чем иным, как спекуляцией на предрассудках обывателя, однако при желании из них можно было все-таки извлечь кое-какие факты и увязать их друг с другом.
— Ботфорты! — бормотала Лиза.— Ведь это просто замечательно...
Они шли бок о бок по самому берегу. Бой отставал; он то находил какие-то интересные для него вещи, то кричал им, что устал и хочет «домой». Он уже воспринимал фургон как свой дом. День был тихий и ясный. Невысокие волны легко набегали на грязный каменистый берег, оставляя за собой тонкие зеленовато-розовые полоски пены.