- Посмотрю Вас! – Вова подсел к старику, смутно вспоминая, кто его оперировал, что докладывалось на конференции, кто проводил обезболивание.
«Парез конкретный, брюхо вздуто, кишечник едва работает. По своей схеме они завести не смогли, мучили клизмами без толку, так дойдет до сильнодействующего препарата «убретид», а он при передозе на сердце и легкие влияет не здорово…»
- Пульс посмотрю! – он начал исследование пульса по шести точкам на двух уровнях. Традиционная китайская диагностика в каждом из этих двенадцати пунктах оценивает пустоту-полноту соответствующих функциональных систем.
Вова протестировал «двенадцать меридианов», оценил ритм – «мерцалка, постоянная форма», жесткость сосудистой стенки, наполнение, сопротивление при нажатии – по всему выходило, что неумолимый операционный стресс сильно подорвал резервы организма, тот ответил типичной стрессовой реакцией, перевел баланс в пользу симпатической нервной системы, с угнетением парасимпатической.
«В таком состоянии необходимо воздействовать на точки общего действия, здесь ухом не обойдешься» - подумал Володя, и полез за корпоральными иглами…
…Вова выслушал стетоскопом живот Степанова – перистальтика кишечника усилилась, но при таком раздутом животе, это был не слишком большой повод для радости. Записав в назначениях «продолжать стимуляцию», он покинул третье отделение, отчитался Папе, глотнул бутерброд, а потом помчался по отделению с ворохом историй – осматривать новых пациентов перед операцией. С каждым побеседовать, расспросить, узнать о приеме лекарств, аллергии, перенесенных заболеваниях. Проверить анализы, оценить операционный риск, дать назначения перед операцией…
И в четыре часа дня – заступить на суточное дежурство по реанимации.
А это – та еще потеха.
Вова и ненавидел, и обожал свою работу, которая вытягивала из него все жизненные силы, но и давала возможность максимально проявить себя. Постоянный экстрим напрочь выбивал чувство усталости, он мобилизовался, подключаясь к бешенному ритму работы отделения.
Видеть вокруг себя смерть и страдания, и знать, что только ты сможешь сейчас помочь… Это очень сильное ощущение. Сильней этого – только война. Сильней возможности спасти чужую жизнь может быть только бой, где могут убить конкретно тебя.
Глава 20
Что такое полуторасуточное дежурство. Утренний обход академика Крабова. Что случается, когда все идет слишком гладко. Сладкий миг окончания смены.
Сутки работы подходили к концу. За ночь в отделение поступило двое новых больных, и двое переведено в хирургию. Было несколько вызовов в «приемник», эндоскопическая остановка кровотечения, одну больную пришлось перевести на искусственную вентиляцию легких. У еще одной больной произошло осложнение – анафилактическая реакция на турецкий кровозамещающий препарат, который больница отчего-то получила в огромном количестве, вместо обычного, очень хорошо зарекомендовавшего себя, отечественного аналога.
Вова шел к концу суток как паровоз через прерии Дикого Запада. Разрушения мостов, нападение индейцев, песчаная буря – ничто не могло заставить машиниста отклониться от расписания.
А конечной станцией был утренний обход академика Крабова.
У академика Крабова были строгие критерии правильно проведенного дежурства.
Во-первых, все больные должны были быть перестелены.
Во-вторых, всем больным, которые не собирались умереть конкретно в момент обхода, нужно поднять головной конец, перевести в полусидячее положение, и дать раздувать надувную игрушку для расправления легких.
В- третьих, все истории должны быть должным образом заполнены.
И, главное, все должно быть чисто. Дежурный должен быть в чистом колпаке. Ни капли растворов не должно быть пролито на пол. Все помнили историю, как в дежурство Лины Егоровны академик прилип к луже полиглюкина, это едва не вызвало катастрофу вселенского масштаба.
В шесть часов утра медбрат Слава сдавал Вове больных в реанимационном отделении.
- Все пятеро перестелены, головные концы подняты. В третьем боксе слева – следи за давлением, больная нестабильна. Гормоны идут, на них все и держится.
- Ладно, сваливай! – все медбратья были студентами, и в шесть отпускались в институт на занятия. Других желающих работать за треть ставки дворника не находилось, приходилось мириться с реальностью. Реальность заключалась в том, что в огромной больнице было три сотни сотрудников различных кафедр, и всего десяток санитаров. И, конечно, санитары работали не в реанимации. Полтора часа до обхода Вова должен был продержаться сам.
Вова выволок на пост кипу подготовленных историй.
6-30 – полный порядок.
Вова еще раз прошелся по отделению, проверил капельницы, поправил подушки у беспокойного больного Кондюкова, переведенного из хирургии с подозрением на острую ишемию миокарда. Накануне Кондюков «нарушил режим», попросту говоря, раздобыл красненького портвейна и налакался, да еще и пожаловался сестричке на больное сердце. Ишемии не оказалось, но больному все же подавался кислород через маску, на кардиомониторе прыгали довольно бодренькие комплексы, аритмии не было.
6-45 – что-то загрохотало в коридоре - из оперблока спускали больного после аппендэктомии. Операция прошла гладко, объем был минимальный, больной был в полном сознании, и вполне бы мог расслабляться в отделении хирургии, а не получать дополнительный стресс, созерцая реанимационные будни.
Ответственным хирургом был Коновалов, он обещал положить больного в хирургию, но в последний момент решил перестраховаться.
- Почему в реанимацию? – насупился Вова.
- Пожилой возраст, на всякий случай, - Коновалов и сам толком не знал, что его так дернуло.
Предчувствия Коновалова следовало уважать. Как-никак – опыт, да и просто сориться с ответственным смысла не имело. Вова с сестрой Машей перекинули больного, пришлось распечатать последний комплект чистого белья, теперь все биксы с бельем были пустые, до 8 утра заменить будет нечем…
7-00 - Вова пробежал с Коноваловым по отделению, тот быстро ознакомился с ситуацией, проверил истории – все в порядке. Вова водрузил на голову накрахмаленный колпак.
7-10 - вновь переведенный больной срочно потребовал «по-маленькому». Вова отложил в сторону истории, сбегал за «уткой».
7-15 - Больной Кондюков тоже потребовал утку.
- Сейчас, - бросил ему Вова, но, услыхав нехарактерное кряхтенье в первом боксе, бросился туда. Вновь переведенный больной имел аденому простаты, самостоятельно помочиться не мог. Вова укоризненно взглянул на Коновалова, тот развел руками. Вова рванул за катетерами.
Пробегая мимо второго бокса, опять услышал позывные Кондюкова.
- Сейчас, подождите Вы минутку, - он вбежал в первый бокс и остолбенел. То ли от стресса, то ли от недосыпа, но события виделись ему, как видео в замедленной прокрутке. Зрелище было то еще. Он видел, как вытягивается лицо у Коновалова. Больной стоял на карачках над уткой, и тужился, пытаясь помочиться.
От натуживания повязка промокла кровью, и, медленно переворачиваясь вокруг трех осей, шлепнулась на чистую простынь. Крупные капли крови летели из раны, зависали в воздухе, впитывались в белоснежную ткань простыни.
«Нет!» - мысленно орал Вова, переворачивая больного на спину, забирая утку, и наблюдая, как из подкожки пульсирует малюсенький артериальный сосуд. Больной был уже в крови, а Коновалов еще даже не успел сменить выражение лица.
- Сосуд надо перевязать, - Вова прыгнул за набором, раскрыл, отметил время.
7-20! Он сунул ординатору – хирургу зажим и шелк, сам привел в порядок операционное поле, соорудил новую повязку, убрал следы крови, одернул простынь, В коридоре уже полно народу, трое или четверо заведующих, доценты, и ни одного медбрата!
7-25 – Крабов появился в дверях отделения. Доценты трусили ему навстречу, но старый жрец Асклепия уже смотрел куда-то вбок и вверх, поверх голов, прислушиваясь к необычному шуму в первом боксе.
Он оттер заведующих, дежурного врача Вову, прижимавшего к себе великолепно заполненные истории, и вплыл в бокс. Ординатор закончил лигировать сосуд, воровато пытаясь скрыть следы своей деятельности. Доцент в ужасе округлил глаза – больной не был приведен в должное положение с поднятым головным концом! Напротив, он лежал абсолютно плоско, как нильский крокодил, да еще и без игрушки для раздувания!
Крабов мрачно пожевал губами.
Папа попытался взять на себя инициативу, попер было с докладом, оттирая Вову, но Крабов величественным жестом пресек разговоры.
Он постоял, засунув в руки в карманы халата, обвел взглядом толпу, застывшую, как в финале «Ревизора». Сделал скорбное лицо, качнулся вперед-назад, внимательно и цепко скользнул взглядом по больным, махнул рукой, и прошествовал во второй бокс. Доценты трусили следом, опустив очи долу. Папа озабоченно глядел на Вову: «Что ж ты, голубчик, тебе важное дело доверили, а ты все просрал!».
Толпа в глубоком молчании вползла во второй бокс, и замерла, прислушиваясь к прерывистому журчащему звуку. Вова поднял глаза и остолбенел второй раз за дежурство: Кондюков решал свою проблему самостоятельно, целясь струей в горлышко бутылки из-под нарзана. На полу растекалась лужа неучтенного диуреза, капли барабанили по ботинкам Крабова.
- Ну, чего уставились? – прогремел Кондюков, - вон сколько рыл, а утку принести некому!
Он сдвинул набок маску, проревел:
- А ну, пошли отсюда, бездельники!
Крабов поднял к небу указательный палец, и двинулся прочь из отделения. Доценты прыгали вокруг него, как кролики вокруг кактуса, заведующие ждали грозы в своих владениях, Папа махнул рукой, врач Эрик сочувственно смотрел на Вову:
- Повеселились за ночь, ага?