и. "Ну, да мне до этих глупостей вообще дела нет! — отрезал Григорьев, — а вот тут у вас (он ткнул пальцем в опись) — две бочки бензина есть. Так пришли!" Этим аудиенция окончилась, и батька вышел на площадку произносить речь своим архаровцам. Должен признаться, я ничего не понял, ибо она состояла из различных, крайне виртуозных вариаций матерной брани. Но доблестное войско, столь устрашившее 60000-ю соединенную армию ген. Д’Ансельма, видимо, прекрасно понимало, что хотел сказать их предводитель, и всецело одобряло его глубокие мысли».
На мой вопрос, правда ли, что французы продали Одессу, Луи выпучил глаза: «Да неужели об этом еще можно спрашивать? Какая другая причина могла заставить 60000 в панике убежать перед толпою всякого сброда, для которого было достаточно роты солдат и одного орудия?» Но вину Верочки Холодной Луи отрицает: «Послушайте, мы с вами знали покойную лично, и вам, конечно, небезызвестно, что ее мыслительные способности были недостаточны не только для шпионского предприятия, а даже для уяснения четырех правил арифметики. Тут дело было проще. В ее салоне — подлинном Ноевом ковчеге, где толклись все, Фрайденбергу было очень удобно встречаться с тайными агентами большевиков, а когда сделка была заключена, то высокие договаривающиеся стороны решили убрать хозяйку дома, где они договаривались. Не потому, что она была им очень уж опасна, но просто на всякий случай. Зная моральный уровень высоких договаривающихся сторон, вы не найдете этого, конечно, невероятным. Ну, и отправили бедную Верочку ad patres».
Думаю, Луи прав, и очень рад, что бедная Верочка не оказалась изменницей Родине.
АПРЕЛЬСКИЕ ЗАПИСИ(без числа)
Счастье опять, кажется, начало улыбаться нам: успехи на Западном фронте, восстание в северных округах, прибытие эшелонов, образованных из частей, находившихся во Франции.
Отряды эти имеют вид блестящий: давно не видали мы такой выправки, такого четкого шага — прямо старорежимные солдаты. Но про внутреннее их настроение отзываются неважно — они в Новороссийске ответили приветствовавшему их Деникину: «Здравия желаем, господин генерал!» — и эта керенская реминисценция произвела весьма неприятное впечатление.
Крым полетел. Неприступность Перекопа оказалась пуфом, а союзники сдрейфили хуже, чем в Одессе. Неудивительно: французы совершенно, как говорят, разложились. 18-го числа (то есть 1 мая) их матросы шлялись по Севастополю с красными флагами, греки по ним стреляли. /.../
Восстание в северных округах области — не утешительная выдумка, а действительный факт. Летчики, посланные на разведку, долетели до Филоновской и Уриженской и сообщают, что весь север охвачен огнем восстания. Это очень важно. Большевики вынуждены оттягивать туда крупные силы и, вместе с тем, не могут быстрым ударом покончить с центром, взяв Родов и Новочеркасск, так как наступлению мешают разлившиеся воды (вот когда сказались обещанные Красновым «бурные воды Дона, Медведицы, Хопра, Маныча и Сала»). Восстание очень широко: за оружие схватилось поголовно все казацкое население и, что особенно важно, — половина иногородних. Красные, конечно, свирепствуют, повстанцы отвечают им тем же. Не будучи в состоянии уловить восставших, большевики обрушиваются на их семьи: так, в одном хуторе, откуда ушло в повстанцы решительно все мужское население, большевики вырезали их семьи, в Верхне-Донецком округе советская власть объявила, что за действия повстанцев отвечают все члены их семей — мужского рода старше 11-ти лет, а женского — старше 16-ти. И это не пустая угроза: в Мало-Калитвенской расстреляно 50 казачек, в Бураевском хуторе повешено более 40 человек, в том числе несколько девушек и четыре мальчика в возрасте 12—13-ти лет, в Нижне-Курмоярской станице большевики выгнали впереди фронта почти все женское население, прикрываясь от наступающих повстанцев их женами, сестрами, невестами. Но все эти зверства не спасают красных: воодушевление и ненависть повстанцев растет. Летчики передают случаи, как десятилетний мальчик с опасностью для жизни пробрался через большевистские форпосты, чтоб доставить сведения инсургентам, как молодая казачка была поймана большевиками (и, конечно, тотчас же убита) в то время как перерезывала проволоку полевого телефона; в вышеописанном ужасном Курмоярском случае женщины, стоявшие между двух огней, кричали повстанцам: «Не бойтесь, стреляйте, — лучше от вашей пули за Дон умереть, чем погибать от жидов!»
Приехал наконец Гримм. Оказалось: Эрвин Давидович. В разговоре со мною заявил, что он «в кинематографии не понимает ни уха, ни рыла». Это меня окрылило сильно: быть может, дадут нам ту необходимую самостоятельность, без которой наше отделение зачахнет.
Господи, какое счастье! Наконец-то настоящая большая победа: под Торговой мы вдребезги разнесли большевиков. Бой был упорен и труден. Говорят, Деникин взял винтовку и пошел в рядах, как простой солдат. По мнению Лисового, битва эта еще не решает участи кампании — это не генеральное сражение, но, во всяком случае, спасен Ростов, спасен Новочеркасск, спасена Кубань. На западе тоже хорошо: успехи в Донецком бассейне. Чеченцы кн. Мурада, взяв Юзовку, повольничали насчет жида, и в таком масштабе, что сего героя из повестей Марлинского предали суду. И правильно!
Слухи о падении Керчи — чепуха. Держится крепко, хотя Дыбенко бросает на Акманайские позиции огромные силы, но позиции хорошо укреплены, и все напрасно. Кроме того, сильно помогают англичане: «Emperor of India» стоит в Черном, a «Karadoc» в Азовском море и кроют красных по квадратам. Единственная опасность для Керчи — каменоломни, в которых: 1) укрываются разные сволочи, тревожащие наш тыл (еще недавно им удалось захватить на прогулке нескольких офицеров и дам из семейств гарнизонного начальства, которые затем были выменяны на нескольких пленных большевиков); 2) по ним возможно зайти в тыл к нашим. Конечно, вряд ли главные силы Дыбенки решатся на подземное путешествие по этому тысячелетнему, еще от скифов, лабиринту, но небольшие отряды, вероятно, смогут проникнуть в Керчь.
XIX. ПЕРИОД ПОБЕДЫ(Май—июнь 1919 года)
Освобождена Константиновская молодецким ударом Донской флотилии. Для характеристики, насколько обрыдли большевики населению, примечателен такой факт: в Константиновской имелся урядник, которого в станице ненавидели, — мерзавец и взяточник. Так вот, этого-то мерзавца население на руках пронесло по улицам городка, восклицая: «Ура!» Севский, мать которого все большевистское время оставалась в Константиновской, рассказывает много любопытного о времени владычества красных в станице. Взял ее, оказывается, константиновский уроженец, из иногородних, хулиган-мальчишка, выгнанный из реального училища, Костька Пулаткин. Вступив в станицу во главе непобедимой армады рабоче-крестьянского войска, сей воевода (от роду 23 года) первым делом послал некоей константиновской барышне, за которой прежде ухаживал и был отвергнут, следующую цидулу амурного характера: «Дорогая Леля! Предлагаю Вам руку и сердце. В случае отказа — расстрел!» Барышня ответила согласием (довольно естественным), но поставила непременным условием венчание в церкви. Костька условие принял, заявив, что и он сам «собачьего обычая не хочет и не терпит». Обстоятельства свадьбы — нечто гомерическое: Костька прибыл в церковь в фаэтоне директора того самого реального училища, из коего его некогда выставили, запряженном тройкою белых коней и покрытом коврами. Причем рядом с Костькой стоял граммофон, который, все время, заводимый Костькой, гремел: «Славься ты, славься, наш русский царь!» После свадьбы состоялось грандиозное пьянство, окончившееся скандалом. Молодой произнес тост за революцию, закончив его патетическим возгласом: «Бей жидов!» и немедленным выявлением сего принципа в действии — заушением сидевшего рядом с ним еврея-комиссарчика. Возникла перестрелка, во время которой было двое раненых тяжело и изрядно поцарапана новоиспеченная Madame Пулаткина. Неудивительно поэтому то чувство сожаления о муже, которое теперь выказывает эта дама:
— Ах, зачем Костьку не поймали белые! Теперь бы его вздернули, я была бы вдова, — а то так неудобно: замужем за большевиком и развестись с ним, проклятым, не могу! /.../
Новая победа! Блестящей кавалерийской атакой корпус Врангеля расколошматил большевиков под Великокняжеской (сам Врангель, со стеком в руке, скакал на левом фланге). Событие это, по словам авторитетов, крупнее Торговой: это полный разгром всего левого большевистского фланга, открывающий нам путь на Царицын. Успешны наши действия в Донбассе. А в Крыму большевики напрасно пытаются взять Керчь. Не помогла им даже хитро задуманная операция с каменоломнями: они проникли в город неожиданно, из-под земли появившись в самом центре его (выходы из каменоломен в Керчи имеются чуть ли не в каждом дворе), но наши спохватились вовремя и живо ликвидировали безобразие. Жаль только, что все-таки большевикам удалось убить кое-кого из офицеров. В числе других погиб представитель нашего Освага — капитан 2-го ранга Белли. Его убили, очевидно, с заранее обдуманным намерением, ибо во время нападения он не был дома, но убийцы, несомненно, знавшие обстоятельства его жизни, бросились к одной даме, у которой должен был находиться Белли. Даме этой едва не удалось спасти его, уверив убийц, что при первых же выстрелах он выбежал на улицу. Но, к сожалению, Белли, будучи человеком очень храбрым, вместо того, чтобы спокойно сидеть в шкафу, куда его спрятала дама, выскочил из своей засады и с криком: «Вот вам, мерзавцы!» ухлопал одного из красных. Конечно, остальные его убили. /.../
Вчера — великое торжество: освящение первого агио-поезда. Поезд обставлен прекрасно с внешней стороны, но сомневаюсь, чтоб внутренняя соответствовала. Гримм ничего умнее придумать не мог, как этим агио-поездом дать взятку «Вечернему времени», ожесточенно травившему Пропаганду (entre nous soit dit