Когда в юрте не осталось больше ни одного из бурят, пришедших за благословением, Цыденов отослал также двух хувараков, прислуживавших ему. Мы остались втроем: святой лама, Маланыч и я. И тогда лишь Цыденов обратился к Маланычу со следующими словами:
– Ну, теперь расскажите мне, кто вы такие и какой случай привел вас в наш заброшенный угол.
Маланыч очень подробно рассказал святому ламе, с какой целью я объезжаю бурятские кочевья, какие места мы уже посетили и с какими именитыми бурятами мне пришлось вести беседы по интересовавшим меня вопросам. Лама слушал Маланыча с большим вниманием, а когда тот кончил свой рассказ-отчет, он с приветливой улыбкой сказал мне:
– Мне очень приятно познакомиться с таким ученым человеком, как вы, и, если вам не трудно, я просил бы вас ответить мне на некоторые вопросы, которые меня интересуют.
– Пожалуйста, – сказал я, – я очень охотно отвечу на все ваши вопросы, если только это мне будет по силам.
И тут с аскетом и молчальником произошла поразительная перемена. С юношескою живостью он меня засыпал вопросами: «Какую веру вы считаете лучшей? Как вы себе представляете рай и ад? Что, по-вашему, делается с человеком после его смерти?» и т. д. и т. д.
Признаюсь, что эти вопросы, над которыми светские интеллигентные люди в Европе, за немногими исключениями, очень редко задумываются, немало меня смутили. Однако, собравшись с мыслями, я постарался дать на них ответ, хотя знал заранее, что едва ли смогу удовлетворить его любознательность. Цыденов меня слушал с необычайно серьезным видом; я даже получил впечатление, что моя импровизированная религиозная философия его заинтересовала.
В свою очередь, и я попросил его объяснить мне, в чем, по его мнению, заключается сущность буддийской религии, что в учении Будды говорится о сотворении мира и каковы отношения бурхана (Бога) к этому миру; каковы конечные цели человеческой жизни и каково отношение бурхана к людям. Должен сказать, что я в свое время ознакомился с несколькими специальными исследованиями о буддизме, и мне было особенно интересно услышать ответ на мои вопросы из уст ученого ламы, который черпал свои знания о буддийской религии из первоисточника – тибетской религиозной литературы.
Лицо Цыденова стало необыкновенно серьезным. Он на некоторое время как бы ушел в себя, а затем заговорил проникновенным голосом:
– В нашем священном писании не сказано, что бурхан создал мир, но бурхан существовал раньше мира. Он сильнее вселенной, однако он не может сделать всего, чего только пожелает. Лишь медленно и постепенно он распространяет свет истинного знания и медленно он подготовляет мир к нирване. Моисей, Христос, Магомет это бодисатвы-святые, приближавшие и приближающие своим учением человечество к нирване. И не только они, но всякий выдающийся в нравственном отношении человек, распространяющий среди людей свет правды и истины, содействует более быстрому наступлению нирваны. Вы поймете эту мысль лучше, если примете во внимание, что по буддийскому учению нирване предшествует состояние «боди», т. е. такое состояние, когда личность достигает высшей мудрости и полного нравственного просветления. Только такая личность погружается после смерти в нирвану.
Лама умолк. Молчал и я. Сказалась ли усталость после тяжелого переезда или у меня была потребность продумать все то, что в этот день мне пришлось увидеть и услышать, но наша беседа больше не возобновилась. Каждый из нас думал свою думу. Вскоре я и Маланыч простились со святым ламой, условившись с ним, что мы посетим его на другой день вечером.
Снова мы в гостях у Цыденова. Он сидит в глубине юрты неподвижно. Только пальцы его шевелятся, перебирая четки. Он, по-видимому, погружен в какую-то глубокую думу, и я не решаюсь нарушить его сосредоточенное молчание.
Но вот его взгляд оживляется, он смотрит на меня пытливо и задает мне такой неожиданный вопрос:
– Вы давно уже, наверное, не слышали музыки?
– Да, очень давно, – ответил я, немало удивленный.
Тогда святой лама с живостью встал, подошел к какому-то небольшому ящику и завел его.
Раздались мелодичные звуки, и я, к своему великому изумлению, услышал вальс из «Корневильских колоколов».
Трудно передать, какое впечатление производили звуки веселого опереточного вальса в полутемной юрте «святого».
Лама вернулся на свое место. На полу у дверей темнели силуэты Маланыча и хуварака. Все молчали, а звуки лились… Я задумался, и мои мысли меня занесли далеко.
– Не о любви ли вы думаете? – раздался вдруг голос ламы. Я вздрогнул от неожиданного и странного вопроса.
– Нет, совсем о другом, – ответил я с досадой.
– А разве вы не скучаете по молоденьким девушкам?
Вопрос ламы меня сильно покоробил своей неделикатностью.
– Нет, мне теперь некогда думать о таких вещах, – ответил я весьма сухо.
– А я думал, что вы по ним скучаете, – не унимался лама, – «ноены» (русские чиновники) их очень любят.
– Я не «ноен», – заметил я, – да и не все «ноены» так сильно тоскуют по девушкам, как вы думаете.
– Отчего же не тосковать? Ведь вы не «тойн» (монах). Вы молоды, вам бы и наслаждаться жизнью.
– Я хоть и не «тойн», но меня могут занимать совсем другие мысли. Кроме того, у нас серьезные люди думают, что не следует давать волю всякому желанию.
– Удивительные вещи вы мне рассказываете! – заметил серьезно лама. – А много у вас таких людей?
– Пока еще немного, но число их постепенно увеличивается.
Лама умолк и снова весь ушел в себя.
Мне было не по себе. Очень уж грубо лама подошел к интересовавшему его вопросу. Я знал, что у бурят понятия о брачных и внебрачных отношениях между мужчиной и женщиной совершенно иные, чем у цивилизованных народов, – все же настроение мое было испорчено и, побыв у ламы для приличия еще короткое время, я с ним простился и ушел к себе.
На следующий день Цыденов пригласил нас к себе утром. Мы пришли в назначенное время, но сразу заметили по лицу ламы, что он имеет намерение поговорить со мною о многих вещах. Он был очень оживлен, глаза его горели. В юрте, кроме нас, никого не было. Обменявшись со мною обычными приветствиями, он сразу приступил к беседе на тему, которая им, по-видимому, была заранее обдумана.
– Я знаю, – начал он, – что ваши ученые давно уже убеждены в том, что земля имеет шарообразную форму, но это большая ошибка.
– Как ошибка! – воскликнул я невольно. – А знаете ли вы, почему наши ученые так думают?
– Нет, – признался Цыденов откровенно. Тогда я в возможно доступной форме объяснил ему сущность открытий Коперника, Кеплера, Ньютона.
– Да это все выдумки! – с горячностью сказал он.
– Нет, не выдумки, а гениальные открытия, давшие впоследствии ученым возможность с точностью высчитать пути вращения Земли, Луны и других небесных тел, определить скорость их движения, их объем, состав и т. д.
– Как можно было узнать объем и состав Луны, когда она так далеко от нас? Вы видите, как вы наивны и легковерны! Ведь это все бредни. Так же грубо вы ошибаетесь, утверждая, что Земля имеет форму шара. Вас ослепляет компас. Он всегда показывает север потому, что там находится гигантский камень – магнит. Вы блуждаете по плоской поверхности и, руководствуясь компасом, описываете по ней круги; поэтому вам кажется, что Земля похожа на шар – у вас головокружение.
Напрасно я доказывал Цыденову, что мы отнюдь не рабы компаса и что мы пользуемся им лишь как инструментом, дающим нам возможность в каждый данный момент определить, в каком месте земного шара мы находимся. Лама упорно стоял на своем.
– Теперь я еще лучше понимаю, – сказал я ему, – почему в старину так трудно было убедить людей, что Земля кругла, и почему ученых, доказывавших, что Земля вертится вокруг Солнца, сжигали на кострах.
– Да этих сумасшедших и следовало сжигать! – запальчиво воскликнул Цыденов.
Я был поражен этим восклицанием и сказал ламе с укоризной:
– Как вы, последователь всемилостивого и всепрощающего Будды, можете относиться так нетерпимо к чужому мнению?
Но я был совершенно обезоружен, когда лама в ответ на мой вопрос рассмеялся хорошим, добродушным смехом.
– Какую же форму имеет Земля по вашему мнению? – спросил я ламу.
– Она плоская, немного выпуклая «пупком».
– И держится на трех китах?
– Нет, это басни! Она висит в пространстве.
– Что же ее держит в этом пространстве?
– Сквозь Землю проходит нечто вроде трубы, и в этой трубе дуют постоянно вихри; вот эти вихри и тяга в трубе и держат Землю в воздушном пространстве.
– И вы думаете, что это убедительное объяснение? – спросил я.
Лама снова рассмеялся и заметил, что его объяснение не хуже и не лучше, чем изложенная мною теория.
Так он и остался при своем мнении. Но его любознательность не была утолена.
– Оставим в покое вопрос о форме Земли, – сказал он. – А вот меня интересует еще следующее. По нашему учению, мир состоит из пяти элементов – воды, земли, огня, дерева и железа. Ваша наука, я слышал, не признает этого деления. Почему?
– А потому, что наша наука давно уже умеет разлагать эти элементы на составные части. Она доказала, что в мире существует много десятков элементов, и то еще не все элементы открыты. Воду, например, наша наука химия разложила на два элемента – кислород и водород, из которых каждый представляет собою невидимый и не имеющий запаха газ.
– Как же они узнали об их существовании, если их не видно, у них нет запаха?
Я уклонился было от ответа, ссылаясь на то, что мое объяснение ему покажется совсем не убедительным, но лама так настойчиво просил, чтобы я ему все растолковал, что мне пришлось пуститься в очень подробные объяснения, как химия устанавливает свойства элементов, как она разлагает сложные тела на их составные части и т. д.
Лама отказывался верить моим словам, находил мои объяснения фантастическими и все же просил дальнейших разъяснений. Он страстно со мною спорил, моментами в очень резкой форме, возражая мне доводами, заимствованными из тибетской «науки». И всего характернее было то, что свои аргументы он приводил с удивительной убедительностью, как бы нелепы они мне ни казались. Напротив, самые неопровержимые, на мой взгляд, мои доказательства не только его не убеждали, но порой вызывали у него смех.