инительном акте даже не упоминаются, несмотря на то что их имена чуть ли не у всех на устах. Свое ходатайство о направлении всего дела к доследованию Карабчевский мотивировал в замечательной речи, одной из лучших речей, которые этот знаменитый адвокат когда-либо произносил. Однако эта блестящая и полная драматизма речь желаемого результата не дала. Суд его ходатайства не удовлетворил, потому что допустить новое расследование в направлении, указанном Карабчевским, значило бы выдать с головой всех высокопоставленных погромщиков вплоть до самого Плеве. А совершить такой героический поступок суд не имел мужества.
Выслушав постыдный отказ суда, все адвокаты, защищавшие интересы евреев на процессе, выступили с заявлением следующего содержания: «Если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома, то им, защитникам несчастных жертв этой резни, больше нечего делать на процессе. Они явились на суд, чтобы выполнить свой святой долг и восстановить истинную картину кишиневского погрома. Они надеялись, что суд им в этом поможет, так как и его задача заключается прежде всего в обнаружении как характера преступления, так и истинных виновников его, всех виновников без всякого исключения. Но они, адвокаты, натолкнулись на такие трудности со стороны суда, которые лишают их всякой возможности надлежащим образом свободно и по совести защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды, той «правды», которая по духу судебных уставов 1864 года «должна царствовать в судах»; поэтому они все отказываются от своих полномочий и покидают зал суда». И они все удалились, оставив суд в состоянии полной растерянности.
Это была чрезвычайно внушительная моральная и политическая демонстрация, которая произвела сильнейшее впечатление и в России и за границей, демонстрация, резко подчеркнувшая, что под деспотическим режимом независимый суд немыслим.
В России, в прогрессивных кругах, эта демонстрация вызвала чувства восторга и гордости, и адвокаты, имевшие мужество участвовать в ней, завоевали себе их глубочайшее уважение.
Политика Плеве создала также и гомельский погром, который был организован в начале сентября 1903 года жандармами и полицейскими, и носил тот же характер, как и ужасный кишиневский погром. Когда к нам в Петербург пришли первые известия о несчастии, постигшем гомельское еврейское население, нашему «бюро защиты» стало ясно что, это было делом рук Плеве и что организаторами погрома были гомельские жандармы. Вскоре после погрома в Петербург приехал известный гомельский доктор Залкинд, привезший нам массу доказательств того, что наша оценка происхождения погрома вполне совпадала с действительностью. Совместно с д-ром Залкиндом наше «бюро защиты» рассмотрело все вопросы, имевшие отношение к защите еврейских интересов на предстоящем процессе погромщиков. Было решено послать в Гомель опытных адвокатов с целью исследовать по свежим следам обстоятельства, при которых погром начался, установить, какую роль играла полиция при убийствах и грабежах, как держали себя при этом жандармы и солдаты, которым было поручено защищать еврейское имущество и жизнь еврейского населения и т. д. Были намечены три адвоката для обследования – Зарудный, Соколов и Ганфман. Первым уехал в Гомель Зарудный. Он вел свое обследование – с присущими ему упорством и жаром – в интересах выяснения настоящей правды о гомельских событиях.
Мы в Петербурге с большим беспокойством ждали того момента, когда обвиняемым евреям передадут обвинительный акт. У нас было предчувствие, что он нам принесет много огорчений. Действительность, однако, превзошла все наши предчувствия. Это был возмутительный документ, в котором ложь, нелепые выдумки относительно еврейских обвиняемых были переданы как проверенные факты. На основе приведенных в обвинительном акте показаний свидетелей прокурор пришел к выводу, что евреи являются злостными инициаторами гомельского погрома и что на них падает вина за все несчастья, пережитые гомельским населением за три дня от 29 августа до 1 сентября. Далее, по обвинительному акту выходило, что это было преступление не только со стороны 35 обвиняемых еврейских молодых людей и девушек, но что все гомельские евреи, имевшие якобы намерение отомстить местным христианам за кишиневский погром, повинны в возникновении погрома в Гомеле.
Этот бессовестный подход составителя обвинительного акта к трагическим событиям в Гомеле убедил «бюро защиты», что гомельский погромный процесс не будет простым процессом. Нам стало ясно, что правительство и судьи имеют в виду превратить все дело в такой процесс, который очернил бы и запятнал все еврейское население России. При таких условиях мы решили организовать защиту как обвиняемых евреев, так и интересов сотен жителей, потерпевших от погрома, – на таких основаниях, при которых мы были бы в состоянии бороться как с враждебным судом, так и со злостными нападками со стороны антисемитских адвокатов, которые, как мы знали, приедут в Гомель для защиты русских погромщиков. Нами было решено, что на процессе, который должен был начаться в октябре 1904 года, будут участвовать со стороны евреев следующие адвокаты: из Петербурга – Винавер, Слиозберг, Кальманович, Зарудный, Соколов, Ганфман и я, из Москвы – М. Мандельштам и из Киева – Куперник, Ратнер и Марголин. Имена знаменитых адвокатов Винавера, Слиозберга, Зарудного, Кальмановича, Мандельштама и Куперника были гарантией того, что на процессе будет сделано все возможное, чтобы выяснить истинный характер гомельского погрома.
Поскольку мне помнится, я тогда уехал в Гомель за несколько недель до процесса с целью проштудировать большие тома следственного материала, чтобы быть подготовленным к борьбе, которая нам предстояла.
11 октября 1904 года начался в Гомеле погромный процесс, вписавший еще одну позорную страницу в историю русского царизма. Нам необходимо было вести протоколы заседаний суда, и я взял на себя задачу записывать все, что происходит на заседаниях. Процесс велся Особым присутствием Киевской судебной палаты, а защитниками погромщиков были: известный адвокат-антисемит Шмаков и его помощник Погожев, а также гомельский адвокат фон Бринкен, присоединившийся к антисемитской группе в надежде сделать карьеру, благодаря своему участию в процессе. Как только суд открыл свое первое заседание, можно было чувствовать, что зал разделен на два враждебных лагеря, готовящихся к серьезной и решительной борьбе. Для того чтобы понять напряженное и весьма нервное настроение, господствовавшее в зале суда, нужно принять во внимание отвратительные методы защиты, употреблявшиеся Шмаковым в погромных процессах. Сам по себе посредственный адвокат, без всякого таланта, он специализировался на том, чтобы метать громы и молнии на евреев – на всех евреев без различия: были ли это евреи далекой древности, евреи Средневековья или современные. При поддержке высокопоставленных ненавистников еврейства Шмаков специально занимался подбором всякого рода отвратительных наветов на еврейский народ, имевшихся у различных писателей и историков.
Летом 1904 года я оставил свою службу в Управлении юго-западных железных дорог. Должен сказать, что к тому времени моя адвокатская практика значительно расширилась, и мне приходилось почти ежедневно бывать в том или ином министерстве или в Сенате. Кроме того, я как раз в это время взял на себя обязанности по ведению многих процессов в гражданском суде. Читатель может, естественно, поставить при этом вопрос, каким образом я, бесправный помощник присяжного поверенного, мог вести процессы в суде? На этот вопрос я могу дать настоящий еврейский ответ: «Всегда есть выход из положения». Этот выход состоял в том, что еврейские бесправные «помощники» обыкновенно сговаривались с полноправными поверенными относительно совместного ведения процесса. «Помощники» обычно подготовляли все необходимые бумаги, документы, вели необходимые переговоры с клиентами, выясняли все обстоятельства дел; присяжные же поверенные выступали в суде, используя предварительную работу «помощников». На таких началах оба компаньона делили работу, а равно и гонорар делился пополам – так требовала установленная традиция.
Моя адвокатская деятельность ввела меня в среду, в которой разные течения и настроения – общественные, политические, научные и литературные – обычно находили особенно живой отклик. А время было очень лихорадочное. Драматические события следовали одно за другим. Уже первые месяцы русско-японской войны вскрыли всю гниль царского режима. Япония наносила удары России на море и на суше. Неподготовленность русской военной машины к войне была поразительна. Как только война началась, обнаружилось, что недостает амуниции, фуража, медикаментов и т. д. В военном министерстве царил хаос. Скоро не осталось и следа от раздутого «патриотизма» первых дней войны. Гнев и возмущение русского общества настолько воспылали, что исчез страх перед «злым духом» России – министром Плеве с его большой армией полицейских и шпионов. Бомба Сазонова, погубившая Плеве 15 июля 1904 года, была приговором, который Россия вынесла злейшему врагу русского народа и провокатору, вызвавшему намеренно войну с Японией с целью подавить русское освободительное движение. Так восприняла смерть Плеве вся Россия. Всюду, даже в отдаленных уголках Сибири, она была встречена с большой радостью. В Петербурге люди открыто поздравляли на улицах друг друга.
Убийство Плеве было поворотным пунктом в истории России. С этого момента могучие революционные силы, действовавшие до сих пор в подполье, появляются открыто в форме мужественных протестов и требований свержения самодержавия и изменения всего политического строя.
18 февраля 1905 года был опубликован царский указ, предписывавший администрации принять все меры для того, чтобы вырвать с корнем «крамолу». Среди либеральных и радикальных слоев еврейского населения замечалось большое общественное оживление и стремление принять активное участие в освободительной борьбе, принимавшей все более и более широкий характер. Наше «бюро защиты» отдавало себе отчет в том, что наступил момент, когда евреи должны поднять свой голос как евреи, что необходимо выставить свои еврейские требования и выступить с программой, которая содержала бы все реформы, необходимые для уничтожения еврейского бесправия. На почве таких настроений родилась в феврале 1905 года мысль об организации съезда еврейских общественных деятелей в целях выработки основных принципов такой программы, которая могла бы объединить прогрессивные элементы еврейского населения. Инициатива нашего бюро встретила живой отклик в еврейском населении, и в Вильне собрались наиболее видные еврейские общественные деятели. Съезд открыл свои заседания 25 марта 1905 года. Так как мы не имели разрешения администрации на устройство съезда, наши заседания происходили конспиративно. Я должен признаться, что состав делегатов был чрезвычайно разнообразный и мне вначале казалось, что будет очень трудно найти общий язык среди делегатов съезда. В нем участвовали либералы, радикалы, революционеры, сионисты. Первый раз в моей жизни мне пришлось принимать участие в собрании, на котором было представлено столько р