лько раз съезд был близок к распаду. Вопрос был сугубо политический, а съезд состоял из людей с разными политическими убеждениями и настроениями. Поэтому не удивительно, что атмосфера съезда нагрелась и что иногда тон выступающих делался агрессивным. Мне хочется передать вкратце некоторые речи, которые до сегодняшнего дня имеют большое историческое и национальное значение.
Вопрос был поставлен так: как должны евреи относиться к разным политическим партиям во время выборов депутатов в Думу?
Левин (Вильно) предлагает, чтобы евреи голосовали только за некоторых личностей, даже консерваторов. Трагизм еврейского народа состоит в том, что народ внутренне не един. Платформа наша не едина, у нее два фокуса: первое – это наши национальные требования; второе – наши демократические требования. Демократизм – не гарантия от антисемитизма. Следовательно, надо установить один фокус – наши национальные требования. Поэтому Левин предлагает, чтобы Союз разрешил заключить договоры с разными прогрессивными партиями и с национальными группами.
Ели Бруцкус (Петербург) придерживается того же мнения. «В нашей еврейской жизни, – сказал он, – есть только один фокус: национальный. На первом месте у нас равенство. Относительно свободы мы можем идти на уступки. Политические и социальные вопросы для нас не очень важны. У кого преобладает политический дух, тому не место в Союзе. Союз наш должен заключить договоры со всеми партиями, которые ему нужны».
А. Гинцберг (Ахад-Гаам) идет еще дальше, чем Бруцкус. Он считает, что в программу нашего Союза не надо включать политические элементы. «За нашу цель достичь равноправия и еврейского национального равенства мы можем пожертвовать всеми принципами и свободой».
Марк Ратнер протестует против формулы Ахад-Гаама и предлагает принять формулу Центрального бюро Союза, то есть что евреи должны голосовать только с теми партиями, у которых в программу входят демократические свободы и признание нашего национального права.
Делегаты из Киева сообщают съезду, что они решили ни в коем случае не голосовать с правыми партиями конституционно-демократического направления. Есть между консерваторами умные и хорошие люди, но это исключение. История учит нас, что консерваторы почти всегда антисемиты. Мы отказались идти вместе с реакционной немецкой балтийской партией.
Жаботинский, наоборот, предлагает, чтобы евреи в Курляндии выставили одного еврея и одного немца. «Мы хотим провести в Думу побольше евреев, поэтому мы должны отказаться от нашего пренебрежения». Д-р Г. Брук указывает на то, что выступления многих ораторов произвели на него тяжелое впечатление. Основы нашего равноправия – это гражданские свободы и всеобщее право голоса. Виленская программа имеет один центр, а не два. Поэтому он предлагает оставить за собой Виленскую программу нашего Союза и принять решение, что евреи не должны голосовать вместе с партией 17 октября и ни с какими другими правительственными партиями. Многие сионисты кричат громко о единстве и в то же время они были бы довольны, если бы некоторые члены Союза вышли из него. Если Союз изменит программу, то многие из нас будут вынуждены его оставить.
Ясно намечался серьезный конфликт, и многие делегаты очень расстроились. Л. Брамсон в большом волнении заявил, что от формулы А. Гинцберга (Ахад-Гаама) на него повеяло Средневековьем. Конечно, можно остаться рабами и этим удовлетвориться. Но наша главная цель – укрепить оппозиционные группы. Я тоже указал, что Левин и те, кто с ним согласен, хотели бы взорвать Виленскую платформу, они не понимают, что без политической свободы невозможно получить какую-либо национальную свободу.
До трех часов ночи продолжались дебаты, и все разошлись с тяжелым чувством, что опасность раскола велика.
На следующем заседании Винавер старается успокоить народ. В дебатах, говорит он, произошло глубокое недоразумение. Нельзя судить в политическом деятеле только его личные достоинства: очень хороший человек, но член партии 17 октября будет действовать точно по директивам, которые партия ему даст. Поэтому наш Союз не может идти с партией или группой, чья программа расходится с Виленской программой. Большую ошибку совершают те, кто думает, что мы можем в старом режиме, даже при условии равноправия, достичь наших национальных целей. Кроме того, мы должны, заключая договоры с другими партиями, помнить не только о равноправии в наших национальных требованиях, но и о наших социально-экономических требованиях, которые могут быть удовлетворены специальными мероприятиями.
После нескольких выступлений съезд принимает резолюцию, предложенную Ратнером. Съезд считает, что евреи во время выборов депутатов в Думу должны заключить договоры только с теми партиями, в программы которых включена цель провести для евреев все требования Виленской платформы и для всей России установить настоящий широкий демократический порядок. Там, где будет невозможно провести депутата коалиции, евреи должны отдать свои голоса за самого передового из конкурирующих партий.
Съезд еще не успел успокоиться, как опять вспыхнула новая дискуссия в связи с предложением, которое внесли Шимон Дубнов и Б. Гольдберг. Их предложение состояло в том, что еврейские депутаты в будущей Думе должны выступать отдельной национальной группой, которая должна будет принимать коллективные решения по всем вопросам, задевающим интересы евреев. Понятно, что делегаты-сионисты приняли это предложение с большим энтузиазмом. Но левое крыло съезда было решительно против. Критиковали друг друга яростно, и опять возникла опасность раскола. С большими трудностями закончились дебаты. Большинство на съезде отбросили это предложение.
Наконец, Винавер своей речью закрывает съезд. Речь его можно резюмировать так: «Съезд был исключительным по своему неспокойному настроению. В первые дни его работы опасность раскола была большая, и если раскол не произошел, это значит, что у всех нас есть потребность остаться в Союзе и вести общую работу. Давайте забудем наши раздоры. Сомкнем теснее наши ряды, иначе мы не будем достойны нашего имени и нашего Союза».
Тут Ш. Левин сделал жест, который всем очень понравился. Он обратился к Винаверу с теплой речью: «После кишиневского погрома мы все стали очень нервными… Из-за этого у нас мог произойти раскол. Я поражаюсь таланту нашего председателя, который руководил работой в продолжении четырех дней и четырех ночей. Только благодаря ему съезд кончился хорошо. От имени всех делегатов выражаю ему глубокую благодарность».
Я должен сказать, что слова Левина, в самом деле, выразили чувства всего собрания. Только светлая голова Винавера, его выдержка, его исключительное самообладание и исключительный дар успокаивать слишком горячих ораторов спасли съезд от некрасивого провала.
Глава 33. Трагические настроения в еврейских городах после октябрьских погромов. Второй съезд еврейского «Союза союзов». Письмо царя Николая II к своей матери о Манифесте и о еврейских погромах.
Когда я вернулся из Орши в Петербург, я узнал, что еврейский Центральный комитет созвал второй съезд «Союза еврейского равноправия». Съезд состоялся в конце ноября и был грустным и хаотическим. Делегаты были еще под тяжелым впечатлением от погромов. Растерянные, с болью в сердцах, они рассказывали о бесчеловечных, безобразных действиях погромщиков. Они рассказывали, какую руководящую роль играла в погромах полиция, жандармерия, какую боязнь и ужас погромы вызвали во всех городах, городках и селениях, где жили евреи. Больше 150 городов было разгромлено, больше 1000 убитых (старики, молодые женщины, дети), 4000 раненых. Десятки тысяч семейств совершенно разрушены. Все еврейское население находилось в состоянии полного отчаяния, потому что оно чувствовало, что правительство сознательно отдало их в руки убийц-черносотенцев. Что делать? К кому обратиться за помощью? – спрашивали делегаты. Погромы не прекращаются, возникают то в одном городе, то в другом, и везде их проводят одинаково: распространяют погромные прокламации, хулиганы и полиция к чему-то придираются, и начинается убийство. Грабят, уничтожают еврейское добро, стреляют, режут, вскрывают животы у женщин, и это продолжается до тех пор, пока начальство не дает знак, что евреи получили свою кару в достаточной мере и пора погром закончить.
Все делегаты утверждали, что погромы были назначены еще раньше и были организованы, и у них не было никакого сомнения, что приказ рассчитаться с евреями был дан из Петербурга полицейским департаментом, иначе бы местная администрация, полиция и жандармерия не действовали так подло и преступно. И вот это еще больше убеждало евреев, что их положение безвыходное. И не удивительно, что делегаты, которые приехали на съезд из опустошенных городов, чувствовали себя очень униженно и потерянно. Их нервное состояние окрасило всю работу съезда. Были речи, дискуссии, но никакие постановления не были приняты, и все разъехались в очень тяжелом настроении.
По правде говоря, мы, петербургские члены Центрального комитета, тоже чувствовали себя беспомощными. Если бы революция победила, мы могли бы опираться на новые силы победившей революции. Тогда бы мы не узнали великого зла несчастия – погромов. Но в конце ноября революционная волна спала. После трагического конца кронштадтского восстания и провала второй забастовки в Петербурге контрреволюция подняла голову. Еврейские погромы были первой атакой контрреволюции против свобод, завоеванных русским народом и признанных царем в Манифесте от 17 октября 1905 года. Это был дьявольский план: объявить евреев виновниками всех несчастий, которые Россия пережила в 1904–1905 годах. Во всех прокламациях православный народ призывали рассчитаться с евреями и революционерами, которые хотят захватить власть и сбросить избранного Богом царя. Эти прокламации призывали народ убивать и грабить евреев, худших врагов России, будили в массах низкие, звериные инстинкты, отравляли его злобой в надежде отвести ненависть народа от правящего класса.