«Я опять беспокою вас, – заявил он мне, – но у меня сейчас совещание, в котором принимают участие губернатор, прокурор Судебной палаты и начальник губернского жандармского управления, и я на этот раз обращаюсь к вам с просьбой от имени всех участников совещания сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать распространению вашего воззвания. Иначе я вынужден буду принять серьезные меры, чтобы это воззвание было изъято из обращения». В голосе его звучала угроза, и я ему в весьма резком тоне ответил: «Принимайте какие угодно вам меры, но помните, что если прольется кровь, то ответственность за это понесете прежде всего вы».
В это же утро по постановлению Исполнительного комитета были арестованы: Пильц, губернатор Бантыш [22], начальник жандармского управления Балабин и все жандармские офицеры. Это было необходимо сделать, так как раз в Петрограде установилось революционное правительство, то представители старой, свергнутой власти должны были быть смещены со своих мест. Арест генерал-губернатора Пильца прошел без всяких инцидентов. И.Г. Церетели, А.Р. Гоц и Е.Ф. Роговский в сопровождении роты солдат под командой офицера Галкина явились в генерал-губернаторский дом. Солдаты остались внизу, а упомянутые лица поднялись наверх, в квартиру, которую занимал Пильц, и объявили ему, что он арестован. Пильц побледнел, но внешне спокойно отнесся к своему аресту. Так же гладко прошел арест губернатора Бантыша, зато в жандармском управлении разыгрались душу раздирающие сцены. Сам начальник жандармского управления Балабин довольно мужественно выслушал заявление Е.Ф. Роговского, что он по постановлению Исполнительного комитета должен его арестовать. Балабин даже имел смелость сказать при этом Роговскому: «А я готовился сегодня же арестовать вас, Церетели и Гоца». Зато подчиненные Балабину офицеры были перепуганы насмерть. Их трясло от волнения, и они едва держались на ногах. Они были уверены, что их сейчас же поведут на расстрел. Прибежавшие жены жандармских офицеров придали обыкновенному аресту истинно трагический характер. Они почему-то думали, что их мужей немедленно расстреляют, и они обезумели от горя, вопили, падали на колени перед Роговским и молили о пощаде. И сколько раз он им ни повторял, что никто и не думает расстреливать их мужей и что их только посадят в тюрьму, они ему не верили. И когда арестованных вели в тюрьму под сильным конвоем солдат, эти женщины следовали за своими мужьями, оглашая воздух своими рыданиями и все еще моля о пощаде.
В тот же день был смещен со своей должности иркутский полицмейстер, и на его место временно был назначен Роговский.
Вообще, день 5 марта был в Иркутске полон треволнений. Не успело еще улечься возбуждение, вызванное в городе нашим воззванием и арестами начальствовавших лиц, как мы узнали подробности широкой амнистии, которую Временное правительство объявило для «политических преступников» всех категорий, осужденных на каторгу или на поселение, высланных в административном порядке. Исполнительный комитет тотчас же снесся с Александровской каторжной тюрьмой и предписал начальнику тюрьмы немедленно освободить всех политических каторжан. И в тот же день к вечеру многие члены Исполнительного комитета и огромная толпа народа встречали поезд, который привез освобожденных каторжан в Иркутск.
Когда поезд подходил к вокзалу, на перроне царило необычное волнение. Русская революция, о которой так страстно мечтали все эти каторжане и ради которой они готовы были пожертвовать своей жизнью, стала действительностью. Раскрылись двери всех политических тюрем, и их обитатели получили возможность вернуться к живой жизни, чтобы принять участие в строительстве новой, свободной, счастливой России. Поезд подходил медленно, и локомотив его был разукрашен красными флагами, а из окон вагонов на нас смотрели взволнованные и счастливые лица вчерашних узников. Мы их горячо приветствовали, а когда они стали выходить из вагонов, толпа им устроила восторженную овацию.
В тот же вечер в большом зале городской гумы снова состоялось многолюдное собрание Комитета общественных организаций, и когда на это собрание явились несколько освобожденных каторжан в своих арестантских костюмах со своими узлами (они еще не успели переодеться), то они были снова встречены громовыми аплодисментами. Если память мне не изменяет, Комитет общественных организаций в этот же вечер постановил: впредь до избрания новой городской думы на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования пополнить наличный состав Иркутской городской думы делегатами от всех партий, принявших искренно революцию. И через несколько дней возникшие в Иркутске партийные организации социалистов-революционеров, социал-демократов, народных социалистов и конституционных демократов послали своих представителей в Думу.
Шестого марта утром состоялось очень важное заседание Исполнительного комитета. Были обсуждены вопросы: об организации новой власти во всем крае, об установлении тесного контакта между Исполнительным комитетом как органом высшей власти в Восточной Сибири и всеми учреждениями, работавшими на оборону страны; об урегулировании экономической жизни края и так далее. Кто-то предложил сместить нескольких судебных деятелей, которые были известны своим консервативным образом мыслей. Была дана очень резкая характеристика прокурору Иркутской судебной палаты Нимандеру, и Исполнительный комитет тут же постановил: устранить Нимандера с его должности и на его место назначить С.С. Старынкевича, социалиста-революционера, бывшего московского присяжного поверенного, в свое время сосланного в Сибирь на поселение. Было также внесено предложение сместить старшего председателя Иркутской судебной палаты Еракова, который был довольно-таки суровым судьей и не пользовался особенными симпатиями иркутской адвокатуры. И тут И.Г. Церетели предложил назначить меня на место Еракова. Но я решительно отверг это предложение.
«Но вы не имеете права отказываться от этого назначения», – воскликнул Церетели. «Нет, – возразил я ему, – имею полное право и по следующим соображениям: во-первых, Ераков очень образованный и справедливый судья. Таких судей в России немного, и было бы ошибкой его устранить. Во-вторых, я не имею представления о многочисленных обязанностях, которые несет старший председатель Судебной палаты, и я не считаю себя нравственно вправе браться за дело, которое не знаю. Но если бы я даже полагал, что Еракова следует устранить и что я в состоянии справиться с функциями старшего председателя Судебной палаты, то я бы все же не принял этого назначения, потому что я еврей». «Ну последнее ваше соображение уже совсем не убедительно», – заметил кто-то. «Нет, весьма убедительно. Я не хочу дать врагам революции оружия в руки. Не хочу дать им повода кричать на всех перекрестках: не успела еще Россия вздохнуть свободно, как евреи спешат уже занимать лучшие командные посты».
Я видел, что мои товарищи были мною недовольны, но Еракова я отстоял, и его не тронули. Если я не ошибаюсь, на этом же заседании обсуждался вопрос о создании в Иркутске Комитета помощи амнистированным. Из ближайших к Иркутску мест уже стали прибывать амнистированные ссыльные. Предвиделось прибытие сотен ссыльных и бывших каторжан из отдаленных округов Иркутской губернии, Якутской области, Забайкалья и Дальнего Востока. Всем им придется оказывать немедленную помощь, снабжать одеждой, обувью, необходимыми суммами для дальнейшего их следования в Россию. Чтобы поставить надлежащим образом дело помощи этой массе людей, нужна была организация, в работах которой принимали бы участие энергичные и опытные люди. И такой именно организацией должен был явиться специально созданный Комитет помощи амнистированным, состав которого может быть рекрутирован из видных членов общественных организаций. Так и решили. И чуть ли не в тот же день был создан такой комитет, председательницей коего была единогласно избрана Р.И. Кроль. Когда заседание Исполнительного комитета подходило уже к концу, кто-то из присутствующих сообщил нам, что по сведениям освобожденных из Александровского централа товарищей не все политические каторжане были отпущены на свободу. Начальник каторжной тюрьмы не решился освободить некоторых анархистов и анархистов-коммунистов, так как в статейных списках они значатся простыми уголовными преступниками и судились они обыкновенным уголовным судом за грабеж (экспроприацию) и убийство (террористические акты). «Так вот, – пояснил говоривший, – надо послать в Александровск опытного адвоката, который разобрался бы, кто из этих лиц действительно «бывшие политические преступники» и кто самозванно выдает себя за политического, чтобы воспользоваться амнистией».
Вопрос был ясен: надо было выручить задержанных «политических каторжан», но задача была не из легких. «Кто бы мог наиболее успешным образом справиться с этой миссией?» – подумал я. И вдруг слышу голос Церетели: «Пошлем Кроля в Александровск. Пусть разберется, кто из задержанных действительно «политический», а мы ему дадим полномочия освободить тех, на кого он сочтет справедливым распространить амнистию».
Признаюсь, эта мысль была мне не совсем по душе. Мне предстояло решать судьбу людей на основании их собственных объяснений. Они могли говорить неправду, и я не имел никакой возможности проверить сведения, которые они сообщат. Были, наконец, возможны ошибки и с моей стороны. Словом, я чувствовал, что беру на себя очень тяжелую ответственность. К счастью, кое-кто из освобожденных товарищей мне сообщил фамилии тех из задержанных, которые, по их мнению, несомненно были «политическими» преступниками, и это значительно облегчило мою задачу.
Приехал я в Александровск под вечер и тотчас же отправился к начальнику тюрьмы и объяснил ему цель моего приезда. Тот меня встретил очень предупредительно и предложил мне за поздним временем отложить мои беседы с задержанными каторжанами до следующего дня, что я и сделал. А на другое утро начались мои беседы со всеми теми лицами, которых мне накануне назвали освобожденные уже политические