Айвар повёл Астру в сторону. Хулиган шагнул вперёд.
– Эй, ты, не убегай с ней – поговорим!
Айвар повернулся и подошёл к Хулигану:
– Вы хотели мне что-то сказать?
– Вот тебе весь мой сказ, подлюга! – он схватил Айвара вытянутой левой рукой «за грудки» и замахнулся правой. В тот же миг левая Айвара схватила руку противника у кисти, а правая нанесла удар по суставу локтя – рука повисла плетью. Это был удар старого моряка, «обошедшего все моря». По кругу девушек пронеслось краткое:
– Ах!
– A-а, ты так! – захрипел Аптекарь, его единственная рука судорожно нащупывала нож, но Айвар опрокинул его тройным ударом – кулаком, головой и коленом…
С земли Аптекарь поднялся поостывшим.
– Мы ещё увидимся, – угрожающе прошипел он и медленно направился к лесу.
В один миг Айвара окружила щебечущая толпа девушек; они наперебой выражали восхищение: «Здорово вы его…», «Не успели оглянуться…», «Давно бы так…». Кто-то пожимал ему руку. Но Айвар, полный ещё волнения только что промелькнувших минут, не различал, кто и что ему говорит – его глаза искали только Мотылька… Астра, одна, стояла в стороне. Вдруг девушки зашептались между собой; несколько из них отправились к Астре и в чём-то её убеждали. Казалось, одна даже подталкивала её сзади, после чего Астра медленно направилась к Айвару. Все сразу замолкли и расступились перед ней. Астра подошла к нему вплотную и, взяв тёплыми ладонями его голову, с тихим «спасибо» медленно поцеловала его в губы… Все восторженно зааплодировали.
– Музыку! – крикнул кто-то.
Гармонист – не тот, белокурый, а другой – грянул, и пары снова понеслись по лужайке, и снова Айвар вёл Мотылька в танце. Он ощущал неудержимое томление во всём теле, и струи, вернее, токи, которым нет научных названий, пронизывали его с головы до пят… Светлячки засветились в траве, зажигались и гасли на фоне тёмного леса.
Потом все весёлою гурьбою повалили в домик и – кто сидя, кто стоя, кто примостившись в уголку – ели бутерброды, запивая их забродившим кленовым соком, и уничтожали собранную землянику.
Старая женщина обносила всех холодным молоком. То ли от игры теней колеблющегося пламени свечи, то ли от чего-то другого лицо её меняло черты, и временами она выглядела точь-в-точь как та старуха у Верблюжьего Камня. Когда Айвар начал пристально в неё вглядываться, – она сощурила один глаз, как бы подмигивая, и быстро вышла…
Астра тем временем сняла со стены гитару, которая висела на алой ленте, и, иногда наклоняя золотистую голову к самому грифу, иногда же вскидывая её и глядя в упор на Айвара большими, как бы в глубине светящимися глазами – тихо, но проникновенно пропела:
Я такой же призрак, как ты;
Ты не более реален, чем я;
И мы оба лишь цветы
В планетарном саду бытия.
И когда усталый, измученный,
Спишь ты в ночной тишине —
То, любовью окрылённый,
Ты во сне приходишь ко мне…
Рыдающим звуком оборвался последний аккорд, и Астра со вздохом повесила гитару Потом все вышли на лужайку петь песни под звёздным сводом. Айвар вернулся в опустевшую избушку, и тут путь ему загородил белокурый гармонист – на лице его горела невыразимая мука.
– Вы… Вы женитесь на ней? – прерывисто дыша и чуть не плача, он спросил Айвара.
– Да.
– Я так и думал, что… что вы украдёте моё счастье… Уйдите, прошу вас… Ведь мы с Астрой с детства вместе… Наши матери давно решили нас поженить… У нас свой дом, достаток, сад на косогоре… Я умру без неё… Вы увезёте её в город, а Астра любит лес – она не может без леса. Она зачахнет в городе… Может – ещё заставите её зарабатывать… Пожалейте её и меня… – большие слёзы показались в глазах юноши и закапали на тщательно отутюженный ворот белой рубашки…
В самом деле – что он мог дать Астре – какую жизнь? Этот вопрос раньше совсем не приходил ему в голову и теперь – ошеломил… Ведь у него даже нет путной специальности – он непоседа и скиталец, которому постоянно казалось, что всё то, что он делает – не настоящее его дело, а так – только времяпрепровождение по необходимости, а настоящее – вечно впереди и далеко… В его городской комнате всего только раскладная кровать, стол и стул да угол, заваленный книгами… И никаких видов на будущее! Он не из тех, кто умеет делать деньги… И каким бледным и ничтожным покажется Астре существование, если оторвать её от того, чем он сам сегодня так упивался… Да, да, – отказаться, отказаться от Астры ради неё самой… Этот юноша так искренно любит её… У него достаток, сад… Мотыльку хорошо будет… Но почему же стало так темно?..
И казалось Айвару, что две громадные волосатые руки зажали меж ладоней его сердце и сжимают…
Он оттолкнул юношу и, схватившись за голову, выбежал из домика. Астра стояла к нему спиной и вместе с остальными пела старинную песню, полную щемящей тоски.
Рюкзак висел на сучке липы, вокруг которой сгрудились певцы – взять его, не привлёкши внимания, было невозможно. Айвар махнул рукой и в два прыжка очутился за углом домика, откуда тихим шагом побрёл в лес по наезженой колее, оказавшейся под ногами. А песня неслась ему вслед, проникала в самое сердце – претворяла режущую боль в тихоструйную тоску:
Когда, милый; когда, милый, бросать станешь —
Ой! Не расска… не рассказывай, что знаешь…
Ему безумно хотелось оглянуться, но он знал, что этого нельзя делать – не выдержит и вернётся…
Дорога огибала сырую впадину, заросшую мелким кустарником, на котором дробился лунный свет и, по-видимому, опять приближалась к реке – послышалось тихое журчание. Обогнув крутую излучину, Айвар оказался… в нескольких шагах от Астры…
Да – тут стояла она, залитая лунным светом, на фоне тёмной ели и казалось – вся светилась. Даже глаза мотылька в её волосах испускали сияние. На ней появились украшения, каких раньше не было: искрящиеся камни были рассеяны по её корсажу, и на груди розовым пламенем горел алмаз. Она улыбнулась Айвару улыбкою счастья. Взметнулись навстречу ему обнажённые руки в тяжёлых с камнями запястьях, и он подбежал к ней, поднял её на руках и поднёс её лицо, как чашу с драгоценным напитком, к своим устам и стал пить…
– Я знала, – шептала она, – что ты уходишь потому, что любишь меня.
– Больше жизни, – прошептал он в ответ, – но мне нечего дать тебе, Мотылёк, милый.
– Ты уже дал; отказавшись, ты приобрёл: ты зажёг моё сердце. Оно было холодное, как у всех фей, которые знают лишь смех да игры. А теперь я живу новой сладкой жизнью и никогда не покину тебя…
И мгновенно исчезла она из рук Айвара – и стали пустыми руки его…
– Астра! Мотылёк! – закричал он полным отчаяния голосом, и – «а-а о-ок» – докатилось обратно к нему эхо с той стороны реки.
Тогда, как безумный, он помчался по лесной дороге обратно к домику Когда, запыхавшись, он выбежал на знакомую лужайку, – там не оказалось ни домика, ни весёлых именинных гостей, только рюкзак его по-прежнему висел на сучке липы.
Это было больше, чем он мог вынести. Он рухнул у подножия той липы. Голова его горела, но по истечении некоторого времени, как говорят в старинных новеллах, «благодатный сон смежил его очи»… А когда он проснулся – день уже сверкал во всём великолепии. Весело щебетали птицы, и пчёлы с жужжанием перелетали с цветка на цветок. И всё же первое, что увидел Айвар, раскрыв сонные глаза, был красивый мотылёк – он взлетел с его груди, где, видимо, ночевал, и, покружившись, улетел…
Айвар вернулся в город, главным образом, из-за некоторых редких книг, которые там остались. Он поступил на работу, но свободное время просиживал в Академической библиотеке, куда насилу добился допуска. Там он набросился на книги по средневековью и фольклору. Если бы научные работники, которые окружали его в библиотеке, заглянули в его выписки и конспекты, они очень удивились бы. Его интересовали исключительно феи…
Удивительный он собрал материал – там были выписки о династиях королей, происшедших от брака простого смертного с феей, облачившейся в плоть. Потом Айвар перестал появляться в библиотеке и исчез из города. Он стал искать такие ситуации, при которых его жизни угрожала бы наибольшая опасность. И каждый раз, когда казалось, смерть вот-вот настигнет его – в воздухе появлялся мотылёк, и опасность рассеивалась…
Айвар и теперь продолжает скитальческий образ жизни и ищет новых напряжённых случаев – может быть, он надеется заставить Мотылька в некий день обратиться в плоть; но не исключено и другое – он хочет уравняться с нею в условиях, сбросив собственное телесное одеяние…
с. Одесское, 1969 г.
Две правды
Намедни разговаривал со старым фронтовиком Великой Отечественной. Хороший мужик. Изранен, ордена… Держится бодро, интересно рассказывает.
Запомнился один случай. Воевал Иван Степанович где-то на западе (не держит моя память название местности) у крутых берегов реки. По одну сторону реки – наши, по другую – немцы. Закрепился наш взвод на высоком берегу. Позади – равнина. И повели тут немцы такой артиллерийский обстрел, что всякий подвоз провианта по равнине прекратился. Началась нехватка питьевой воды… Вода близко стоит, а спуститься по крутому берегу к реке невозможно – живым туда не дойдёшь. С наступлением ночи немцы освещают ракетами того, кто пытался проползти к реке и бьют, не жалея патронов почём зря. А у ребят сухо во рту.
Ивану Степановичу и себя, и их жалко. Заполз он в кустарник у самого обрыва – наблюдать и что-нибудь придумать… И вот заметил, что промежутки между осветительными ракетами разные – бывают и короткие, и подольше. Вспомнил тут он, что были в его жизни случаи, когда не ум, а сердце подсказывало ему, что делать. И стал он прислушиваться к своему сердцу… Вот погасла одна ракета, за ней другая, и вдруг словно толчок – сердце ему говорит: «Иди, Иван, успеешь!»
И пополз Иван Степанович с ведром, но не столько сполз, сколько скатился к реке. Тут бы ему самому тотчас напиться, но нет – знает, что ему остались считанные минуты: опоздаешь – н