Командир батареи Брусин, его заместитель Анисимов, командиры взводов Муращенко, Спицын, политрук Белов — это те товарищи, благодаря чьим заботам и труду батарея во время стрельб всегда добивалась отличных результатов. Она считалась образцовой, и мы ею гордились. Но кипучая энергия и неуемная инициатива Брусина иногда вызывали ненужное беспокойство. Однажды к нам со Славиным пришел командир второго батальона.
— Что угодно делайте, а молчать не могу. Прямо скажу — завелись у вас любимчики. Среди командиров и красноармейцев идут нездоровые разговоры. Дескать, кто угоден начальству, тот и в глянцевых сапогах ходить будет.
— Что-то не понимаю вас. О чем вы толкуете? — спрашиваю.
— Как о чем? О брусинских щеголях.
— Только вчера был в батарее и ничего особенного не видел.
— Не знаю, как вчера, товарищ командир, но сегодня батарейцы вырядились как на праздник. И это вызывает у других недовольство.
После этого разговора мы со Славиным пошли в батарею и глазам своим не поверили. На всех красноармейцах новенькие сапоги, синие суконные брюки, аккуратные гимнастерки, артиллерийские шинели, клинки. У командиров шпоры.
— Где это вы раздобыли? Насколько мне известно, на полковом складе такого обмундирования нет, — спрашивает Славин.
— Хотите ругайте, хотите наказывайте. Пошел в интендантское управление округа, расплакался. Нет того, нет этого. Все батарейцы — настоящие русские богатыри, в плечах косая сажень. А одеты плохо. Брюки не на каждого подберешь. Шинель чуть ли не до пупа. Один срам в таком виде на людях показываться. Вот интенданты и помогли. Дали сапоги, гимнастерки, шинели, клинки… Только брюк на всех не хватило.
— Ну и как же вы вышли из положения?
— Я, товарищ командир, увидел на складе попоны из синего сукна. Попросил у интендантов. Дали. Привез в полк, в портняжную мастерскую. Договорился, чтобы потихоньку сшили из попон брюки. Хотел сделать сюрприз, а получилось как-то неловко…
Мы, конечно, пожурили Брусина за самовольство, но наказывать не стали. Благодаря его инициативе и отзывчивости интендантов батарея выглядела лучше всех в полку.
Я всегда любил присутствовать на полигоне, когда полковая батарея проводила стрельбы. Меня радовали отличная организованность батарейцев, завидная слаженность при выполнении боевых задач, взаимозаменяемость орудийной прислуги, бережное отношение к боеприпасам.
Однажды во время очередных артиллерийских стрельб я обратил внимание, что батарея как бы «растягивает» огонь. Спрашиваю у Брусина:
— Почему не увеличите темп стрельбы?
— А я, товарищ командир, нарочно его придерживаю. Если дать интенсивный огонь, снарядов не хватит. Сразу все израсходую и не на чем будет учить людей.
Такое рачительное, хозяйское отношение он проявлял ко всему, и это отличало его от многих других командиров.
1925 год. У нас идет подготовка к празднованию седьмой годовщины Красной Армии. Полк должен участвовать в военном параде. Встретил Брусина, спрашиваю:
— Как идут дела в батарее?
— Нормально. Завтра очередные стрельбы.
— Это хорошо. Одно меня беспокоит: скоро парад, а наши лошаденки уж больно плохи. С ними не то что на Красную плошадь, а за водой стыдно выезжать.
— Пусть это вас не беспокоит, товарищ командир. Как-нибудь выкрутимся.
Своей идеей он тут же поделился.
— В Кремле, в военной школе ВЦИК, имеются хорошие артиллерийские лвшади. Надо бы обратиться к командованию школы с просьбой выделить нашему полку на время подготовки и участия в параде необходимое количество лошадей. Наверно, не откажут. А там посмотрим, может, начальство оставит их у нас навсегда.
Я разрешил Брусину официально, от имени командования полка, обратиться в школу. И уже на следующий день, заглянув на конюшню батареи, увидел там коней-красавцев.
В день праздника Московский стрелковый полк впервые участвовал в параде на Красной площади. Помню, как тепло встретили москвичи наше появление. Когда на площадь въехала батарея, раздался гром аплодисментов. Впереди на резвом скакуне гарцевал Брусин. За ним— командиры и красноармейцы батареи. У всех до блеска начищены сапоги, шинели ладно сидят на богатырских фигурах.
С трибуны Мавзолея нас приветствуют руководители партии и правительства. Миновали площадь, поравнялись со Спасскими воротами, и запевала, красноармеец Федор Чернов, затянул, а все подхватили:
Веселитеся, ребята,
Эх, гармошка весела!
Подвела меня граната,
Но винтовочка спасла.
С бодрой песней, веселой частушкой возвращались домой, в Замоскворечье, в Чернышевские казармы.
А вечером мне позвонил командующий Московским военным округом:
— Товарищ Фрунзе просил передать благодарность личному составу полка за участие в параде; Хвалил батарею. Она действительно превосходно выглядела.
Затем командующий поздравил нас от своего имени.
Недавно, перебирая свой архив, я неожиданно обнаружил несколько дневников. Вел их в период службы в Московском стрелковом. Среди записей разыскал стихотворение. Дневник помог восстановить в памяти его автора Якова Кочетова и нашу беседу с ним.
Красноармеец Кочетов прибыл к нам из Ярославской губернии, может быть, прослужил в полку с полгода. И вот как-то вечером я застал его в клубе. Он сидел за столом, на котором лежала большая бухгалтерская книга в тяжелом узорчатом переплете.
— Чем занимаетесь?
Кочетов растерялся, но быстро встал и скороговоркой выпалил.
— Учусь, товарищ командир, — и подальше убрал книгу.
— Чему учитесь?
Красноармеец замялся.
— Можно посмотреть книгу?
Кочетову ничего не оставалось, как протянуть ее мне. На титульной странице чернильным карандашом было выведено: «Я. Кочетов. Стихотворения. Начато 6 дня января месяца 1925 года». Каллиграфической четкостью надпись не отличалась. Буквы, точно пьяные, падали в разные стороны.
— Значит, поэт? — спрашиваю.
— Какой там поэт, так, для себя… В деревне как следует учиться не мог, но к стихам тянуло. Бывало, хожу за скотиной, слова в ряд в уме слагаю, а записать не умею. В полку, как грамоте научился, стараюсь побольше своих стихов записать. Обидно, память не все удержала, позабыл многое.
— Это хорошо, что душа у вас к красивому тянется. Почитать можно?
Кочетов, краснея, разрешил, только попросил;
— Вы уж, товарищ командир, пожалуйста, никому не рассказывайте об этой моей слабости. Узнают товарищи— засмеют.
Я стал перелистывать страницы. Читал одно стихотворение за другим. В те минуты я не думал о грамотности автора, его умении владеть словом и правилами стихосложения. Ничего этого у него и не было. Но я безгранично радовался, прямо-таки был счастлив от сознания, что вчерашний безграмотный пастух в нашем Московском полку научился писать и читать. В нынешнее время армейской молодежи, да и не только армейской, трудно понять, какое это было огромное событие в те далекие дни.
Спрашиваю Кочетова:
— А сегодня вы сочиняли?
— Сочинял. О дисциплине.
— Почитайте-ка, — и передаю красноармейцу книгу. Он замялся, но потом преодолел смущение и начал читать:
Наш товарищ командир
От сохи, от плуга,
Слушать мы его должны,
Как старшего друга.
Наша главная задача —
Ленина заветы:
Красну Армию крепить
И наши Советы.
Последние строки он прочел с пафосом. Куда девалась его робость!..
В те далекие годы большинство красноармейцев не умели ни читать, ни писать. И в полку многое делали, чтобы ликвидировать неграмотность.
Большую помощь в этом благородном деле оказывали нам студенты Московского университета и института имени Плеханова. В полку была штатная учительница, энергичная и веселая, находчивая и остроумная Регина Страшунская.
В конце концов наши труды дали свои плоды. Пришло время, когда в Московском стрелковом была полностью ликвидирована неграмотность.
Не только у красноармейцев — у командиров и политработников тоже была огромная тяга к знаниям. У нас все занимались. Регина Страшунская многим нашим товарищам, и в том числе секретарю партбюро Пономареву, командиру хозяйственной роты Волкову, политруку Уздину, помогла подготовиться к поступлению в военные академии. Да и сам я с благодарностью вспоминаю, как готовила она меня к экзаменам в Академию имени М. В. Фрунзе.
Думая о прошлом нашего красноармейца, я вижу его сына, внука — сегодняшнего солдата. Совсем недавно, в мою бытность заместителем командующего войсками Киевского военного округа, посетил я одну часть. Командир доложил о делах части, а затем с гордостью вручил папку рапортов.
— Товарищ генерал, это солдатские. Все об одном. Просят разрешить заочно учиться в институте.
Когда я вспоминаю славный путь, пройденный родной армией, путь от малограмотного красноармейца Кочетова до сегодняшнего культурного солдата, владеющего самой совершенной техникой и оружием, я думаю о том, как было бы хорошо, если бы наш молодой офицер, а вместе с ним и каждый солдат в совершенстве знал историю развития Советской Армии. Ведь не зная прошлого, немыслимо постичь величие сегодняшнего дня!
Наш клуб! Сегодняшнему молодому офицеру или солдату трудно понять в полной мере, чем был для нас полковой клуб.
Как сейчас, помню его начальника Михаила Ройзена. Он был энергичным, весь в движении. Почти всегда ходил с непокрытой головой. И глядя на его огромный шар вьющихся волос, даже трудно было представить себе, какого же размера нужен ему головной убор.
За время совместной службы я ни разу не слыхал от начальника клуба слова «не могу». Все ему было под силу, все он умел. Его знали на многих заводах и фабриках столицы, в театрах и клубах. Это был неутомимый организатор культурно-массовой и просветительной работы.
Как можно забыть чудесные спектакли на полковой сцене, в которых участвовали наши добровольные артисты, командиры и красноармейцы. Под стать начальнику клуба оказалась и Леночка Логинова, наш штатный организатор художественной самодеятельности. А сколько радости своим талантом доставлял нам лучший артист полка политрук Алексей Груздев.