На трибуну поднимается комсомолец Андронов, курсант нашей полковой школы. Но ему долго не дают говорить. Аплодисменты не утихают. Тогда товарищ Фрунзе поднимает руку и просит успокоиться. Когда все затихло, Андронов обращается к присутствующим:
— Товарищи, большинство из нас, красноармейцев, по молодости лет не могли участвовать в борьбе с капита» листами, не могли вместе с нашим любимым наркомом товарищем Фрунзе бить врагов в годы гражданской войны. Но мы знаем серьезность обстановки. И по первому зову Коммунистической партии смело пойдем к новым революционным победам. Те задачи, которые ставит перед нами товарищ Фрунзе, мы выполним. На любой приказ нашего военного командования ответим: «Всегда готовы!»
Когда товарищ Фрунзе сошел с трибуны, его подхватили сотни крепких красноармейских рук и начали качать. Мы попросили наркома на память о пребывании в полку сфотографироваться на фоне нашего полотняного городка, и он согласился.
Провожали мы Михаила Васильевича к машине чуть ли не всем лагерем. Никто тогда не предполагал, что это последняя встреча с ним.
А через несколько месяцев его пламенное сердце перестало биться. Страна провожала в последний путь Михаила Васильевича Фрунзе, выдающегося ленинца, одного из замечательных советских полководцев. В день похорон с ним прощался и личный состав Московского стрелкового полка, строительству которого он отдал так много сил.
В Московский стрелковый зачастили гости. Иногда нас предупреждали об их прибытии, а порой они сваливались как снег на голову. Приезжали к нам и люди с открытым сердцем, и подозрительно настороженные, и настроенные явно враждебно. Последних было большинство.
Одной из первых посетила полк делегация английских профсоюзов. Англичане ходили по всей территории полка и немало удивлялись. На кухне они пробовали красноармейскую пищу, в казармах пристально разглядывали постели, беседовали с красноармейцами. Возглавлявший делегацию Персель спросил:
— Господа, я никак не могу понять, каким образом вы достигли такой высокой дисциплины, не прибегая к муштре, какая была в царской армии? Прямо не верится, что у вас красноармейцев не бьют.
Ответить Перселю вызвался курсант полковой школы Блинов.
— А за что красноармейца бить? Наш командир такой же, как и мы, — из рабочих или из крестьян. Мы с ним служим одному делу. Если он приказывает мне, я знаю: значит, так нужно и ему и мне. Поэтому я безоговорочно выполняю его приказание. Так за что же он будет меня бить?
Персель только руками развел.
Особенно удивились англичане, узнав, что некоторые красноармейцы избраны в состав местных Советов, а кое-кто даже в верховный орган власти — в ЦИК СССР и ВЦИК.
Для делегации мы устроили в клубе завтрак. За столом Персель обратился к Славину:
— Можно ли узнать, господин начальник, у вас и у вашего командира в банке большой счет?
— Никакого капитала у нас нет, — ответил Славин.
Персель изумленно раскрыл глаза и снова спросил:
— А на какие же средства вы живете и так широко принимаете гостей?
— Государство платит нам хорошее жалование. Так что и на жизнь вполне хватает, и для того, чтобы гостей принять.
Покидая полк, Персель по поручению делегации оставил такую запись в книге отзывов: «Довольны посещением Московского стрелкового полка. Направляясь к вам, полагали, что столкнемся с подобием царской армии, но все наши предположения лопнули как мыльный пузырь. Мы увидели образцовую армию».
Через несколько дней в полк прибыла новая группа иностранцев. На сей раз нас посетили французские промышленники во главе с крупным капиталистом «королем шелка» господином Мондоном. Было ему далеко за пятьдесят. Внешне это был типичный буржуа. Одет был претенциозно, держал себя развязно.
Мондон устраивал в казармах настоящие «допросы с пристрастием». Особенно его интересовало, сколько часов в день у нас изучают военное дело. Находчивый красноармеец Бирюков ответил:
— А мы весь день изучаем военное дело.
Лицо Мондона вытянулось, из глаза его выпал монокль и повис на черном шелковом шнурке.
— Так много? Значит, Красная Армия готовится к войне?
— Не к войне, а к защите Страны Советов, — отпарировал красноармеец.
Но «король шелка» не унимался. Он задавал вопросы в том же провокационном духе. Славин знал французский язык и переводил. У меня прямо-таки руки чесались, так и хотелось выставить за порог этого провокатора. Но требования этикета сдерживали негодование.
Французы ходили по ротам. Во всех уголках они тщательно искали «пу» (вошь). То и дело слышно было, как Мондон громко приказывал соотечественникам, бесконечно повторяя: «Пу, пу, пу» (дескать, ищите это страшное насекомое).
Мондон обнаглел настолько, что в поисках злосчастной «пу» бесцеремонно запускал руки за воротники красноармейцам. Но все его старания были безуспешны, и он нервничал. Наблюдая за ним, я понимал: сумей он в ту минуту достать целый вагон «пу», с удовольствием самолично забросал бы ими весь полк, только бы скомпрометировать Советскую власть, Красную Армию.
После осмотра полка Мондону предложили книгу отзывов. Француз косо прицелился в нее моноклем, вынул из бокового кармана паркеровскую ручку и сделал такую запись: «Красная Армия — хорошая армия. Но французская не хуже».
Когда Славин перевел надпись, командир роты Кузнецов спросил:
— А кто же выгнал французов из Одессы?
Мондон смешно заморгал и снова — в который уже раз! — уронил монокль. Затем, приняв театральную позу, промолвил на ломаном русском языке:
— Мы ехаль в Москву по дороге, по которой наступаль наш Наполеон!
Я вежливо спросил:
— Господин Мондон, а вам не приходилось ездить по дороге, по которой Наполеон убегал из России?
Когда Славин перевел мой вопрос, француз покраснел до ушей, его лоснящееся лицо еще больше заблестело, и он пробормотал что-то невнятное.
Много зарубежных делегаций посещало наш полк. Нередко после этого в буржуазной печати появлялись статьи, посвященные Московскому стрелковому. По ним, за границей судили о мощи молодой Красной Армии.
Как велико значение доверия в жизни человека! Оно окрыляет, помогает полнее ощущать пульс жизни, вызывает желание лучше трудиться, доставляет огромное счастье, вселяя гордое сознание, что ты нужен людям. И нет большей награды, чем доверие.
С особой силой испытал я это чувство, когда возвратился в полк после кратковременного отпуска. Первым встретил меня Славин, крепко обнял, поцеловал.
— Поздравляю! Искренне поздравляю, старина!
— С чего это ты, Михаил, сегодня такой нежный?
Какая-нибудь радостная новость?
— А разве ты еще ничего не знаешь?
И Славин рассказал, что во время моего отпуска на состоявшемся съезде Советов Российской Федерации, а за ним и на Всесоюзном съезде Советов меня избрали кандидатом в члены ВЦИК XII созыва и кандидатом в члены ЦИК СССР 111 созыва.
Столь высокое доверие трудящихся ко многому обязывало. Помимо работы в полку ежедневно приходилось заниматься разными делами, связанными с выполнением новых обязанностей. Я бывал на предприятиях, встречался с трудящимися, отвечал на их многочисленные письма, помогал им в различных бытовых делах.
А как интересно было присутствовать на сессии ВЦИК и ЦИК СССР, где решались большие государственные вопросы! После сессий я выступал перед красноармейцами полка, подробно рассказывал о принятых решениях, делился своими впечатлениями.
Мне и раньше приходилось встречаться с Михаилом Ивановичем Калининым на партийных конференциях и заседаниях Моссовета, депутатом которого я был. Нередко видел его и в нашем Замоскворецком районе. А теперь на сессиях познакомился с ним еще ближе. «Всесоюзный староста», как его называли в народе, всегда был доступен, общителен, прост в обращении с людьми. Здороваясь со мной, — он обычно спрашивал:
— Как, товарищ Болдин, у вас в полку? Можем надеяться на наших защитников?
— Безусловно, можете, Михаил Иванович.
— Вот и превосходно. Уверенность нам очень нужна.
М. И. Калинин подробно интересовался жизнью полка, бытом красноармейцев и командиров, успехами в боевой учебе, новинками нашего вооружения. Часто расспрашивал о командирах, которых знал лично. Прощаясь, Михаил Иванович всегда говорил:
— Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет нашим защитникам.
Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.
Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:
— Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.
— Будем знакомы, — и Луначарский протянул мне руку. — Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.
Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:
— Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!
Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:
— Тула памятна мне, очень памятна.
— Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.