Алексей Дмитриевич Терешков мне хорошо запомнился. Он обладал ярким умом и недюжинным военным талантом. Улыбка, шутка, хорошая лукавинка даже в самые тяжелые периоды жизни не покидали его. Авторитет этого замечательного генерала в войсках был огромен, о его храбрости и находчивости слагались легенды.
— По земле шагаю давно, — рассказывал Терешков, — с последнего десятилетия прошлого века. Деревня наша Корма, на Гомельщине, была бедной. Отец имел своей земли всего на один рот, и то не на всю неделю. Довелось и мне работать на помещика. А когда кончалась работа у него, уходил на заработки в город. Каменщиком был. Шую знаете? Видели там большие старые казармы из красного кирпича? Моя работа. Много домов довелось строить и в Москве, и в Киеве. Да куда только жизнь не бросала! Зимой для «железки» шпалы пилил. Всякое бывало.
— А чем царь Николай за ногу отплатил? — спрашиваю Терешкова.
— Пожаловал тремя Георгиями да тремя медалями за отвагу. Ну и в старшие унтера произвели да взвод доверили. Только недолго я командовал. В феврале семнадцатого мы всем взводом штыки в землю — и по домам! Сразу, как приехал в родную деревню, организовал ячейку социал-демократической партии. Первым коммунистом в Корме был.
После Октябрьской революции А. Д. Терешков создал партизанский отряд и действовал с ним против немецких оккупантов на белорусской земле. А когда узнал, что существует Богунский полк под командованием Николая Щорса, перебрался к нему в Почеп.
Слушая глуховатый голос Терешкова, я невольно сравнивал наши биографии — до чего же они схожи! Не беда, что до этого мы друг друга не знали. Сейчас мне казалось, будто наши житейские дороги очень давно переплелись и после короткой разминки снова сошлись вместе. Особенно укрепилось во мне это чувство, когда Терешков рассказал, что и он был делегатом V Всероссийского съезда Советов. Послали его в Москву красноармейцы и командиры новозыбковского направления Красной Армии.
— А помните, товарищ командующий, как горячо выступал Ленин? Точно сейчас его вижу. И так мне было все ясно. А взрыв на ярусе помните? Меня тогда просто поразило спокойствие, с каким Владимир Ильич воспринял этот случай. Потом Яков Михайлович Свердлов объявил, что взрыв был случайным и жертв не оказалось. Просто у одного из латышских стрелков, охранявших Большой театр, разорвалась граната…
Вообще генерал Терешков прошел большой жизненный путь, много повидал. Когда нужно было оказать помощь республиканской Испании, он вступил в интернациональную бригаду. Находился в осажденном Мадриде, дрался с наемниками Франко под Гвадалахарой, был на баррикадах Валенсии. Его связывала крепкая боевая дружба с добровольцами прославленных батальонов имени Линкольна, Гарибальди, Тельмана…
Вернувшись от приятных воспоминаний к довольно грустной действительности, я позвонил командующему Западным фронтом генералу армии Г. К. Жукову, затем, как велел Шапошников, связался с ним. Кратко доложил обстановку на фронте 50-й армии, сообщил о сложном положении на Веневском боевом участке. Просил помочь.
Никаких обещаний от них не получил и вместе с К. Л. Сорокиным, А. Д. Терешковым и несколькими офицерами выехал в расположение войск.
Части Веневского боевого участка продолжают вести тяжелые оборонительные бои. 24 ноября наступил критический момент. Крупные силы противника при поддержке нескольких десятков танков заняли населенные пункты Гати и Хавки, в двух — пяти километрах южнее Венева, и вышли на шоссе Венев — Тула. К исходу дня после многочасового изнурительного боя с превосходящими силами противника мы вынуждены были оставить Венев и отойти на север. С потерей города Веневский боевой участок прекратил существование. Из его войск самой боеспособной была 413-я стрелковая дивизия. Ей мы подчинили остатки 299-й дивизии.
Стало очевидно, что немецко-фашистское командование решило обойти Тулу с юго-востока и штурмовать Москву со стороны Каширы и Рязани.
Военный совет Западного фронта принял решение перебросить 2-й кавалерийский корпус генерал-майора П. А. Белова из района Серпухова к Рязани, чтобы преградить путь противнику, наступавшему в северо-восточном направлении.
Весь день 25 ноября кавалеристы Белова продвигались форсированным маршем. 112-я танковая дивизия и 9-я танковая бригада тоже были на марше в районе Серпухова. 9-я кавалерийская дивизия сосредоточилась в Сухове, а 5-я кавалерийская дивизия — в Кашире.
Тем временем сложилась обстановка, грозившая полным окружением Тулы. Но я был уверен, что мы ее не сдадим. Для более надежной обороны решил все силы сосредоточить в самом городе и вокруг него, туда же перевести штаб армии и командный пункт.
Продолжая развивать наступление на каширском направлении, гитлеровцы вышли в Гричино, Оленьково, Мордвес, а на михайловском направлении им удалось достигнуть районного центра. Этим они разрезали 50-ю армию на две части.
Чтобы помешать немецко-фашистскому командованию ввести в прорыв новые силы, приказал 31-й кавалерийской дивизии начать активные действия у него в тылу на коломенском направлении. Прикрыть кавалеристов должна была 239-я стрелковая дивизия, вышедшая в район Серебряных Прудов. Одновременно 41-я кавалерийская дивизия получила задачу уничтожить противника в районе Михайлова.
В штаб армии, разместившийся в нескольких деревянных домиках на углу улиц Литейной и Арсенальной, прибыл начальник Тульского боевого участка. На нем короткий полушубок из черной овчины, перетянутый ремнем, на ногах валенки. И только каракулевая папаха свидетельствует о генеральском звании.
— Здравствуйте, начальник, как дела?
— Товарищ командующий, чувствуем себя уверенно. Оборона надежная. За прошедшие сутки враг пытался наступать мелкими группами человек по пятьдесят — семьдесят. Особенно усердствует на подступах к Косой Горе. Пытается прощупать нашу оборону, выбрать участок послабее. Что ни день, нервы наши испытывает, психические атаки устраивает. Но все попусту.
Я. С. Фоканов рассказывает о мужестве защитников Тулы, называет фамилии лучших, говорит о том, как тульские рабочие героически воюют и одновременно снабжают войска оружием и боеприпасами.
— Какое настроение в войсках? — спрашивает член Военного совета.
— Настроение боевое.
По природе я оптимист. Даже в самое трудное время меня обычно не покидает вера в лучшее. И тогда, слушая Фоканова, я чувствовал, что скоро нам удастся достигнуть желаемого перелома на фронте.
На 23 часа назначил заседание Военного совета. Это первое заседание с момента моего вступления в командование 50-й армией. Вызвал начальников всех родов войск, нескольких командиров дивизий и полков, политработников. Пригласил руководителей Тульской партийной организации и городского комитета обороны.
Раньше всех приехали Жаворонков, Чмутов и Суходольский. Здороваясь, Жаворонков рассказывает, что за дни, прошедшие после нашей первой встречи, туляки немало сделали, чтобы преградить гитлеровцам путь в Тулу. Рабочие день и ночь трудятся.
— Жизнь в городе идет нормально. Снова электрический свет появился. Население регулярно снабжается продовольствием. Исправно работают лечебные учреждения, почта, телеграф, радио, водопровод, бытовые предприятия. Аккуратно выходит газета «Коммунар», выпускаются листовки, — заключает Жаворонков.
Время приближается к двадцати трем. В комнате, которая служит мне кабинетом, уже тесновато. Большинство из тех, кто явились сюда, прибыли с передовой. Каждому есть о чем рассказать, каждый имеет возможность поделиться мыслями о том, как лучше организовать удар по врагу.
То и дело подхожу к телефонным аппаратам. Звонят из штаба фронта. Вызывает Ставка. Поступают все новые и новые сообщения. Разведка докладывает о передвижении вражеских войск. Зенитчики усиливают огневой отпор на подступах к городу.
Ни на минуту не прекращается напряженная боевая жизнь. И будто половодье, по многочисленным ручейкам она врывается сюда, в штаб.
Точно в назначенное время открыл заседание Военного совета. Все сходятся на том, что положение сложилось тяжелое, но в словах каждого выступающего уверенность в нашей окончательной победе. Товарищи рассказывают о мужестве, проявляемом в бою коммунистами и комсомольцами, об их умении вести за собой массы. Генерал-майор Терешков поведал о героическом подвиге комиссара 1324-го стрелкового полка 413-й дивизии Соловцова.
Гитлеровский летчик сбросил на командный пункт полка бомбу. В результате ее взрыва погиб командир полка Тищенко, было ранено и контужено около пятидесяти бойцов и командиров. Все они, в том числе и контуженный комиссар Соловцов, укрылись в образовавшейся большой воронке.
Вскоре вражеские автоматчики окружили советских бойцов. Один из гитлеровцев, подобравшись поближе, бросил в воронку гранату. Погибла еще часть людей. Соловцову оторвало кисть руки, осколком выбило правый глаз. Но и это не сломило волю комиссара. Он поднял в атаку всех способных держать оружие. В завязавшемся бою герой-комиссар был убит. Но благодаря ему часть бойцов и офицеров сумела вырваться из вражеского кольца.
Мстя вра» у за погибших героев, 1324-й полк в этот день уничтожил свыше полка пехотинцев и семнадцать танков противника.
Начальник политотдела армии полковой комиссар А. Е. Халезов сообщил, что в эти дни в партийные организации 50-й армии сотни бойцов и офицеров подали заявления с просьбой принять их в партию. С таким же подъемом армейская молодежь стремится в комсомол.
Затем Халезов прочитал несколько выдержек из этих заявлений. Лейтенант 32-й танковой бригады Морозов писал: «Я не партийный, но жизнь моя принадлежит ленинской партии. В бой пойду большевиком и до последнего вздоха буду уничтожать фашистскую сволочь».
Мы слушаем скупые строки заявлений, и перед нами во всем своем величии предстает советский воин. Его сила в неиссякаемой вере в правоту своего дела, в победу Советской Армии. Нет, врагу никогда не понять этого.
Много лет спустя, уже после войны, мне довелось прочитать статью «Московская битва», написанную бывшим начальником штаба 4-й гитлеровской армии генералом Блюментритом. Он писал: «Житель Востока (читай Советского Союза. —И. Б.) многим отличается от жителя Запада. Он лучше переносит лишения, и эта покорность порождает одинаково невозмутимое отношение как к жизни, так и к смерти».