Далее, на подступах к Могилеву, войска армии встретили упорное сопротивление противника на заранее подготовленных рубежах. К этому времени мы имели значительные потери в живой силе и технике, слишком растянулись наши коммуникации. Армия получила приказ закрепиться на достигнутых рубежах.
Лето 1944 года. По решению Ставки 50-я армия передана. в состав 2-го Белорусского фронта.
Во взаимодействии с 49-й армией приступаем к операции по разгрому могилевской группировки противника.
Войска находятся на подступах к городу. Еще 27 июня после трехсуточного боя части 139-й стрелковой дивизии полковника П. И. Морозова вышли к Днепру. Среди воинов подлинно праздничное настроение. Их стремительный удар заметно ослабил оборону противника и позволил нашим подвижным отрядам с ходу форсировать Днепр и захватить плацдарм на его западном берегу, в районах Стайки и Быхова Во второй половине дня мы овладели пригородом Могилева Луполово. Два полка обошли Могилев с запада и отрезали противнику пути отхода.
Перед решительной атакой города мы с командующим 49-й армией генерал-лейтенантом И. Т. Гришиным созвонились, согласовали ряд вопросов взаимодействия. Договорились после операции встретиться в Могилеве.
И вот все готово. Снова и снова все проверено. В 3. 00 28 июня начался штурм Могилева. Первыми ворвались в город соединения 121-го и 69-го стрелковых корпусов, а потом и остальные. Успешно действовали войска 49-й армии. Совместными усилиями мы быстро очистили город от противника.
На улицах еще шли бои, а мы с генералом Гришиным уже встретились. По старому русскому обычаю, трижды расцеловались и поздравили друг друга с победой.
— А знаете, Иван Васильевич, — сказал мне Гришин, — такие встречи остаются в памяти на всю жизнь…
Вместе прошли по городу. Привычная картина, какую после себя оставляли гитлеровцы: разрушенные кварталы, виселицы с трупами советских людей, расстрелянные старики, женщины, дети.
Повстречали нескольких жителей, провели в беседах с ними минут тридцать, а затем распрощались и разъехались каждый в свою армию. Нас ожидали новые боевые дела.
В боях за Могилев был разгромлен 12-й армейский и 39-й танковый корпуса противника. Среди разбитых вражеских частей оказалась и гренадерская танковая дивизия СС «Фельдхернхалле».
10 тысяч убитых и раненых оставил враг на поле боя. Наши войска взяли три тысячи пленных, в том числе командира 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бамлера и коменданта Могилева генерал-майора Эдмансдорфа.
Пленных генералов привели ко мне. Вели они себя сдержанно. Говорили вяло. По всему видно, что война им осточертела. То и дело они повторяли, что их роль в ней уж не так велика, что они только исполнители воли фюрера. В общем, знакомый прием…
Спрашиваю, долго ли они строили оборону вокруг Могилева.
— Долго, — отвечает Эдмансдорф. — С марта месяца.
— Вокруг Могилева мы построили три кольцевые оборонительные позиции, — вмешался в разговор Бамлер. — Дальнюю — в трех — четырех километрах от города, вторую — на его окраинах и последнюю — в самом городе. Подготовили к обороне дома на перекрестках и площадях. Некоторые кварталы заминировали.
— Наверное, чувствовали себя как за семью замками? — спрашиваю генералов.
— Во всяком случае, не думали, что город падет так быстро, — отвечает Эдмансдорф. — К тому же, как только началось ваше наступление, мы получили приказ фюрера, в котором он объявил Могилев неприступной крепостью германской армии.
— Как видите, крепость подвела фюрера, а заодно и вас.
Эдмансдорф молча разводит руками. Я говорю, что он, как бывший комендант, несет непосредственную ответственность за убийство тысяч мирных жителей Могилева, эа разрушения в городе, и показываю ему захваченную в комендатуре папку с чудовищными по содержанию приказами, которые он подписывал и вывешивал на улицах в дни оккупации города.
— Я только солдат, — повторяет Эдмансдорф, нервно ломая пальцы рук.
— Учтите, — обращаюсь к Бамлеру, — вы тоже виновны в уничтожении советских военнопленных и мирных жителей, в разрушении наших городов.
Бамлер встал. Лицо его приобрело цвет пергаментной бумаги, губы затряслись. Он поднял руку с двумя вытянутыми пальцами и клятвенно произнес:
— Видит бог, что мы, военные, в этом не виновны…
Почти на всем советско-германском фронте противник откатывается на запад. В районе Минска в окружение попала крупная вражеская группировка. Как раз, когда шли бои по ее уничтожению, мне позвонил командир 121-го стрелкового корпуса генерал Смирнов.
— Исполняющий обязанности командующего четвертой германской армией генерал-лейтенант Мюллер выбросил белый флаг и прибыл для переговоров об условиях капитуляции, — доложил он.
— Дмитрий Иванович, побольше бы таких известий, — кричу в трубку. — Чудесный у нас урожай на гитлеровских генералов. А этот, видимо, оказался наиболее благоразумным, коль скоро выбросил белый флаг. Прошу немедленно доставить Мюллера ко мне.
Вид у Мюллера жалкий. Мундир весь в пыли, на нем только один погон. Видимо, от нервного напряжения Мюллер то и дело снимал очки и протирал их грязным платком, от чего стекла еще более мутнели. Обессиленный, опустился он на табуретку у моего стола и объявил:
— Господин генерал, трое суток я не имел во рту ни кусочка хлеба. Если можно, прошу накормить. Затем буду отвечать на все ваши вопросы.
Одному из наших офицеров я приказал отвести Мюллера в столовую. Возвратился он оттуда уже более уверенной походкой.
Мы сели за стол. Вскоре подошел член Военного совета армии генерал-майор А. М. Карамышев, и допрос начался.
Отвечая на наши вопросы, Мюллер показывал на карте районы сосредоточения остатков его армии, подробно сообщил о ее численности, огневых средствах, оснащенности, о моральном состоянии солдат. Затем, оторвав глаза от карты, посмотрел на меня:
— Господин генерал, в сложившейся ситуации я вижу только одну возможность спасти вверенных мне людей — это капитулировать. С этим и явился. Прошу объявить ваши условия.
— Вы приняли благоразумное решение, — отвечаю Мюллеру. — Жаль, что эта мысль не пришла вам раньше. Что касается условий капитуляции, то они самые обычные: полное разоружение и сдача всех ваших войск в плен. Обещаю всем гуманное отношение в духе международной конвенции.
— Все это хорошо. Но я бы просил вас оставить офицерам личное оружие. Для немецкого офицера сдать оружие — значит потерять авторитет у своих солдат.
— Вы просите о невозможном, генерал. И вообще, я удивлен вашими рассуждениями. Неужели вы думаете, что после всего, что произошло в июне сорок первого года, вашим офицерам доведется командовать?
Мюллер молчит. Затем он просит лист чистой бумаги и, склонившись над ним, пишет приказ-обращение к солдатам и офицерам 4-й германской армии:
«После многонедельных тяжелых боев наше положение стало безнадежно. Мы выполнили свой долг. Наша боеспособность снизилась до минимума, у нас нет никаких надежд на снабжение. Русские силы, согласно сообщениям нашего верховного главнокомандования, находятся у Барановичи. Переправы через реку Птичь для нас закрыты. У нас нет никаких надежд на их завоевание нашими силами и средствами. Мы имеем огромные потери убитыми, ранеными и разбежавшимися.
Русское командование обязалось: а) взять на себя заботу о раненых, б) оставить офицерам и солдатам награды.
От нас требуется: все оружие и снаряжение собрать и сдать в хорошем состоянии.
Конец бессмысленному кровопролитию!
Поэтому я приказываю: приостановить с настоящего момента военные действия. Повсюду должны быть созданы под руководством офицеров группы от 100 до 500 человек. Раненые должны примыкать к этим группам. Взять себя в руки, показать нашу дисциплину и помочь быстро провести мероприятия по обеспечению приказа.
Этот приказ необходимо распространить письменно и устно всеми средствами».
В конце Мюллер поставил дату «7 июля 1944 года» и свою подпись. После этого руки его беспомощно опустились, а в глазах появились слезы.
— Ну уж это никак не к лицу генералу, — говорю я.
— Господин генерал, прошу понять меня правильно. Эта скорбь по моей Германии.
— Какой Германии? Германии Гитлера? Она скоро прекратит существование. Останется Германия немецкого народа…
Много лет спустя мне приятно было узнать, что бывшие гитлеровские генералы Мюллер и Бамлер порвали со своим прошлым, живут в Германской Демократической Республике, ведут большую и полезную работу по обеспечению мира и укреплению дружбы между двумя германскими государствами, отдают много сил пропаганде дружбы народов Советского Союза и ГДР.
…Приказ Мюллера сразу же был передан во все его войска. 4-я германская армия капитулировала.
Это было венцом нашего летнего наступления. Начав операции в конце июня, мы за 53 дня с боями прошли свыше 600 километров и освободили от фашистских захватчиков территорию родной земли от реки Проня до Августовского канала. Войска армии принесли свободу городам Чаусы и Быхов, Могилев и Новогрудок, Гродно и Осовец.
Я не поклонник пышных празднеств. Но этого юбилея ждал с нетерпением. И он настал.
Мы отмечали его не в крупном театральном зале, освещенном тысячами огней. На нем не было нарядно разодетых гостей. В честь юбиляра не произносилось речей, ему не дарили цветов. Ничего этого не было. В грохоте войны, в пыли и грязи фронтовых дорог, под скрежет гусениц танков и рев несущихся над нами самолетов мы отмечали трехлетие 50-й армии.
За три года своего существования армия проделала большой и поистине героический путь. Ее войска освободили 36 советских городов, 93 железнодорожные станции, 68 районных центров и около 7 тысяч других населенных пунктов Тульской, Смоленской, Орловской областей и Советской Белоруссии. За это же время наши войска уничтожили около 100 тысяч вражеских солдат и офицеров и 30 тысяч взяли в плен.
Ратные подвиги армии неоднократно отмечались в приказах Верховного Главнокомандования. Многие наши части и соединения были преобразованы в гвардейские, награждены орденами. Многие бойцы и командиры получили высокое звание Героя Советского Союза. Свыше 53 тысяч генералов, офицеров, старшин, сержантов и бойцов удостоены правительственных наград. Больше половины отличившихся составляли коммунисты и комсомольцы.