Если в теологии человек призывался к активности как соработник Бога, то в диалектическом и историческом материализме не было, и принципиально не могло быть, тезиса о человеке как о соработнике материи. Представители естествознания отвергли бы с порога всякий тезис об осмысленности космических процессов, о каких-то целях или намерениях материи, которым она следовала, создавая саму себя. Но если у природы нет никакого замысла, которому она следует в своем развитии, то этот замысел не может воспринять человек, чтобы принять активное участие в его реализации. Стало быть, исчезает возможность обосновать его активную деятельную позицию в мире. Одно дело, когда человек чувствует себя рукой господа Бога (а нынешний американский президент, к примеру, прямо объявил американскую армию, действующую в Ираке, армией Господа Бога), и совсем другое дело чувствовать себя всего лишь рукой материи, пусть даже и мыслящей себя на наивысшей стадии своего развития.
Представление о незыблемом характере законов природы, вынесенное популяризаторами из естественных наук, получило свое продолжение в представлении о незыблемости законов истории. Всякий, кто усвоил это мировоззрение, вполне мог сделать вывод о том, что желаемое «светлое будущее» — коммунизм как высший общественный строй — наступит с той же объективностью и необходимостью, которые отличают законы природы, а если так, то всякая субъективная активность излишня.
В итоге оказалось, что диалектический и исторический материализм прекрасно легитимируют историческую необходимость советского режима, проводя одну строго детерминистическую линию от возникновения космоса до построения «развитого социализма», но при этом являлся философией социальной пассивности, покорности судьбе, которые не знала ни одна из мировых религий. Апатия перед лицом самодвижущейся Материи и стала духовной причиной краха общества реального социализма.
Все составные части философского учения — и «онтология» как учение о мире, и «гносеология» как учение о познании, и «антропология» как учение о человеке, и философия истории вкупе с социальной философией — в конечном счете, выступают как обоснование определенной этики, т. е. той «практической философии», руководствуясь которой, человек выбирает определенную жизненную стратегию.
Поэтому мы будем исходить из того, что любой философ, — как университетский профессор, так и мудрец, наставляющий жизни посреди повседневной суеты, в конечном счете, стремится повлиять на поведение людей, которые ему внимают. Только человек неискушенный может полагать, что для этого надо излагать определенную этическую концепцию. Ни один человек не желает подчиняться прямому диктату, выполнять чьи-то распоряжения, строить свою жизнь по чьим-то советам. Он, скорее предпочтет самостоятельно совершить ошибочный шаг верному, но сделанному по чужому приказу.
Поэтому наибольшее сопротивление и раздражение у человека вызывает именно этические концепции, предписывающие ему какой то порядок действий в мире, то есть такие, которые воспринимаются как насилие над его разумом. Тонкие психологи и знатоки человеческой натуры, начиная с Сократа, ничего не навязывали своим слушателям, но подвигали их к вполне определенному моральному выбору, который должен был осознаваться как исключительно самостоятельный.
Кто-то из современных представителей психологии коучинга сравнивал Сократа и его собеседника с людьми, которые оказались ночью в лесной чаще. Собеседник идет впереди, а Сократ следует за ним, держа над головой фонарь. Только благодаря этому собеседник и может видеть что-то, но путь он все же выбирает самостоятельно, без подсказки Сократа. В таком случае искусство Сократа заключалось именно в том, чтобы изображать окружающий мир именно таким образом, чтобы его спутнику захотелось выбрать именно ту дорогу, которая нужна Сократу. Свет его фонаря только кажется равномерно распространяющимся во все стороны, на самом деле, философ хитро манипулирует фонарем, высвечивая только то, что он хочет изобразить привлекательным и, наоборот, выставляет «тьмой» и «мраком» то, чего его спутник должен избегнуть.
Говоря проще, высшее искусство философа заключается именно в том, чтобы вначале развеять и дискредитировать бессознательно воспринятую человеком «самоочевидность», некритически усвоенную благодаря традиции — от старших, от учителей, из книг, которые считаются священными в данном сообществе. Разрушив эту «запрограммированность» философ убеждает человека в том, что он должен сделать свой и самостоятельный жизненный выбор. Даже если ему и предлагается какое-либо «золотое правило» нравственности, оно все равно сводится к призыву делать нравственный выбор абсолютно самостоятельно и, больше того, устанавливать все отношения между людьми в мире на свой собственный моральный вкус. Именно к этому, в сущности, и сводится призыв поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. Разумеется, предложение не только выбирать для себя мораль абсолютно самостоятельно, но и определять по своему вкусу мораль для других — это в высшей степени утонченная вещь, устоять перед которой просто невозможно. В результате всех этих операций слушатель философа находится отныне в состоянии нетерпеливой неопределенности: прежние указатели, предписывающие его жизненный путь, уничтожены; он готов делать самостоятельный выбор, но совершенно не представляет из чего можно выбирать. Вот здесь то философ и изображает человеку мир таким образом, что из этого изображения без особого труда, при самом умеренном использовании интеллектуальных способностей вычитывается некоторый смысл. Сама этимология слова «смысл» указывает на то, что человек постигает эту мысль, что человек постигает ту мысль, которая заложена в мироустройстве и мыслит в соответствии с этой Великой Мыслью.
Задача человека заключается в том, чтобы привести свои мысли в соответствие с общим замыслом мира и жить в соответствии с ними. Человек верующий называет это соработничеством Богу. Человек неверующий предпочтет какой-нибудь материалистический образ — вроде реки, плыть по которой надо не против течения, а сообразуясь с ним.
Задача философа, следовательно, заключается в том. Чтобы надлежащим образом изобразить Бога или реку, словом, начертить вектор, указывающий направление движения там, где его слушатель или читатель его не видит.
Все сказанное, применительно к философии ненасилия, означает, что она вовсе не представляет собой только этическую доктрину, которая запрещает использовать силу для принуждения человека к какому-то действию или бездействию, наносящему ему ущерб. Кроме такой этической доктрины философия ненасилия, содержит масштабное онтологическое и гносеологическое учение, на которое опирается этика. Учение о мире и месте человека в нем, а так же учение о возможностях познания этого можно сравнить с громадной частью айсберга, видимой частью которого является этика ненасилия. Впрочем, лучше было бы использовать другое сравнение: если представить себе магнит в виде подковы, то силовые линии поля этого магнита сходятся и оказывают наибольшее воздействие вовсе не в какой-то точке магнита, а вне него. Именно там и сосредоточено все действие магнита, весь невидимый эффект, который он оказывает. Точно также можно представить себе такое философское учение, в котором учение о мире и человеке, а также учение о познании детально прописаны и находятся на виду, а вот этическое учение не опубликовано, однако все силовые лини, исходящие из онтологии, антропологии и гносеологии незримо подталкивают к занятию совершенно определенной моральной позиции.
Мудрец, конечно, мог бы формировать эту позицию и предложить ее слушателям, но тогда она осталась бы для этого слушателя чужой, навязанной. Совершенно иное дело, если мудрец говорит слушателю: «Я знаю, что ничего не знаю — в сфере морали. Здесь каждый должен сделать свой собственный выбор, я не буду подсказывать тебе его варианта. Вместо этого я тебе расскажу: как устроен мир, какое место в нем занимает человек, как он может познавать этот мир и действовать в нем. Но, дойдя до этого, я вынужден буду умолкнуть и оставить тебя в одиночестве. Свой выбор, как тебе жить и к чему стремиться — ты сделаешь исключительно сам».
В этом случае у слушателя неизбежно возникнет иллюзия, что его жизненный выбор был сделан абсолютно самостоятельно. Он готов отстаивать этот выбор ценою собственной жизни. Ведь этот выбор он будет воспринимать как свою жизнь.
Лекция 1. Философия ненасилия как идейное течение: от древнего мира до современности
В любом обществе, во всякий конкретный момент его существования существуют некоторые «само собой разумеющиеся» представления, которые, как считается, даже не заслуживают специального обсуждения. Они «ясны каждому ребенку», «понятны даже глупцу», а потому принимаются подавляющим большинством общества — «нормальными людьми» — без осмысления и доказательств. Будем называть такие представления самоочевидностями.
Когда человек живет в мире самоочевидностей, ему кажется, что в науке и рациональном мышлении вообще особой необходимости нет. Существование интеллектуалов, которые непрерывно сомневаются в самоочевидностях, представляется такому человеку излишним. Умствовать лишний раз не следует. Образование в школе и в вузе нужно свести к заучиванию до автоматизма самоочевидных представлений. Еще лучше, впрочем, ограничить влияние школы и вуза на общество.
Такое положение дел характерно, впрочем, для стабильных периодов существования общества. Самоочевидности начинают подвергаться критической рефлексии, то есть декартовскому сомнению, в момент глубокого кризиса общества. Революция бывает подготовлена именно разрушением самоочевидностей, разделяемых большинством. Прежний менталитет, который представляет собой взаимосвязанную систему самоочевидностей, сопротивляясь, шаг за шагом уступает место новому — благодаря тому, что его носители постепенно отходят от дел. В результате оказывается, что любая