и, ни перед сородичами, ни перед единоверцами). Подобно европейским просветителям, он объявлял эти обязанности предрассудками отсталых людей.
Любому индийцу как жителю страны, в которой соседствуют традиционная и индустриальная культуры, необходимо сделать выбор между ними. При этом выбор очень редко бывает однозначным; скорее, здесь следует говорить о «процентном соотношении» симпатий. (Впрочем, это вполне понятно россиянину: писатели-«деревенщики», воспевающие вековечные традиции предков и чистоту крестьянских душ, вовсе не собираются напрочь отказываться от всех благ цивилизации (а некоторые и вовсе живут в городе). В свою очередь, певцы городского образа жизни с наслаждением отправляются на дачу и «опрощаются» на природе.) Только учитывая это, мы сможем понять, насколько выбор жизненного пути в молодости свидетельствовал о желании М.К.Ганди порвать с традициями и приобщиться к самым высоким достижениям мировой цивилизации. О том же говорит решимость, с которой он сопротивлялся попыткам удержать его в плену традиционных общественных отношений.
Юридическая специальность, которой должен был овладеть М.К.Ганди, была нацелена, прежде всего, на урегулирование экономических вопросов в торговле. На освоение какой-либо другой специальности мать едва ли благословила бы его. Она была истово верующей, и во время постов устанавливала для себя дополнительные строгие ограничения. Иногда она давала зарок не принимать пищу пока на небосклоне не появится солнце. Поскольку во время сезона дождей светило появлялось очень редко и ненадолго, мать голодала по несколько дней подряд. Ее дети, как с восхищением пишет Ганди, завидев солнце, стремглав неслись в дом сообщить об этом матери. Иногда солнце снова скрывалось за тучи, прежде чем она выходила, чтобы убедиться в правильности сообщения детей. «Ничего, — бодро говорила она, — бог не пожелал, чтобы я сегодня ела»[4]. И возвращалась к своим обязанностям. Естественно, что мать была убеждена, что все отношения между людьми вполне можно урегулировать с помощью религии и обычного права. Юриспруденция, которую уехал изучать ее сын рассматривалась исключительно как средство достижения коммерческих успехов — такое уж на дворе время.
Вернувшись домой, после окончания учебы, новоиспеченный юрист потерпел сокрушительный провал. Тяжесть провала усугубилась тем, что Ганди в соответствии с индийскими традициями женили в 13 лет, ему надо было содержать семью. «С тех пор как я вернулся из Англии, у нас родился еще один ребенок», — вспоминает Ганди.[5] Старший брат, видя неспособность новоиспеченного юриста пробиться на родине, отправляет его на задворки Британской империи, в Южную Африку.
Нет никаких сомнений, что деятельность юриста, к которой М.К.Ганди не имел ни способностей, ни склонностей продолжала тяготить его. Он отдавал почти все силы общественной деятельности, в которой теперь видел единственный смысл своей жизни: «Адвокатская практика была и осталась для меня делом второстепенным. Необходимо было сосредоточиться на общественной работе, чтобы оправдать пребывание в Натале».[6] (Наталь — провинция Южно-Африканского союза. Захвачена и превращена в английскую колонию в 1903 г. С образованием Южно-Африканского Союза в 1910 г. включена в его состав. В Натале живет основная часть индийского населения Южной Африки.[7])
Отныне в жизни Ганди произошел Великий поворот — главным занятием его стала борьба за права индийцев — поначалу в Южной Африке, а затем и на родине, где он возглавил движение за независимость.
Великий отказ М.К.Ганди, конечно, сильно отличался от Великого отказа Будды. У Ганди он произошел далеко не в одночасье, и был далеко не полным. Воспоминания М.К.Ганди свидетельствуют о том, что он не был святым, способным пожертвовать всем ради чисты принципов. Уже первый демарш, который был предпринят Ганди в Южной Африке — он требовал разрешения выступать на суде в тюрбане — нашел отклик в кругах индийцев и принес ему известность. Ганди отмечает, что слава борца за права индийцев послужила рекламой и привела к успеху в профессиональной деятельности. «Протест общества адвокатов создал ему широкую рекламу в Южной Африке. Большинство газет осудило протест и обвинило общество в подозрительности. Реклама до некоторой степени облегчила работу»[8].
В последствии эта тенденция сохранилась: адвокатская практика Ганди стала приносить ему достаточные доходы только тогда, когда его имя было наслуху, благодаря политической деятельности, с другой стороны М.К.Ганди всегда был готов к компромиссу, если видел, что упорство в отстаивании принципов не увенчается успехом. Это прекрасно видно на примере все той же истории с тюрбаном, описанной в автобиографической книге «Моя жизнь». М.К.Ганди потребовал права выступать в суде в тюрбане, чтобы подчеркнуть, что он индус и готов защищать права индийцев совершенно бесправных в Южной Африке. Его поддерживали друзья, видевшие в этом жесте проявление борьбы за свои права. Однако Верховный Суд с полным основанием заявил, что для него нет различий между белыми и цветными, англичанами и индусами. Они все равны с точки зрения британских законов. Именно по этой причине служитель закона не должен демонстрировать свою принадлежность к той или иной национальности. Ганди, в очередной раз, потерпел поражение и снял тюрбан, сознавая, что его соратники по национально-освободительной борьбе осудят его за беспринципность. «Я понял, что обезоружен. Повинуясь требованию Верховного суда, я снял тюрбан, право, на ношение которого так отстаивал в суде магистрата. Дело было не в том, что если бы я воспротивился требованию, то мое сопротивление оправдать было бы невозможно. Я хотел сберечь силы для более значительных боев. Я не должен был растрачивать свои силы, настаивая на праве носить тюрбан. Мое упорство заслуживало лучшего применения.
Шету Абдулле и другим друзьям не понравилась моя покорность (или это была слабость). Они считали, что я должен отстаивать право не снимать тюрбана во время выступлений в суде. Я пытался образумить их, убедить в правоте изречения: «В Риме надо жить, как римляне»[9].
Затейливая риторика с элементами бесхитростной поэзии оправдывала ту прагматичность и гибкость, которая требуется для политика. Если бы М.К.Ганди действительно был аскетом и мучеником за веру, он никогда не достиг бы впечатляющих результатов в политике. Хитро сочетая поиски истины с «прелестью компромисса», он, в сущности, был предшественником тех весьма популярных политиков-шоуменов, которые играют какую-то роль на политической сцене, но вовсе не отождествляют себя с этой ролью.
Идеология ненасильственного сопротивления.
В произведениях молодого Ганди часто звучат упреки, брошенные тем людям, которые боятся порвать со старыми традициями, обладают большой узостью взглядов, находятся под властью религиозных предрассудков.
В очень информативной книге целая глава посвящена исследованию гандизма. К.К.Жоль характеризует учение Ганди как реформированный индуизм. «Первое, что бросается в глаза при чтении биографических материалов о Ганди, — это постоянное обращение к Богу. Глубокая религиозность — наиболее важная черта мировоззрения и политической деятельности Ганди. Он неустанно подчеркивал, что ценит религию выше своей жизни и даже выше жизни вообще. Некоторые авторы считают, что Ганди не придерживался определенной религии, а воплотил в своих религиозных воззрениях синтез важных элементов всех главных верований мира. В таких утверждениях есть, по мнению ученых, доля истины, но все же полная истина заключается в том, что Ганди был предан только одной религии — индуизму, о чем сам неоднократно говорил и писал. Однако это был реформированный индуизм свободный от предрассудков и догм традиционного индуизма. В этом смысле обновленный индуизм, действительно близок универсальной сущности других мировых религий, что дает повод для высказываний о синтезе религиозном мировоззрении Ганди элементов других верований. И, все же, хотя одно время Ганди и колебался между индуизмом и христианством, он в конечном итоге, выбрал национальные ценности, выбрал индуизм».[10]
С определением гандизма как реформированного индуизма можно согласиться, но только в той же мере, в которой, допустим, учение Франкфуртской школы (Т.В.Адорно, М.Хоркхаймер, Г.Маркузе) можно считать неомарксизмом, а учение К.Маркса — реформированным гегельянством, иногда наоборот, они качественно до неузнаваемости изменяют его.
Реформы Ганди не привели ни к тому, ни к другому. Под названием «учение Ганди» существует некоторая неуловимая и постоянно меняющаяся позиция, которая может выражаться на разных культурных языках: она может звучать современно по-европейски, если рассчитана на западную аудиторию и может быть выражена исключительно в соответствии с такими традициями индийской культуры, которые подобны «домострою». Специфика Ганди как политического лидера — именно в его маргинальности: индусы считают его человеком европейской культуры, а европейцы — носителем индийской культуры. Индиец среди европейцев, и европеец среди индийцев способен проявлять безграничную гибкость и достигать благодаря этому наибольшего эффекта.
Сравним, в подтверждение этих оценок два текста М.Ганди. Один из них: «Мой Толстой» — явно адресован западным читателям. В нем М.К.Ганди изображает себя скромным последователем Толстого. «В то время я был поборником насилия. Книга Толстого излечила меня от скептицизма и сделала убежденным сторонником ахимсы.».[11]
После этого М.К.Ганди делает заявление, которое едва ли может понравиться его соотечественникам. Он объявляет, что индийские учителя ахимсы (ненасилия) значительно уступают Толстому, а их учение похоже на стыдную пародию. «Он был величайшим поборником ненасилия нашего времени. Никто на Западе, ни до него, ни после, не писал о ненасилии так много и упорно, с такой проникновенностью и прозорливостью. Более того, выдающийся вклад Толстого в развитие идеи ненасилия способен посрамить нынешнее узкое и искаженное толкование ее у нас на родине сторонниками ахи