Беатриче была красива. Не будет преувеличением сказать, что она была самой красивой женщиной, какую только публике доводилось видеть. Ее платье в греческом стиле оставляло открытыми шею и руки до самых плеч. Кожа ее, теплого оливкового оттенка, выдавала в ней дочь теплого Юга, на щеках пылал нежный румянец, как будто она только что вошла сюда из залитого южным солнцем сада. Черты ее были точеными, как у античной статуи, а волосы, иссиня-черные, спадали до самого пояса. Несколько секунд она стояла неподвижно, потом поднялась на сцену, двигаясь пластично, как под ветром – тростник, любимый античным богом Паном.
Жюстина: – Какое красивое описание, Кэтрин!
Кэтрин: – Спасибо! Приятно, когда кто-то оценивает особенно удачные моменты.
– Пропустите ее, пропустите, – взывал профессор Петрониус. – Матери и няньки, смотрите за детьми, пожалуйста. Ни в коем случае не давайте им к ней прикоснуться! Даже край платья трогать нельзя! Помните – она смертельно опасна!
Толпа расступалась перед ней, как Красное Море перед Моисеем, матери отдергивали детей прочь с ее пути, хотя дети так и тянулись к удивительной девице.
Бедная девушка, подумала Мэри. Конечно, этот Петрониус – жестокий шарлатан! Чем бы она могла повредить этим детям?
И в самом деле, когда Беатриче уже дошла до платформы, Мэри ясно увидела глубокую печаль на ее лице и захотела ее как-нибудь утешить.
Беатриче: – Ты правда думала именно так при первой встрече со мной?
Мэри: – Более или менее так, хотя ты сама знаешь, что Кэтрин склонна все романтизировать. Но я правда думала о том, какой печальной ты выглядишь.
Беатриче: – Я и была печальной. В самом деле, ты даже представить тогда не могла бы глубину моей печали.
Красавица поднялась на сцену и встала рядом с Петрониусом. Она смотрела на публику спокойно, с отстраненным выражением лица.
– Это очаровательное создание, – сказал профессор, – происходит из солнечной Италии, из города Падуи. Без сомнения, даже те из вас, кто не бывал в Европе, слышали о великолепии этой страны – о руинах античной цивилизации, выходящих на свет из-под плугов простых фермеров, о вечном солнце, согревающем землю и делающем ее куда более плодородной, чем здесь, в Англии. В Италии душа погружается в поэзию, хотя телом и овладевает истома. Это страна Петрарки, родина Микеланджело! И в этой стране родилась синьорина Раппаччини.
Окинув взглядом очень английскую аудиторию, Мэри что-то сомневалась, что кто-нибудь из присутствующих хотя бы мечтал о поездке в Италию. Поездка в Борнмут, скорее всего, была пределом их мечтаний.
– Ее отец был профессором Падуанского университета, знаменитым доктором, который занимался растительными ядами. Он знал все об их свойствах, умел переработать самые смертельные токсины в замечательную фармакопею. Дочь его ухаживала за садом ядовитых растений. Чтобы она работала аккуратно, с деликатностью, которой требовали самые редкие виды, отец запрещал ей защищать руки перчатками, а лицо – маской. Постепенно, ассистируя отцу в его экспериментах, она и сама стала ядовитой. Впитывая эссенции ядовитых растений, она выросла из девочки в прекрасную девицу, но притом и сделалась смертельно опасной для мужчин. И сейчас, – профессор Петрониус сделал красивый жест, – вы убедитесь воочию, насколько смертельной может быть мисс Раппаччини.
Из вазы на столе он взял белоснежную лилию на длинном стебле, несомненно, происходившую из оранжереи, потому что лилиям был еще далеко не сезон. Он церемонно подал цветок Беатриче, девушка взяла его в руки, подержала, любуясь им, а потом открыла рот и дохнула на соцветия. Один за другим лепестки начали коричневеть, высыхать на глазах и опадать на пол. Сначала пол усеяли мертвые лепестки, потом сам стебель иссох и почернел. Публика ахнула.
Один за другим перед глазами зачарованной аудитории профессор подавал девушке разные объекты. Яблоко на ветке на глазах сгнило, сморщилось и упало. Пчелы в стеклянном сосуде, которые только что жужжали и ползали по стенкам, попадали мертвыми на дно, их крылышки перестали шевелиться. Мышь, которую профессор подал, предварительно натянув перчатку, взбежала по руке Беатриче, остановилась у нее на плече и там замерла. Девушка осторожно сняла ее и легко поцеловала, прежде чем положить неподвижный трупик обратно на стол. Маленькая зеленая змейка, вытащенная профессором из ящика, обвилась вокруг ее запястья, а через несколько минут обмякла и повисла. Наконец профессор Петрониус предложил Беатриче клетку с канарейкой. В глазах девушки заблестели слезы, но она послушно наклонилась и дохнула на несчастную птичку. Только что канарейка чирикала, а тут, испустив последнюю трель, умолкла навеки и упала с жердочки. Беатриче отвернулась, словно не хотела видеть – то ли своего нового убийства, то ли реакции толпы.
– Есть ли среди публики доброволец, который готов приблизиться и на себе испытать силу мисс Раппаччини? – спросил профессор Петрониус. – Требуется крепкий джентльмен, готовый рискнуть жизнью ради поцелуя Ядовитой красавицы. Джентльмены, мисс Раппаччини поцелует добровольца в щеку, и вы ощутите действие ее силы на себе. У добровольца не должно быть сердечных заболеваний! Тех, кому доктор запретил физические нагрузки, тоже просьба не подходить!
Мэри была удивлена, что при всем при том нашлось немало добровольцев. Профессор Петрониус выбрал двоих: одного помоложе, похожего на клерка, и другого – постарше, утверждавшего, что он работает строителем и не боится какой-то там девицы. Обоим разрешили подняться на сцену к Беатриче и подержаться с ней за руки. Потом она поцеловала каждого добровольца в щеку – быстрым и легким поцелуем, без всякого видимого удовольствия. Когда мужчины обернулись к публике, клерк выглядел на грани обморока, а строитель зримо позеленел. У обоих на щеках виднелись красные отпечатки губ, похожие на ожоги.
– Как вы себя чувствуете, джентльмены? – спросил профессор, явно льстя строителю титулом, который ему не причитался. Оба подтвердили, что чувствуют головокружение.
– Как будто я пьян, – пояснил строитель. – Если бы я в таком виде выходил по вечерам в пятницу из паба, непонятно, как бы я добирался домой!
– Вы отважные люди, джентльмены, – похвалил профессор Петрониус. – Сегодня вечером, вернувшись домой, расскажите своим женам, сестрам или матерям, что пережили поцелуй самой Смерти! Эти следы на щеках исчезнут через несколько дней, а заживляющая мазь ускорит исцеление. Итак, если у уважаемой публики есть вопросы об этом научном чуде, я готов на них ответить!
Вопросы были следующие: чем питается мисс Раппаччини? Как долго ей нужно дышать на взрослого человека, чтоб его убить? Кто занимается ее прической?
Пока Петрониус отвечал, Мэри подобралась ближе к Беатриче, так и стоявшей на платформе. Как же ей привлечь внимание Ядовитой девицы? А вдруг она говорит только по-итальянски? Ничто не указывало на обратное. Мэри быстро вытащила из сумочки карандаш. А бумага у нее есть? Да, вот же буклет в руках! Она оторвала уголок, нацарапала на нем инициалы, которые видела на печатке в руке убитой Молли Кин, а потом на загадочных письмах из Будапешта, и протянула записку, громко прошептав:
– Мисс Раппаччини!
Беатриче услышала ее и повернула голову. Мэри на краткий миг не была уверена, что та возьмет записку, но она сделала шаг в ее сторону и вытянула руку. Мэри вложила бумажку ей в ладонь, невольно радуясь, что она, как и профессор Петрониус, сегодня в перчатках. Как далеко простирается влияние яда мисс Раппаччини? Беатриче глянула на записку и увидела литеры, и тут выражение ее лица изменилось. Впервые за все представление лицо ее выразило интерес, стало живым.
– Как вас зовут? – тихо спросила она.
– Мэри Джекилл, – прошептала Мэри.
– Дождитесь меня в парке, – сказала Беатриче. – Я постараюсь выбраться, хотя это и трудно, он все время за мной следит. Но вы ждите. Я приду, когда смогу.
По быстрому взгляду, брошенному Беатриче на профессора Петрониуса, было ясно, что здесь она больше не скажет ни слова. Мэри кивнула. С разговором придется подождать.
Она огляделась, ища Диану. Куда подевалась эта девчонка? Мэри думала, что та все время стоит где-то рядом, а оказалось, что она давно уже улизнула и теперь в дальнем конце зала околачивается возле шкафов с экспонатами. Мэри протолкалась к ней сквозь толпу, все еще засыпавшую Петрониуса вопросами.
– Ты хоть когда-нибудь делаешь то, что тебе сказано? – сердито спросила она Диану.
– Нет, – не оборачиваясь, отозвалась та, продолжая созерцать стеклянный шкаф. – Смотри, это скелет Чарльза Берна, Ирландского Великана. Он был семь футов ростом, представляешь? А вот мозги какого-то математика. Никогда до сих пор не видела мозги так близко.
Мэри глянула на бирку – та гласила: «МОЗГ ЧАРЛЬЗА БЭББИДЖА, МАТЕМАТИКА».
– Диана, у нас нет времени все это разглядывать. Сейчас мы должны спешить, – и она рассказала Диане о том, как передала Ядовитой девице записку, и о ее реакции. – Нужно пойти в парк и ожидать ее там. Этот профессор – думаю, она его боится. Она сказала, что ей нужно как-то ускользнуть от него. Мы должны ее ждать и никуда не уходить, чтобы она сразу смогла нас отыскать, как только выберется.
Довольно трудно было утащить Диану от такого соблазнительного зрелища, как зародыши в банках, некоторые – даже двухголовые или четырехрукие, а некоторые одноглазые. От заспиртованных опухолей и уродливых органов. Однако Мэри крепко ухватила ее за воротник и потащила за собой.
Диана: – Больше всех мне понравился Чарльз Берн. Никогда до того дня не видела великанов.
Жюстина: – Он вовсе не был великаном, просто очень высоким человеком. Нет ничего дурного в том, чтобы быть высоким.
Диана: – Кто бы говорил. Конечно, ты-то думаешь, что это нормально, как Беатриче думает, что нормально дышать на людей ядом.
Беатриче: – Но я совершенно точно знаю, что это ненормально, уверяю тебя. А в росте Жюстины нет ничего экстраординарного, по крайней мере для мужчины. Для женщины – да, есть. Но, как она говорит, нет ничего дурного в том, чтобы отличаться от других.