скажете еще, что я мог бы пойти посоветоваться с Кейзом, но, по правде, мне было просто стыдно. Думалось, каждый рассмеется мне в лицо. Поэтому я помалкивал и только все думал и думал. И чем больше я думал, тем меньше мне все это нравилось.
В понедельник к вечеру я уже знал твердо: на меня наложено табу. Кто это поверит, чтобы в поселке открылась новая лавка и за два дня ни один туземец и ни одна туземка не зашли в нее хотя бы поглазеть на товары!
– Юма, – сказал я, – похоже, на меня наложили табу.
– Я думай так, – сказала она.
Я хотел было расспросить ее еще кое о чем, но негоже вбивать туземцам в голову, что кто-то может ждать от них совета, и я пошел к Кейзу. Уже смерклось, и он, как обычно, сидел один на своем крылечке и курил.
– Кейз, – сказал я, – странные творятся дела. На меня наложили табу.
– Вздор! – сказал Кейз. – Этого на наших островах не водится.
– Ну, как знать, – сказал я. – Это случалось на тех островах, где мне довелось побывать. Уж мне-то эти штуки знакомы, и говорю вам точно: на меня наложили табу.
– Да ну? – сказал он. – А что вы такого сделали?
– Вот это-то я и хотел бы знать, – сказал я.
– Да нет, не может того быть, – сказал Кейз. – Не верю. Но так или иначе, чтобы облегчить вашу душу, я пойду и узнаю все точно. А вы валяйте-ка, поговорите пока что с папашей.
– Нет, спасибо, – сказал я. – Лучше уж я останусь здесь, на веранде. Больно у вас там душно.
– Что ж, я могу позвать папашу сюда, – сказал он.
– Нет, приятель, – сказал я, – не стоит. Правду сказать, меня к мистеру Рэндоллу как-то не тянет.
Кейз рассмеялся, вынес из лавки фонарь и направился в поселок. Он возвратился примерно через четверть часа, и вид у него был совсем хмурый.
– Подумать только, – сказал он, с грохотом ставя фонарь на ступеньки веранды. – Вот уж никогда бы не поверил. Просто непостижимо, до каких пределов может дойти наглость этих канаков! Они, как видно, утратили всякое уважение к белым. Нам бы сюда хороший военный корабль – предпочтительно немецкий. Те-то знают, как приводить в чувство туземцев.
– Так, значит, на меня все-таки наложили табу? – воскликнул я.
– Да, похоже, что так, – сказал он. – Возмутительно, в жизни своей такого не слыхал. Но я буду стоять за вас грудью, Уилтшир, как полагается мужчине. Приходите сюда завтра часиков в девять, и мы обсудим все это дело с их вождями. Они меня побаиваются, во всяком случае, побаивались раньше. Теперь они, правда, так стали задирать нос, что просто не знаешь, что и думать. Понимаете, Уилтшир: я не считаю, что это ваша личная ссора с туземцами. – Тут он заговорил очень торжественно. – Я рассматриваю это как нашу общую ссору с туземцами, я считаю, что это подрывает престиж белого человека, и буду грудью стоять за вас, что бы ни случилось. Вот вам в этом моя рука.
– А что всему этому причиной, докопались вы или нет? – спросил я.
– Пока еще нет, – сказал Кейз. – Но завтра мы их припрем к стене.
Его решительный тон пришелся мне по душе, а еще больше понравился мне его суровый и энергичный вид, когда на следующий день мы встретились, чтобы отправиться к вождям. Те ожидали нас в одной из больших круглых хижин, в которой именно, мы поняли сразу, так как вокруг нее толпилась по меньшей мере сотня мужчин, женщин и ребятишек. Кое-кто из мужчин задержался здесь по дороге на работу, и бедра их опоясывали гирлянды зеленых листьев, что издали напомнило мне празднование первого мая у меня на родине. Когда нас увидели, толпа расступилась и сразу же загудела сердито и глухо.
Нас поджидали пятеро вождей: четверо из них были молодые, статные мужчины, пятый – сморщенный старикашка. Они сидели на циновках, одетые в белые юбки и курточки. Сидели на циновках и обмахивались веерами, как благородные дамы. У двоих – у тех, что помоложе, – я заметил католические ладанки, что заставило меня малость призадуматься. Место для нас уже было приготовлено: ближе к выходу, прямо напротив сих величественных вельмож, на пол были брошены циновки. Середина помещения оставалась пуста, а толпа за нашей спиной колыхалась и ворчала. Туземцы отпихивали друг друга, вытягивая шею, старались заглянуть внутрь, и на чистом, галечном полу перед нами плясали их тени. Возбуждение толпы невольно передалось мне, но вожди держались спокойно и вежливо, и это убеждало меня, что опасаться нечего, – особенно после того, как один из них заговорил и эдак негромко, не спеша, произнес пространную речь, причем то показывал на Кейза, то на меня, а время от времени постукивал костяшками пальцев по циновке. Одно было ясно: ни один из вождей не был настроен враждебно.
– Что он сказал? – спросил я Кейза, когда этот оратор умолк.
– Да просто, что они очень рады познакомиться с вами. Поняли из моих слов, что у вас имеются кое-какие претензии, и вы можете их выкладывать, а они постараются все уладить.
– Только и всего? Много же он потратил своего драгоценного времени на то, чтобы это выговорить, – заметил я.
– Ну, там были еще «бонжуры» и всякие комплименты, – сказал Кейз. – Вы же знаете этих канаков.
– Так пусть они не ждут слишком больших «бонжуров» от меня, – сказал я. – Растолкуйте им, кто я такой. Я белый, британский подданный и такой же важный человек у себя на родине, как они здесь. Я прибыл сюда с добрыми намерениями, принес им цивилизацию, и вот, не успел я открыть торговлю, как они взяли и объявили мне табу. И теперь никто не смеет подойти к моему дому! Объясните им, что я не собираюсь нарушать их порядков, и если им просто хочется получить от меня подарок, пожалуйста, я готов, только пусть все будет по совести. Скажите им, что я не осуждаю человека, когда он старается извлечь какую-то выгоду для себя, так как это в натуре людей, но если они думают, что могут навязать мне свои туземные обычаи, то пусть не надеются. И скажите им коротко и ясно, что я, как белый человек и британский подданный, требую, чтобы они объяснили, что все это значит.
Так я сказал. Я знал, как нужно вести себя с канаками: стоит поговорить с ними честно и в открытую, и они, надо отдать им справедливость, всегда пойдут на уступки. Необходимо втолковать им только одно: они не настоящие, полноправные правители, и у них нет настоящих порядков и законов, а если бы даже они и были, то смешно навязывать их белому человеку. Это же дико, чтобы мы проделали весь этот путь сюда и не могли иметь здесь то, чего хотим! При одной мысли об этом меня такая злость разбирала, что я позволил себе прибегнуть к довольно крепким выражениям.
Затем Кейз перевел мою речь или, скажем, сделал вид, что перевел ее, и первый вождь стал держать ответ, а за ним – второй, а за вторым – третий, и все они говорили одинаково – спокойно и учтиво, но вместе с тем и не без достоинства. Один раз Кейзу был задан вопрос, Кейз ответил на него, и тотчас все – как вожди, так и народ – громко расхохотались и поглядели на меня. Затем сморщенный старикашка и высокий молодой вождь, который говорил первым, подвергли Кейза прямо-таки перекрестному допросу. Он, как я понял, временами делал попытку отругиваться, но они вгрызались в него, словно овчарки. Пот ручьями струился по его лицу, и зрелище это было не из приятных, а при некоторых его ответах толпа начинала гудеть и роптать, и слышать это было еще того хуже. Обидно, что я не понимал туземного языка, ведь они (теперь-то я в этом уверен) расспрашивали Кейза про мою женитьбу, и ему, чтобы выгородить себя, приходилось нелегко. Впрочем, бог с ним, с Кейзом; с такой головой, как у него, он вполне мог бы заправлять парламентом.
– Ну, все, что ли, наконец? – спросил я, когда наступило молчание.
– Пошли отсюда, – сказал Кейз, утирая лоб. – Я расскажу вам все по дороге.
– Значит, они не намерены снять табу? – вскричал я.
– Тут происходит что-то странное, – сказал он. – Говорю вам, расскажу все дорогой. Давайте уйдем отсюда подобру-поздорову.
– Но я не желаю уступать им! – вскричал я. – Не на такого напали! Не думайте, что я удеру, поджав хвост, от этой шайки канаков.
– Для вас это было бы лучше, – сказал Кейз.
Он как-то многозначительно поглядел на меня, пятеро вождей поглядели на меня учтиво, но вроде настороженно, а в толпе все вытягивали шеи и напирали друг на друга, чтобы увидеть меня. Тут мне припомнилось, как канаки сторожили мой дом и как пастор чуть не свалился с кафедры при одном моем появлении, и от всего этого мне так стало не по себе, что я встал и последовал за Кейзом. Толпа снова расступилась, чтобы нас пропустить, но на этот раз отпрянула дальше, а ребятишки с воплем бросились от нас со всех ног, и мы с Кейзом прошли мимо этих туземцев, как сквозь строй, а они стояли и молча глазели на нас.
– Ну, теперь выкладывайте, – сказал я, – что все это значит?
– Правду сказать, я и сам в толк не возьму. Они почему-то восстановлены против вас, – сказал Кейз.
– Наложить на человека табу только потому, что он пришелся им не по нраву! – воскликнул я. – Сроду такого не слыхал!
– Нет, тут дело, понимаете ли, обстоит хуже, – сказал Кейз. – На вас не накладывали табу – я ведь говорил вам, что этого не может быть. Просто канаки не хотят общаться с вами, Уилтшир, вот и все.
– Не хотят общаться со мной? Как это понять? Почему они не хотят общаться со мной? – закричал я.
Кейз колебался.
– По-видимому, они чем-то напуганы, – сказал он, понизив голос.
Я остановился как вкопанный.
– Напуганы? Напуганы? – повторил я. – Никак вы тоже спятили, Кейз? С чего бы это они могли вдруг напугаться?
– Мне самому хотелось бы это знать, – отвечал Кейз, покачивая головой. – Должно быть, опять какое-нибудь их дурацкое суеверие. Вот с чем я здесь никак не могу освоиться, – сказал он. – Это напоминает мне историю с Вигорсом.
– Как это прикажете понимать? Потрудитесь, пожалуйста, объясниться, – сказал я.
– Ну, вы же знаете, Вигорс сбежал отсюда, бросив все как есть, – сказал Кейз. – Тоже из-за какого-то их идиотского суеверия. В чем там было дело, я так и не дознался. Но, в общем, под конец с ним стало твориться что-то неладное.