Кеолу угостили джином и галетами и принялись расспрашивать, как он оказался в воде и не был ли свет, который видели матросы, маяком Лае-о-ка-лаау. Кеола знал, что белые люди совсем как дети и верят только собственным россказням, потому о себе поведал скупо, а что до света (который шел от фонаря Каламака), то поклялся, что ничего не видал.
Шхуна шла в Гонолулу, оттуда – торговать на мелких островах, и, к счастью для Кеолы, во время шквала один из матросов свалился за борт. Выбора не оставалось. Кеоле не было места на восьми островах. Люди любят чесать языками; поселись он на севере Кауаи или на юге Кау, через месяц колдун узнает об этом, и тогда Кеоле не жить. Поэтому занять место утонувшего матроса представлялось весьма благоразумным решением.
Жилось на шхуне неплохо. Еды было вдоволь: галеты и солонину давали каждый день, а гороховый суп и мучной пуддинг – дважды в неделю, и Кеола даже растолстел. Капитан оказался добрым малым, матросы были не хуже прочих белых. Портил все боцман. Кеоле еще не доводилось встречать такого неуживчивого человека. Боцман колотил и бранил его с утра до вечера, как за настоящие провинности, так и за мнимые. Рука у боцмана была тяжелая, а слова, которые он употреблял, ранили нежную душу Кеолы. Как-никак он происходил из хорошей семьи и привык к иному обращению. Но самое возмутительное, что едва Кеола собирался вздремнуть, боцман был тут как тут и поднимал его, охаживая линьком. Вскоре жизнь на шхуне стала невыносимой, и Кеола задумался о побеге.
Только спустя месяц после выхода из Гонолулу на горизонте показался берег. Стояла тихая звездная ночь, и ровная морская гладь могла поспорить с красотой небес. Дул легкий пассат, с наветренной стороны вдоль берега виднелась ровная линия пальм. Неподалеку от штурвала, который держал Кеола, капитан с боцманом разглядывали остров в ночной бинокль и называли его по имени. Торговцы сюда не заплывали, и, если верить капитану, на острове никто не жил. Однако боцман придерживался иного мнения.
– И цента бы не дал за такие сведения, – заявил боцман. – Я бывал в этих краях на шхуне «Евгения». Стояла такая же тихая ночь, местные рыбачили, и от их факелов на берегу было светло, как в городе.
– Пусть так, – согласился капитан. – Нам важно, что берег крутой, и, судя по карте, мы с легкостью обогнем остров с подветренной стороны. Эй, сколько повторять, держи по ветру! – прикрикнул он на Кеолу, который заслушался и забыл о штурвале.
Боцман принялся честить Кеолу, заявляя, что на свете нет народца бестолковее, чем канаки, и что если он пустит в ход кофель-нагель, Кеоле придется несладко.
Затем капитан с боцманом отправились спать, и Кеола остался в одиночестве.
«Этот остров мне подходит, – размышлял он. – Если сюда не заглядывают торговцы, то и боцмана опасаться нечего. А что до Каламака, то едва ли он выберется в такую даль».
И Кеола направил шхуну к берегу. Ему пришлось действовать аккуратно: никогда не скажешь, что у белого человека, а особенно у боцмана, на уме. Поди разбери, спит он или притворяется. Малейший толчок – и набросится на тебя с линьком!.. Наконец земля приблизилась, и шум прибоя стал громче.
Внезапно боцман вскочил на ноги.
– Что творишь? – заорал он. – Хочешь врезаться в берег?
Боцман кинулся к Кеоле, но тот, недолго думая, перемахнул через леер и плюхнулся в воду. Когда он вынырнул, шхуна уже выровнялась; за штурвалом стоял боцман и честил его последними словами. С подветренной стороны море было спокойным и теплым, а поскольку Кеола захватил с собой матросский нож, акул он не боялся. Прямо перед ним деревья расступались, образуя подобие гавани. Приливная волна подхватила беглеца и выкинула на мелководье. Тысячи звезд сияли на небе, берег окружал его со всех сторон, а на берегу росли пальмы. Кеола был удивлен, ему никогда не доводилось слышать об этом острове.
Время, проведенное Кеолой на острове, разделилось на два периода: когда он жил в одиночку – и после, в племени. Обыскав остров, он не обнаружил людей, только несколько пустых домов и отметины от кострищ. Но пепел давно остыл, а хижины растрепали ветра. В одной из хижин Кеола и поселился, раздобыв брусок для добывания огня и крючок для рыбной ловли. Он ловил и готовил рыбу на огне, забирался на пальмы и пил кокосовый сок, потому что воды на острове не было. Дни тянулись бесконечно, а ночи были наполнены ужасом. Кеола смастерил лампу из кокосовой скорлупы, залил внутрь кокосовое масло и вставил волокнистый фитиль. Когда наступал вечер, он запирал хижину, зажигал лампу и до рассвета дрожал от страха. Не раз Кеоле приходило на ум, что на дне морском, среди костей утопленников, ему было бы не в пример веселее.
Хижины стояли на берегу лагуны, здесь росли пальмы, а воды кишели рыбой. Только однажды Кеола осмелился пойти к берегу, выходящему к океану, но, едва взглянув на него, бросился наутек. Этот белый песок, раковины, прибой и палящее солнце разбередили старую рану.
«Быть того не может, – думал Кеола. – Кто их знает, эти белые хоть и воображают, что умеют ходить под парусом, на деле плывут наугад, как и все. Возможно, нас кружило по морю и мы свернули в сторону Молокаи? Неужели это тот самый пляж, где тесть собирал свои доллары?»
И Кеола благоразумно решил держаться подальше от внешнего берега.
Спустя месяц на остров на шести больших лодках приплыли люди. Они отличались приятной наружностью и говорили на чужом языке, но многие слова совпадали, поэтому понять их было нетрудно. Мужчины вели себя учтиво, женщины держались скромно. Они радушно приветствовали Кеолу, построили ему дом и дали в жены одну из дочерей племени. Однако больше всего Кеолу удивило, что его не посылают работать вместе с другими юношами.
Теперь жизнь Кеолы на острове разделилась на три периода: в первом он сильно грустил, во втором радовался от души, а в третьем стал самым жалким человеком во всех четырех океанах.
Причиной грусти была девушка, которую дали Кеоле в жены. Он мог усомниться насчет острова или языка островитян, который слышал совсем мало, когда перенесся сюда на циновке вместе с тестем. Однако вне всяких сомнений, девушка была та самая, что в страхе убежала от него в лес. Выходило, что с таким же успехом Кеола мог бы сидеть на Молокаи, а не плавать по морям. Выходило, что он оставил жену и друзей, чтобы укрыться от своего врага, а берег, куда его занесло, оказался тем самым берегом, где тесть невидимкой обходил свои охотничьи угодья. В этот период Кеола старался не покидать лагуну и, по возможности, не выходил из хижины.
Причиной радости было то, что Кеола узнал из разговоров жены с вождями островитян. Сам Кеола говорил мало. Он не доверял новым друзьям, рассудив, что для людей честных они слишком мягко стелют. Близкое знакомство с Каламаком научило его осторожности. Назвал он лишь свой род и имя и поведал, откуда пришел. Рассказал про чудеса восьми островов и про королевский дворец в Гонолулу, не забыв упомянуть, что он приходится правой рукой королю и миссионерам. Однако сам Кеола не стеснялся задавать вопросы. Остров назывался Островом Голосов и принадлежал племени, но жили они на другом острове, в трех часах плавания южнее. Там у них были дома, а еще много яиц, кур и свиней, а также привозной ром и табак. Туда и направилась шхуна после побега Кеолы, там боцман и нашел свой конец, достойный белого дурака, какого свет не видывал. Шхуна пришла в начале сезона, когда рыба в лагуне делалась ядовитой, и всякий, кто съедал ее, раздувался и умирал. Боцману рассказали об этом, он видел, как островитяне спускают лодки на воду, ибо ядовитый сезон племя проводило на Острове Голосов. Однако был он дураком, каких свет не видывал, и верил только собственным байкам, поэтому поймал, зажарил и съел рыбу из лагуны, после чего раздулся и помер, чем несказанно обрадовал Кеолу.
Остров Голосов большую часть года оставался необитаемым, только матросы проходящих мимо судов высаживались на берег в поисках копры, да племя жило там в ядовитый сезон. Свое название остров получил из-за того, что берег, выходящий к океану, кишел невидимыми демонами. Днем и ночью было слышно, как невидимки переговариваются на непонятных языках, днем и ночью маленькие костерки то вспыхивали, то гасли на пляже, а какова была цель демонов, племени было неведомо.
Кеола спросил, живут ли демоны на их родном острове, и получил ответ, что ни на нем, ни на сотнях других островов таких чудес отродясь не водилось. Голоса и костры появлялись только на берегу и опушке леса, а в лагуне ты мог жить в свое удовольствие хоть две тысячи лет (если сумеешь прожить так долго). И даже на берегу демоны людей не трогали, если оставить их в покое. Лишь однажды вождь племени решился бросить копье в невидимку, но в тот же вечер упал с пальмы и разбился.
Кеола раскинул мозгами и решил, что если будет держаться лагуны, то ему ничего не грозит, даже когда племя покинет остров. Однако этого было мало. И Кеола поведал вождю, что знает другой такой демонский остров и что островитяне нашли способ избавиться от заразы.
– Невидимые демоны приходят на берег, – сказал Кеола, – ради определенных листьев. Если срубить все деревья этого вида, демоны забудут сюда дорогу.
Его спросили, что это за дерево, и Кеола показал на дерево, листья которого жег Каламак. Неизвестно, поверили ли ему островитяне, но сомнения в их души он заронил. Ночи напролет обсуждали старейшины слова Кеолы, однако вождь племени, хоть и славился храбростью, не уставал напоминать о судьбе своего предшественника, который бросил копье в невидимку и погиб. Это всех отрезвляло.
И хотя островитяне никак не решались срубить деревья, Кеола приободрился, расправил плечи и зажил в свое удовольствие. Он был добр к жене, и та без памяти полюбила Кеолу. Однажды, войдя в хижину, он застал ее в слезах.
– Что случилось? – спросил Кеола, но жена ушла от ответа.
В ту же ночь она разбудила Кеолу. Лампа горела едва-едва, но Кеола разглядел печаль на ее лице.
– Кеола, – сказала жена, – приложи ухо к моим губам, чтобы никто нас не услышал. За два дня до того, как лодки будут готовы отплыть, ступай на берег и укройся в кустах. Мы заранее спрячем там еду. По ночам я буду приходить и подавать сигнал пением, а когда ты не услышишь моего пения, то поймешь, что мы уплыли, и невредимый вернешься в дом.