Я надеялась, что вы быстро разгадаете запах духов, но ваша память неповоротлива. Я, пожалуй, надушу письмо ещё раз. Возможно, у вас всё-таки получится. Может быть, вы просто стыдитесь вспомнить? Вам придётся отбросить стыд. Вы ведь, когда принимаете пациентов, хотите, чтобы они были с вами откровенны. Но как вы можете требовать этого от людей, когда вы не откровенны с самим собой?
Надевайте мою подвязку каждый вечер, когда ложитесь спать. Не нарушайте этого обещания.
Ваша
Каролина Крейн.
P.S. Ваш платок я получила. Клянусь, что сохраню его в надёжном месте.
P.P.S. Вам не идёт этот одеколон. Мне больше нравится «Дамаск» с сандалом. Вы ведь им когда-то пользовались?
Интермедия 5. Южный Кенсингтон, у Мориса Каннингема
– Не бойтесь, мистер Роу, – сказал Каннингем, отпирая ключом дверь своей квартиры. – Это не официальный допрос. Я хочу поговорить с вами как частное лицо с частным лицом.
– Как будет угодно, – тусклым голосом ответил Роу. Чтобы подбодрить его, инспектор помог ему снять макинтош и проводил его в комнату.
– Виски? – предложил он. Роу молча кивнул, не садясь. Инспектор открыл бар. Обернувшись через плечо, он увидел, что Роу всё ещё стоит, ссутулившись и глядя в окно.
– Да сядьте же, – теряя терпение, сказал Каннингем. – Никто вас не съест.
Роу сел в кресло. Инспектор поставил на столик два стакана виски с содовой и устроился напротив него.
– Спасибо, – негромко сказал Роу, не прикасаясь к стакану. Его бледное лицо было внимательным. – Ведь вы не просто так это затеяли, инспектор?
– Что – «это»?
– Приглашаете меня к себе частным образом. Угощаете выпивкой. Вы догадались о том, что в этом деле есть щекотливые обстоятельства, и хотите выяснить у меня больше.
– Почему бы и нет? – Каннингем посмотрел ему прямо в глаза. Выражения этих выпуклых светло-серых глаз он понять не мог.
– Потому что эти обстоятельства более щекотливые, чем вы думаете.
«Он же солгал мне насчёт самоубийства мисс Крейн, – подумал Каннингем, – на самом деле он в него не верит. Чёрт подери!»
– Вы знаете, что случилось с Каролиной Крейн, – сказал инспектор. Это был не вопрос, а утверждение. Роу ответил не сразу. Он взял со столика стакан и отпил несколько глотков виски.
– Допустим, знаю.
– Хорошо, я спрошу вас без обиняков. Она мертва?
Роу снова помедлил, как бы размышляя.
– В некотором роде.
Ещё неделю назад Морис Каннингем решил бы, что ему морочат голову. Но сейчас пульс у него участился.
– Мертва в качестве Каролины Крейн? – подавшись всем телом в сторону собеседника, быстро спросил он. – Возможно, жива в качестве кого-то другого?
Роу поперхнулся виски. Вопрос явно застал его врасплох.
– Чёрт побери… – его лицо неестественно побагровело. Инспектор встал, наклонился над ним и стиснул его плечо.
– Некая особа выдавала себя за Каролину Крейн, – настойчиво сказал он, – и эта особа решила прекратить маскарад, а вы решили набрать в рот воды. Так?
– И что? – Роу судорожно усмехнулся. – Что криминального в том, что я дал слово джентльмена не разглашать подробности чужой частной жизни?
– Ничего, если не считать того, что вы её шантажировали. Уголовное преследование за шантаж пока ещё не отменили.
Роу презрительно фыркнул.
– Это всё ваши фантазии, инспектор. Никого я не шантажировал.
– Но вам было известно, кто на самом деле скрывался под именем Каролины Крейн?
– Что ж, – медленно проговорил молодой психоаналитик, – вы ведь не отстанете, если я буду это отрицать. Было.
– Это была одна из пациенток доктора Арнесона?
– Я не имею права об этом говорить.
– Мистер Роу, – Каннингем отпустил его плечо и понизил голос, – я готов обещать вам полную конфиденциальность.
Роу молча помотал головой. Дурацкая чёлка упала ему на бровь.
– Мистер Роу, полиция думает, что это убийство, а я не могу это опровергнуть. Разве вы не хотите помочь вашему наставнику, который всё ещё находится у нас в камере?
Юноша тяжело вздохнул.
– Я думал, его отпустят за недостатком улик.
– Боюсь, моё начальство намерено довести дело до суда. И нет гарантии, что присяжные не настроятся против него. Он иностранец, к тому же психоаналитик – в глазах обывателей это что-то грязное. В особенности если учесть письма, подшитые к делу, и странный характер отношений доктора Арнесона и мисс Крейн.
Роу покусал нижнюю губу.
– Хорошо, – наконец ответил он, – я выполню вашу просьбу, но так, чтобы не нарушить данного мною слова. Я дал слово никому не рассказывать, кем была в действительности Каролина Крейн, и я собираюсь его сдержать. Но я могу дать вам намёк, и я надеюсь, что вы сумеете догадаться обо всём сами. Ключ к отгадке вы получите по почте.
– Благодарю вас, мистер Роу, – сказал Каннингем. – Я рад, что нам удалось достичь соглашения.
32. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 27 октября 1923
Дорогая Каролина,
я медлил с ответом потому, что не мог разрешить загадку с духами. Но теперь я вспомнил совершенно отчётливо, где и когда мне встречался этот запах.
Вы в самом деле хотите ответа? Это мускус и сандал, духи моей тёти, которыми она обрызгала меня более четверти века тому назад. Мне было пятнадцать, тёте – всего двадцать пять (мой отец был старшим из детей в семье). Я часто приходил к ней – думаю, это была детская влюблённость. Она показывала мне свои гербарии – я уже тогда увлекался естествознанием, мечтая, что буду изучать природу Африки (а стал психоаналитиком, вот ведь как). Один раз она в шутку побрызгала меня духами. Мне это понравилось. В следующий раз, когда я был у неё, я машинально взял в руки флакон духов с подзеркального столика и стал рассматривать. Тётя рассмеялась, забрала у меня флакон и обрызгала мне всю голову. Потом она сказала, что хочет показать мне свои наряды, и стала доставать из шкафа платья. Она вертелась, прикладывала их к себе так и эдак, спрашивая, идёт ли ей, а я совершенно онемел, потому что позволил себе мысль – а что, если бы она переоделась в одно из этих платьев в моём присутствии.
Но всё обернулось ещё более неожиданно и странно. Тётя засмеялась, выбрала красное платье в лиловую полоску и предложила надеть его мне самому. Я не понял, шутит она или всерьёз. А тётя пришла в восторг от своей придумки и подтолкнула меня к ширме. И тут я, видимо, вконец потерял голову – от запаха мускуса и сандала, от её смеха, от ямочек у неё на щеках. Не помню, как я очутился за ширмой с платьем в руках. Помню только, как я снимал с себя одежду. Я тогда лишь недавно начал носить длинные брюки – это я тоже хорошо помню. Помню, как я наконец разделся и натянул на голое тело платье. Оно было шёлковое – прикосновение этого шёлка я помню до сих пор. И помню то ощущение – оно было новым для меня тогда, раньше я испытывал его только в предутренней дремоте, и оно меня пугало. Я был крупным юношей, но вялым и флегматического склада; в физическом развитии я отставал для своего возраста. Возбуждение от прохладного шёлка, от дуновения воздуха снизу было таким острым, что больше походило на страх, чем на удовольствие. Не знаю, как я решился выйти из-за ширмы. Тётя, по-видимому, наслаждалась моим глупым видом и покрасневшими щеками. Она хохотала так, что упала на кровать.
«Нужно застегнуть, – сконфуженно сказал я, – там крючки сзади, я не достаю».
Тогда тётя встала и, притянув меня к себе, застегнула на мне платье. Лиф был тесен, мне было трудно дышать, но отчего-то это лишь усилило моё волнение. А затем она внезапно повернула меня к себе лицом и задрала мне подол, заголив меня до пупка.
Вы, конечно, можете догадаться – я думал, что умру со стыда, и не мог пошевелиться от одного сознания того, что тётя всё это видит, всё, что вздулось и торчало у меня под платьем. А тётя нашла это ужасно забавным.
«Ты не такой взрослый, как я думала, – сказала она, смеясь, – тебе нужна присыпка».
С этими словами она взяла пудреницу и коснулась щекотной пуховкой моих голых ягодиц. Я задрожал.
«Раздвинь ляжки пошире, малыш», – сказала тётя. Пуховка запорхала по мне везде. И тут-то это и случилось. Электрическое сотрясение, спазм по всему телу – и безнадёжно изгаженная пуховка.
Тётю тогда это лишь насмешило. Я же испугался так, что больше никогда к ней не приходил. Впрочем, через два года я уехал учиться в Марбург, и там собратья-студенты довольно быстро приобщили меня к обычным мужским развлечениям. На какое-то время я сделался даже удальцом; я демонстрировал цинизм в обхождении с женщинами и охотно пересказывал грязные анекдоты, дополняя их цитатами из Ницше. Про этот эпизод я старался не вспоминать.
Почему я решился вам об этом написать? Вы хотели от меня откровенности – вот она. Всё, что я написал вам в этом письме, чистейшая правда, как и то, что я не вспомнил бы запаха духов моей тёти, если бы не ваше послание. Но я не знаю, что об этом думать. Откуда вы могли узнать об этих духах? Если вы приходитесь мне кузиной (а что мне ещё может прийти в голову?), то отчего напускаете на себя такую таинственность, и отчего не сказать об этом прямо? Более того, как вы узнали, что раньше я пользовался одеколоном «Дамаск»? Я сбит с толку, я схожу с ума. Молю вас об одном – если вы действительно любите меня, проявите сострадание, внесите хоть каплю ясности во всю эту запутанную историю.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
33. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 2 ноября 1923 г.
Дорогой доктор Арнесон,
сюжет с платьем и пуховкой прелестен, его-то я и хотела от вас услышать. В награду я, пожалуй, отвечу на ваши вопросы.
Вы предположили, что я дочь вашей тёти Сабины (её ведь звали Сабина, разве не так? хоть вы про это в письме не упоминаете). К счастью или несчастью, вы ошиблись. Я не ваша кузина, хотя я и знала вашу тётю, и бывала в той самой комнате, где произошла сцена, описанная вами. Вы, кстати, помните, что на комоде у неё сидела фарфоровая кукла с ужасно глупым выражением лица? У неё ещё в волосах был клетчатый бант (у куклы, а не у тёти Сабины).