Инспектору понадобилось чуть больше часа работы, чтобы установить, что только четыре пациента доктора Арнесона могли быть одной из ипостасей Каролины Крейн. Из мужчин в возрасте от шестнадцати до тридцати лет лишь они посещали сеансы доктора в течение всего года – как до начала переписки, так и во время её.
– Попались, голубчики! – прошептал Каннингем, облизывая кончик чернильного карандаша. – Ничего, разберёмся, кто из вас играет в Себастьяна и Виолу.
Тщательно обслюнив карандаш, он выписал имена:
Джон Бомонт, 1900 г.р.
Роджер Мэннинг, 1897 г.р.
Уильям Картрайт, 1903 г.р.
Люк Рипли, 1895 г.р.
Адресов в книге не было, но, будучи инспектором полиции, Каннингем мог решить эту проблему. Он справедливо рассудил, что все четверо живут либо в Лондоне, либо поблизости, коль скоро они имеют возможность регулярно ездить на Харли-стрит. Их поиск, конечно, займёт некоторое время, но что с того?
Каннингем закрыл книгу приёмов и дёрнул шнурок звонка.
3. Джон Бомонт, 1900 г.р.
Поезд черепашьим шагом подполз к платформе маленькой станции в графстве Сассекс. Каннингем сошёл и огляделся. В лицо ему повеяло характерным влажным ветром с моря, хотя до моря оставалось ещё с полдюжины миль. Тут же, по другую сторону платформы, он увидел отделение почты. Зайдя туда, он спросил, как найти усадьбу «Бузина».
«Бузина», как и следовало ожидать, оказалась средней руки домом, вероятно, старинным, но происхождения непонятного: в георгианскую эпоху он был перестроен и дополнен колоннами и гипсовой лепниной, но затем эти новшества обветшали и стали постепенно отваливаться; часть окон была заколочена досками, и дом производил впечатление не столько романтических руин, сколько убогого запустения. Каннингем ясно представил себе, кто эти Бомонты: снобы с претензией на аристократизм, захудалые потомки некогда блистательного рода – наверняка у них уже в седьмом поколении одна богема… А может, и вовсе не Бомонты, а канадские или американские однофамильцы, растерявшие знатность ещё до «Майского цветка»4, которые пытаются теперь примазаться к английской старине и обзавестись фамильным привидением. Так или иначе, дом им содержать не под силу. Неудивительно, что наследнику понадобились услуги психоаналитика – живя в таком месте, трудно не нажить комплекса неполноценности.
Инспектор вошёл в незапертую калитку, поднялся на крыльцо и загромыхал дверным молотком.
Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем облупившаяся дверь отворилась. Стоявшая в проёме пожилая женщина в клетчатом ситцевом платье, вероятно, была экономкой.
– Здравствуйте, мэм, – стараясь быть любезным, произнёс Каннингем. Он был предусмотрительно одет в штатское и приподнял свой шёлковый котелок. – Могу я видеть Джона Бомонта?
– Кто его спрашивает?
– Инспектор Скотланд-Ярда Морис Каннингем, – он предъявил удостоверение. Старуха явно испытала замешательство. Он тут же прибавил:
– Ничего особенного. Это касается доктора, которого он посещал. Может быть, мистер Бомонт что-нибудь вспомнит.
Экономка молча отступила и скрылась за дверью. Каннингем терпеливо ждал на крыльце. Наконец его обострённый слух уловил шаги. Дверь заскрипела. Впрочем, он уже знал, что это не Бомонт. Звук шагов был женский. Мгновением позже он увидел и саму хозяйку – шагов и, по всей видимости, дома. Угловатая, высокая дама с длинным лицом и серо-стальными кудряшками уставилась на него сквозь роговые очки.
– Для чего вам мой сын?
– Я имею честь говорить с миссис Бомонт? – вместо ответа уточнил инспектор. Дама коротко кивнула. На ней был садовый фартук, из кармана торчали рабочие перчатки – очевидно, она прошла прямо с заднего двора.
– Джонни что-нибудь натворил?
– О нет, мэм, пустая формальность, – Каннингем принудил себя улыбнуться. – Ваш сын посещал психотерапевтические сеансы Сигмунда Арнесона?
– Посещал, хотя я нахожу это ужасно глупым. Может быть, вы всё-таки ответите, что вам надо?
– Я уже ответил, мэм. Мне просто надо поговорить с ним о докторе Арнесоне.
– Хорошо, – прохладно ответила миссис Бомонт. – Проходите. Я позову Джонни. Вы не возражаете, если вы будете разговаривать с ним в моём присутствии?
По её тону было понятно, что это не вопрос, а утверждение. Едва инспектор увидел Джонни Бомонта, как тут же понял, что потратил время на поездку зря. Бомонт никак не мог быть переодетой Каролиной Крейн – просто из-за того элементарного факта, что он был чудовищно толст. Несмотря на свою молодость, он уже страдал одышкой; его жирные щёки тряслись при каждом движении. Пуговицы рубашки расходились на бледном рыхлом животе. Маленькие серые глазки смотрели испуганно, как у школьника на экзамене.
– Здравствуйте, инспектор, – робко сказал он, устраиваясь на стуле напротив Каннингема. – О чём вы хотите меня спросить?
Чёрт, растерянно подумал Каннингем, придётся спрашивать. Надо придумать какие-нибудь вопросы для виду. Что попроще…
– Вы посещали сеансы психотерапии доктора Сигмунда Арнесона?
– Посещал, – сконфуженно признался Джонни. – А что случилось?
По-видимому, в этом доме даже не заглядывали в газеты.
– Доктора недавно допрашивали по делу об исчезновении некоей Каролины Крейн. Вам знакома эта женщина?
– Ни разу не слышал, – по полному отсутствию реакции со стороны Джонни было понятно, что ему и вправду неизвестно это имя. – У меня вообще не очень-то много знакомых женщин, инспектор. Ну, вы понимаете… не нравлюсь я им. Потому и ходил к доктору Арнесону.
Не к тому доктору ты ходил, приятель, со злостью подумал инспектор, тебе к диетологу надо… Чтобы закруглить разговор, становившийся всё глупее и глупее, он вынул из кармана фотографию. Естественно, это была копия, благоразумно обрезанная по плечи.
– И эта девушка вам не знакома?
Джонни молча помотал головой. Желеобразные щёки задрожали.
– Чаю? – вклинилась миссис Бомонт. – У нас сегодня пирог с кремом, Джонни от него в восторге.
Кто бы сомневался, мрачно подумал инспектор, созерцая лопающуюся на пузе рубашку молодого Бомонта.
– Нет, благодарю, – вежливо ответил он. – Мне пора. Спасибо мистеру Бомонту за оказанную следствию неоценимую услугу.
4. Два провала и один кошмар
Шёл восьмой час вечера. Морис Каннингем лежал на кровати в своей квартире-студии в Южном Кенсингтоне. На лбу у него было смоченное водой полотенце. У него вновь разыгралась мигрень.
Перед глазами плавали радужные пятна. Инспектор зажмурился. Более неудачный день трудно было себе представить. Сегодня он побывал у двоих подозреваемых – Роджера Мэннинга и Люка Рипли. Оба оказались выходцами из солидных семей; Мэннинг подумывал о том, чтобы принять приглашение преподавать в Кембридже, Рипли работал в банке. Мэннинг был помолвлен, Рипли – женат уже третий год. И тот, и другой знали Каролину Крейн лишь по новостным колонкам в прессе. Оба слегка изумились, услышав настоятельную просьбу инспектора протереть лицо носовым платком и расстегнуть рубашку, но выполнили её без заминки. Ни тот, ни другой не был загримированной женщиной.
Оставался Уильям Картрайт, и хотя Каннингем знал, где и когда его можно застать, он многое бы дал за то, чтобы избежать этой поездки. Уильям, он же Билли Картрайт, был певцом в кабаре «Летучая кошка» на Стрэнде, о котором ходили самые гадостные слухи. Инспектору полиции не следовало туда заявляться официально без сопровождения по меньшей мере четырёх констеблей. Но, во-первых, Каннингем не хотел распространяться о своей инициативе в Скотланд-Ярде, во-вторых, визит в такой манере испортил бы всё дело.
Каннингем встал, проглотил ещё таблетку аспирина и запил содовой, чтобы быстрее подействовала. Затем сбросил халат, подошёл к шкафу и окинул взглядом свой гардероб.
Для подобных случаев у него имелся полосатый костюм с серебристой искрой. Правда, в последние годы костюм сделался ему тесноват, но он полагал, что так даже убедительнее.
Каннингем выбрал из стопки рубашек ярко-розовую. Затем отправился в ванную.
Кривясь от боли в виске, он побрился и вылил на волосы полфлакона липкой жидкости, ядовито благоухающей сиренью. Флакон ему подарила кузина, и рука не поднималась его выбросить. Теперь содержимое пригодилось. После того, как инспектор немилосердно прошёлся зубьями расчёски по клейкой массе, в которую превратились его прежде волнистые волосы, узнать его стало весьма трудно. Молясь, чтобы его не вырвало от запаха сирени, он нанёс завершающий штрих – припудрил лицо вдвое плотнее, чем это необходимо после бритья5.
Вернувшись в комнату, Каннингем надел розовую рубашку и лиловый галстук-бабочку, влез в полосатый костюм и зашнуровал лакированные туфли. Затем нахлобучил на голову свой котелок и вышел из квартиры. Его целью была ближайшая стоянка такси. Ехать в такое место и в таком виде на подземке было бы по меньшей мере странно.
На Стрэнд по долгу службы он заглядывал не раз, но в «Летучей кошке» ему бывать ещё не приходилось. Говорили, будто её содержит русская эмигрантка, чуть ли не графиня. К последней части слуха Каннингем относился скептически: решительно все русские эмигрантки объявляли себя графинями, особенно те, что устраивались на работу в ночных заведениях Стрэнда.
Выйдя из такси, инспектор купил у разносчицы букет белых хризантем, отщипнул один цветок и вдел в петлицу. Вооружённый таким образом с головы до ног, он вступил под сень «Летучей кошки».
Стоимость входного билета заставила его присвистнуть, но интересы следствия были превыше всего. Развернув афишку, он убедился, что Билли Картрайт выступает в первом отделении. До начала представления оставалось ещё минут сорок. Превозмогая головную боль, Каннингем стал протискиваться мимо посетителей туда, где, по его представлениям, должны были располагаться гримёрные.
В программе Картрайт значился под сценическим псевдонимом – Фанни Кок. О псевдониме инспектору сообщили осведомлённые джентльмены ещё вчера. Не здесь ли кроется разгадка? Интересно, в какой гримёрке его (её?) следует искать – в мужской или в женской?