Электрического звонка на двери не было. Каннингем взялся за кольцо дверного молотка. На стук никто не отозвался. Чувствуя жгучую боль в стёртых ногах, Каннингем постоял ещё немного, потянул на себя кольцо, понял, что дверь не заперта, и вошёл внутрь.
Беспорядок в холле безошибочно указывал на место обитания только что переехавшей богемы. Каннингем тут же споткнулся о свёрнутый в трубку ковёр и едва не полетел кувырком. По всем законам художественной литературы, на шум должен был немедленно выскочить бородатый хозяин с ружьём, но дом оставался безмолвным.
Как можно аккуратнее переставляя ноги, инспектор поднялся по лестнице на второй этаж. Одна из дверей была неплотно прикрыта; просунув туда голову, он увидел нечто вроде рабочего кабинета, заваленного книгами. Книги частью стояли на стеллажах, частью лежали в коробках на полу. Повинуясь смутному импульсу любопытства, Каннингем протиснулся в комнату. По крайней мере в одном Роу не соврал – значительная часть литературы относилась к психоанализу, так что его поездка сюда не выглядела неправдоподобной. Впрочем, в раскрытом томе Фройда, лежавшем на письменном столе, красовалась – на чистом английском языке – помета: «Претенциозное шарлатанство».
Каннингем машинально провёл рукой по корешкам одного из стеллажей и отдёрнул руку. Пальцы натолкнулись на гладкую масляную краску. Стеллаж был нарисован.
Он пригляделся к названиям. Большинство были ему незнакомы, но он точно знал, что у Чарльза Дарвина нет книги под названием «Эволюция садовых скамеек».
– Опять чертовщина, – буркнул он вслух и осмотрел другие шкафы. Эти были настоящими, занятыми всё той же литературой по психоанализу, какими-то романами современных авторов и некоторым количеством книг по истории Англии. Сообразив, в чём дело, инспектор вернулся к нарисованному стеллажу и решительно постучал по нему.
Как он и ожидал, после достаточно усердного стука за обманным стеллажом что-то зашуршало. Поддельные ряды книг моментально обернулись дверью, которая откинулась на петлях. Из-за неё показался заспанный щуплый человечек в пижаме. Он был без ружья, но действительно с бородой – и ещё какой! Тёмно-русая, лопатой, совершенно не соответствовавшая его росту и телосложению, она навевала мысль о карикатурах на русских террористов. Каннингем не помнил, видел ли он хоть раз в жизни такую бороду у живого англичанина.
Обладатель бороды между тем нисколько не удивился присутствию незнакомого человека в своём доме и, зевая, произнёс:
– Ну что вы, право… Вы здесь новый? Я же всегда сплю в это время, как раз после обеда.
– Я имею честь беседовать с мистером Стрейчи? – Каннингем решил принять официальный тон за неимением лучшего.
– Имеете, – подтвердил босой Стрейчи, который, похоже, на этот раз проснулся окончательно и увидел, что гость не похож на ту категорию людей, которая обычно заскакивает к нему на огонёк. – А кто вы, собственно, такой?
– Детектив-инспектор Скотланд-Ярда Морис Каннингем, к вашим услугам.
– Господи! – тёмные глаза критика на узком чахоточном личике сделались как блюдца. – Вам не кажется, что это слишком большая честь? Мы не делаем здесь ничего такого, что могло бы заинтересовать Скотланд-Ярд. Ну, разве что сельского констебля…
– Речь не о вас, – терпеливо пояснил инспектор. Парень был невротиком, это было заметно с первого взгляда, и, наверное, наркоманом, но, работая поблизости от Сохо, Каннингем и не такого насмотрелся. Грешки артистической среды его и правда не интересовали. – Я хотел поговорить с вами о человеке по имени Стивен Роу.
Стрейчи захлопал глазами.
– Я с ним знаком? Виноват, не помню: у меня много разных знакомых. А почему вы спрашиваете?
Каннингем поставил портфель на стул, извлёк из него фотографию Роу и дал посмотреть хозяину дома. Тот отреагировал мгновенно.
– А, приятель моего брата? Был у нас один раз на прошлое Рождество. Вряд ли я смогу много про него рассказать, я его с тех пор не видел. К тому же мы с тех пор переехали. Может быть, спустимся в гостиную? Вряд ли вам удобно беседовать стоя.
Он оглянулся на поддельный стеллаж.
– Как вам моя дверь? Весело, правда? Названия книг можно менять, если хочется – просто пририсовать новые.
Провожая Каннингема вниз по лестнице, он небрежным тоном пояснял:
– Видите ли, мои друзья умотали на романтическую прогулку по окрестностям, а я в это время дня вовсе не расположен к такому спорту. Мне просто обязательно надо поспать после обеда, иначе пищеварение расстраивается. Простите, что некому было вас принять.
Меньше всего сейчас на свете Каннингему хотелось слышать о романтических пеших прогулках. Дивану в гостиной он обрадовался, как рыцарь Круглого стола – святому Граалю. Ему с трудом удалось сдержать гримасу облегчения, когда он опустился на сиденье и перенёс хотя бы часть непосильного веса с ног на пружины дивана.
Стрейчи устроился в кресле напротив, забравшись туда с ногами, как мартышка. Пижама была велика ему, сползая с истощённого плеча. Худыми нервными пальцами он перебирал бороду.
– А что натворил этот Роу? Что-нибудь серьёзное?
– Я не могу разглашать эти сведения, – как можно суше ответил инспектор. – Вы можете ответить, в какие дни он у вас был?
– Точно сказать не могу, ведь на Рождество у меня было столько народу. Я же не записываю визиты в какой-нибудь там бархатный альбом. Люди приходят и уходят, когда им вздумается.
– А чем он здесь занимался? – спросил Каннингем без особой надежды узнать что-то ценное. Стрейчи пожал плечами.
– Делал выписки из перевода Фройда, который прислал Джеймс. Что-то по работе. Мне не особенно интересна эта ахинея.
Лукавит, подумал Каннингем, не так уж он равнодушен к этой ахинее, судя по его библиотечке. Все в этой истории лукавят, но долг детектива – докопаться до истины.
– Больше вы ничего о нём не знаете?
– Ничего.
– Вам знакома эта женщина? – Каннингем вытащил фотографию Каролины Крейн. Стрейчи помотал головой, слипшийся вихор упал ему на глаза.
– Не припомню. Жаль вас разочаровывать. Вы из-за этого тащились сюда из Лондона?
Он поглядел на ботинки инспектора. Скособоченные, покрытые коркой пыли, они являли собой жалкое зрелище.
– У вас совершенно неподходящая обувь для этих мест, дорогой мой. Ведь вы ужасно натёрли ноги, я ещё на лестнице заметил. Вам просто необходимо это снять хотя бы на полчасика.
Прежде чем Каннингем успел понять, шутит он или нет, критик спрыгнул с кресла и очутился на полу у его ног.
– Вы позволите?
– Вы спятили, – возмущённо выдохнул инспектор, чувствуя, как с него стаскивают ботинок, и не в силах сопротивляться наслаждению сбросить пыточное орудие. Даже дышать стало как будто легче. Второй ботинок последовал за первым. Длинные пальцы критика скользнули вверх по его ноге под брючину и отстегнули резинку носка.
– Эй, что вы делаете? – слабо воспротивился Каннингем. В теле ощущалась свинцовая тяжесть, смешанная с истомой. Стрейчи бережно держал в худых тёплых ладонях его отчаянно саднившую босую ступню, щекоча бородой подъём.
– Оказываю небольшую медицинскую помощь, – проговорил он и неизвестно откуда извлечённым шёлковым носовым платком принялся обтирать ноги инспектора. – Видите, у вас кровь. А тут, как назло, даже пластыря не найти.
– Только не говорите, что вы собираетесь меня соблазнять, – скептически заявил Каннингем. Надо было собрать всё своё хладнокровие, встать с дивана и послать к чёрту этого клоуна, который разыгрывает из себя любителя афинских ночей. Но вот хладнокровия ему как раз и не хватало. Он слишком устал. К тому же и мигрень подступала. У него уже случалось так, что перенапряжение в ногах вызывало приступ мигрени, стоило ему сесть и расслабиться.
– Соблазнять? – Стрейчи выпрямился и отпустил его ногу. – Что за чепуха, я не любитель полицейских. Да и вообще представителей власти как таковых. У меня на них не стоит.
Каннингем вдруг обнаружил, что его собеседник стоит перед ним абсолютно голый. Каким-то образом, непонятно как, он успел вывернуться из пижамы и стряхнуть её на пол. Его неестественно исхудалое тело выглядело жутко, обтянутые кожей кости выпирали наружу; странное впечатление усиливала огромная борода, доходившая до пупка и сливавшаяся с тёмными зарослями лобковых волос – казалось, его безучастно свисавший член растёт прямо из бороды.
– Если вас интересует мой образ жизни, – меланхолично заметил он, – могу сказать откровенно: жизнь у меня собачья. Она вся умещается где-то в промежутке между любовными похождениями королевы Елизаветы и моими собственными.
– Почему Елизаветы? – тупо переспросил Каннингем, натягивая носок.
– Потому что я собираю материалы к её биографии. Надо же, в конце концов, на чём-то хоть раз в жизни заработать.
Он бросил на инспектора насмешливый пронзительный взгляд из-под косматых бровей.
– После неудачной ирландской кампании 1599 года граф Эссекс, как был с дороги, в пыльных ботфортах, вломился в спальню Елизаветы, надеясь на важную политическую беседу в приватной обстановке… совсем как вы, дорогой инспектор.
– Вы псих, – прошипел инспектор, отчаянно пытаясь попасть ногой в ботинок. – Не сомневаюсь, что вы все тут психи. Ваши непотребства меня не интересуют, пусть ими занимается здешняя полиция, но, если вы дали мне ложные показания, будьте спокойны, в следующий раз я явлюсь прямо с ордером.
– Что происходит, Литтон?
Послышались быстрые уверенные шаги, и в гостиную вошёл стройный смуглый юноша в грубом фермерском свитере и молескиновых брюках. Лицо его показалось Каннингему знакомым. Почти тут же он понял, что никакой это не юноша, а девушка – та самая, что курила трубку в оксфордском пабе, где он выяснял, как найти знатока исландских саг.
– Ничего особенного, Дафни, – с изысканным сарказмом ответил обнажённый критик, усаживаясь на подлокотник кресла, – меня просто хотят арестовать.
– Ты меня в гроб вгонишь, Литтон, – по-деревенски резко сказала вошедшая. – Кажется, мы с этим джентльменом уже встречались. Кто вы такой и почему я всё время на вас напарываюсь?