Они поднялись до конца, все втроем: Окелло, Лантернгласс и Дороти. Журналистка позвонила Окелло после завтрака и попросила его дать ей прочесть и, возможно, использовать в газете его эсэмэски своей подружке. Она не уточняла, что хочет взглянуть на время отправления его сообщений и понять, можно ли по нему определить, когда происходил каждый выстрел. Окелло предложил ей сделать еще лучше:
– Торгцентр сегодня утром снова открывается. В одиннадцать должна состояться церемония зажжения свечей.
– Знаю, – ответила Лантернгласс. – Я собираюсь быть там, чтобы написать об этом.
– Так приходите к девяти тридцати, до того, как магазины откроются. Встретимся у входа в обувной «БИГ». Я покажу вам свои эсэмэски и проведу вас, чтобы все показать, что я делал и что слышал.
– Тебя это не затруднит?
– Шутите? Да мои малышки-сестренки с ума сойдут от того, что про меня в газете напечатают. Совсем незнакомые спрашивали меня, нельзя ли им со мной селфи сделать. У меня, видно, вкус к славе появляется. По-моему, меня это устраивает.
Она улыбнулась на это, но в то же время и почувствовала, как в груди шевельнулось что-то теплое. В тот момент уж очень Окелло походил на Колсона.
Вход в «Бриллианты посвящения» все еще был огорожен желтой лентой места преступления. По ту сторону ленты двери были сведены вместе и заперты. В остальных магазинах по всей галерее шла оживленная подготовка к 11-часовой церемонии и ожидаемому наплыву любопытствующих. Звучали крики, эхом отдававшиеся в большом открытом пространстве центрального зала. Ставни были подняты в «Лидз», шляпном магазине рядом с «Бриллиантами посвящения», сонного вида укурок с густыми светлыми кудрями до плеч, пользуясь пистолетом с клейкой лентой, лепил на бейсболки ярлычки, возвещавшие о 20-процентной скидке.
– Шапки! – закричала Дороти, стиснув руку матери. Сегодня Дороти надела вязанную крючком желтую шапочку в виде цыплячьей головки, завязанную под подбородком. – Шапки! Мама!
– Ммхм, – выдохнула Лантернгласс. Вытянув шею, она повысила голос, чтоб ее слышал укурок:
– Послушайте, не будете возражать, если моя дочь тут покрутится?
Вход в «Бриллианты посвящения» был закрыт стальными ставнями.
– Извините, – пожал плечами Окелло, – тут, по-честному, и смотреть-то не на что. Но хотите на мой телефон взглянуть? – И протянул ей его. – Я прокрутил обратно к своим эсэмэскам того дня. Э-э, не крутите дальше этого, о’кей?
– Картинки? – догадалась Лантернгласс.
– Вы ж понимаете, – улыбнулся Окелло.
– Она ведь школу окончила, верно?
Окелло бросил на журналистку сердитый взгляд, похоже, обиженный:
– Она на год старше меня!
– А ты-то окончил среднюю школу?
– Я ж говорил вам, что учусь в университете. Колледж – из-за него я и работаю тут. Книжки сами за себя не платят.
– В конечном счете они отплачивают сторицей, если их с умом использовать, – заметила Лантернгласс и взяла у парня телефон.
Срань господня, только что эта девица зашла в «Бриллианты посвящения» и стала стрелять.
10 час. 37 мин.
Конкретно. Три выстрела.
10 час. 37 мин.
ЧТО????? Ты где? Ты в порядке?
10 час. 37 мин.
На большой лестнице, на полпролета вниз. На ступенях распластался. Я реально вполне близко, чтоб видеть, что происходит.
10 час. 38 мин.
ЛЕЖИ. Ты можешь удрать? ОМБ[71]ОМБОМБ я вся вш оке
10 час. 38 мин.
Если я сползу ниже по лестнице, меня станет видно любому с галереи надо мной.
10 час. 39 мин.
Я люблю тебя.
10 час. 39 мин.
Я тебя тоже люблю.
10 час. 39 мин.
Не двигайся. Оставайся на месте.
О Господи Иисусе. Прям щас и молитва на ум нейдет.
10 час. 39 мин.
Ты скзл что с пистолетом девица ты ее видел?
10 час. 40 мин.
Опять стрелы.
10 час. 40 мин.
«выстрел» а не «стрелы»
10 час. 40 мин.
Обоже о боже прошу тебя прошу прошу не хочу чтоб тебя по дстрелили
10 час. 40 мин.
Я тоже типа надеюсь что не подстрелят
10 час. 40 мин.
Ты идиот я люблю тебя
10 час. 40 мин.
Что-то повалилось, а потом еще один выстрел.
10 час. 41 мин.
т в порядке? Ничего не прислал
10 час. 42 мин.
Со мной все отлично
10 час. 42 мин.
пчму перестал смс присылать
10 час. 42 мин.
Не переставал, всего минута прошла.
10 час. 42 мин.
если я тебе не 0 не смей переставать смс слать
10 час. 42 мин.
Все уменя в порядке.
10 час. 43 мин.
По-прежнему в порядке.
10 час. 44 мин.
Черт. Еще выстрел.
10 час. 45 мин.
О Боже. О Боже.
10 час. 45 мин.
Не очень секу, что теперь происходит.
10 час. 46 мин.
И еще один выстрел.
10 час. 46 мин.
ОКможет тебе лучше уносить ноги
10 час. 46 мин.
Я в порядке. Не хочу фраппучино оставлять.
10 час. 47 мин.
ЧТО ТЫ СКЗЛ ЗАСРАНЕЦ?
10 час. 47 мин.
У меня тут два фраппучино. С ними мне не убежать. Расплескаю.
10 час. 48 мин.
Ненавижу тебя. До жути.
10 час. 49 мин.
Были там и еще записи, но больше Окелло о выстрелах не упоминал. В 10 час. 52 мин. прибыли полицейские, и ему наступили на руку – меньше чем через двадцать минут после того, как прогремел первый выстрел, но слишком поздно, чтобы изменить то, что произошло.
По версии полиции Сент-Поссенти, Бекки Колберт трижды пальнула в своего босса и один раз в миссис Хасвар и ее ребенка. Зашел Келлауэй, дважды выстрелил, пригвоздил первым Колберт и дал промах на втором. Затем последний выстрел, когда Колберт вновь поднялась, чтобы застрелить Боба Лутца. Всего семь выстрелов.
А вот по отметкам времени на телефоне выстрелы распределились по-другому, не соответствующе. Три, потом чуть позже два (и что-то упало. Что? Может, компьютер?), а потом один, а после еще один. У Лантернгласс были кое-какие соображения, что бы это могло значить, но с ними она и не подумала бы выходить к прессе. Не была уверена, что Тим Чен позволил бы ей хотя бы указать на несоответствия между эсэмэсками Окелло и официальным отчетом.
Она отдала Окелло его телефон и сунула в карман свой собственный.
– Понадобятся снимки любых из них – без проблем, – сказал Окелло.
– Возможно, – ответила Лантернгласс. – Дай мне переговорить с редактором и прокатать на нем пару вариантов.
Дороти поскакала к порогу «Лидз» и остановилась прямо внутри охранного заграждения. На ней красовалась енотовая шапочка с лапками и мордой енота. Не меховая шляпка с хвостом, а скорее похожая на фигурку енота для кукольного театра, только надетую не на руку, а на голову.
– Нет, – отрезала Лантернгласс, и улыбка Дороти мигом исчезла, сменившись уродливой сердитой гримасой.
– Двадцать процентов скидки, – протянула она.
– Нет. Положи обратно. – Айша набирала номер редакции.
– Мне надо пописать, – завела Дороти.
– Потерпи минуточку, – отозвалась Лантернгласс.
– У них в «Лидз», наверное, есть туалет для своих, – сказал Окелло. И дернул головой в сторону укурка с пышной шевелюрой. – Слышь, бро. Не против, если малютка в ваш туалет сбегает?
Укурок медленно смежил веки, раскрыл их и произнес:
– Без проблем, чел. Действуй.
Дороти, надменно танцуя, двинулась было обратно в «Лидз».
– Не, погодь, – произнес укурок сонливым голосом. Вид у него был, словно его только что разбудили. – Блин. Там ремонт. Мы три месяца упрашивали их смыв наладить. И лишь после массового отстрела у них наконец-то время нашлось.
Дороти обернулась на мать, широко раскрыв глаза: и что теперь?
– Подожди, – прошипела Лантернгласс: как раз Тим Чен ответил на вызов.
– Айша, – заговорил Тим безо всяких вступлений, – ты слышала?
– О чем?
– О распоряжении эвакуироваться. – Голос Тима звучал безмятежно, почти мягко. – Сорок минут назад звонили из пожарной службы парка и передали официально. Нам надлежит очистить редакцию к десяти часам завтрашнего утра.
– Дресня.
– У меня дресни никогда не бывает, – уверил ее Тим.
– Это и вправду так. Ты мужик с крепчайшим запором из всех, кого я знаю.
– Нужно, – сказал Тим, – чтобы ты сюда вернулась. Все съезжаются, я под страхом виселицы убедил Шэйна Вольфа упаковать наши компьютеры. Деревья горят уже ближе четверти мили от нас, а ветер набирает силу.
– Мы лишимся здания? – спросила она. И сама удивилась собственному спокойствию, хоть тревога ее и была гладкой, но она тяжким грузом придавила желудок, словно проглоченный камень-голыш.
– Скажем так: нам не могут пообещать спасти его.
– Как быть с церемонией зажжения свечей? – спросила Лантернгласс.
– Ее телевидение покажет. Сможем посмотреть ее, когда появится возможность.
– У нас получится завтрашний номер выпустить?
Когда Тим Чен отвечал, голос его был надсадным, почти грубым. Она никогда не слышала, чтоб он разговаривал в таком тоне:
– Задницу раздерем, а выпустим. Эта газета выходила каждый будний день с 1937 года, и я не собираюсь становиться первым редактором, который подведет всю команду.
– Буду обратно, как только выберусь отсюда, – пообещала ему Лантернгласс. Она отключилась и огляделась в поисках дочери.