Записным Дружком Обри мысленно называл приятеля Хэрриет. Когда Хэрриет было девять лет, отец взял ее с собой в Сан-Диего в деловую поездку, которую растянул в продолжительные выходные, чтобы они успели попасть на бейсбол и сходить в зоопарк. В последнее утро отец взял Харриет с собой побродить по бережку и купил ей содовой. Когда шипучка кончилась, Хэрриет сунула в бутылку записку со своим адресом в Кливленде, прибавив к ней однодолларовую купюру и обещание дать еще денег, если нашедший бутылку станет переписываться с ней. Ее отец зашвырнул запечатанную бутылку на добрую сотню футов в море.
Спустя немногим более двух месяцев она получила письмо от некоего Криса Тибальта. Тот возвратил однодолларовую купюру, присовокупив к ней свое фото и записку с пояснением. Крису было одиннадцать лет, он увлекался созданием и запуском моделей ракет. Он отправился на Имперский пляж к югу от Сан-Диего запустить свою новую ракету «Катон», а там из песка торчала бутылка из-под содовой. Он уведомил ее, что его любимый президент Джон Кеннеди, его счастливое число – 63 и у него всего четыре пальца на правой ноге (несчастный случай с шутихой). Стандартное школьное фото (голубой облачный фон) запечатлело рыжевато-белокурого мальчика с ямочками на щеках и подбородке и со скобками на зубах.
Три года они писали друг другу письма, прежде чем встретились, когда Записной Дружок вместе с бабушкой пересекал страну из конца в конец. Тибальт провел выходные в доме Хэрриет и спал вместе с бабулей в гостевой комнате. Хэрриет с Записным Дружком вместе запустили ракету, «Эстес Астро-Кем», которая сфотографировала их с высоты шестисот футов[81]: два бледных пятнышка на зеленом поле и фантастический стебелек розового дыма, тянувшийся до самых их ног. Ко времени, когда Хэрриет заканчивала школу, они уже «встречались», переключились на электронную почту и согласились, что любят друг друга. Он устроился в Кентский университет работать по программе воздухоплавания, только чтобы быть поближе к ней.
По мнению Обри, Записной Дружок был похож на прыщавого младшего научного сотрудника из какого-нибудь молодежного романа, даром что ему было вполне за двадцать. Он играл в гольф с выводящим из себя изяществом, выглядел так, будто и знать не знал, что такое угри, и имел привычку находить птиц-подранков и выхаживать их до полного выздоровления. Братцы Джун обожали его, потому как его было легко напоить, а когда он пьянел, то лез к ним с поцелуями, которые сам же называл братскими. Обри отчаянно хотелось, чтоб тот оказался тайным гомосеком. К сожалению, Тибальт был простым калифорнийцем. Когда Хэрриет и Записной Дружок обсуждали, как назовут своих детей: Джет, если мальчик, и Кеннеди, если девочка, – у Обри было такое чувство, словно жизнь его безысходна.
В фургоне Ронни Морриса для Хэрриет было место, но на выступления она всегда ездила с Джун и Обри на «Вольво». Вместо Записного Дружка.
– Крис говорит, что я должна, – объяснила она Обри в одну из поездок. – Говорит, что не хочет, чтоб я стала нашей Йоко Оно.
– А-а, – протянул Обри. – Мы, значит, разлучаем влюбленных. Езда на заднем сиденье со мной почти вид наказания.
– Мм-м, – произнесла она, закрывая глаза и поудобнее устаиваясь головой у него на коленях. – Типа еженедельной трепки.
Джун как-то по-особенному прокашлялась на переднем сиденье, и через мгновение Хэрриет недовольно промычала, села, потом отвернулась. У Хэрриет была своя собственная лошадка Джуникорн, она устроила из нее подушку и уснула, отодвинувшись от Обри на фут.
Глава 10
Ближе к вечеру ветер усилился, покрыв поверхность невозможного острова небольшой рябью. Его остров резцом врезался прямо в напор ветра, рыская из стороны в сторону. Обри учуял запах дождя.
Его корабль-облако пробился к мрачным уродливым тучам, прямо под черный шарф ливня в мили шириной. Первые шумные капельки ударили Обри сбоку, срывая с него облачное облачение. Он вздрогнул, заботливо прижимая к себе Джуникорн, как мать, застигнутая дождем, оберегает дитя. Он пошел назад, выискивая укрытие. Из облачной груды рядом с вешалкой показалась ручка зонтика из белого тумана. Он схватил его, раскрыл, и широкая ткань твердого облака распростерлась над ним.
Время от времени он отводил зонтик в сторону, и, закрыв глаза, открывал рот. Льдистые дробинки воды били по губам, холодные и приятные на вкус, они оставляли привкус, как от лезвия ножа, если лизнуть.
Еще больше дождя попадало в ванну на львиных ножках из плотного облака. Целый пруд воды, подвешенной в ледяной чаше. Глубокая лужа, повисшая в дымке.
Три часа пробыли они под проливным дождем, прежде чем его громадный корабль-облако ушел на восток и поспешил прочь от грозы. Обри лежал, распростершись в затухающем великолепии солнечного света, свесившись головой за край облака, и следил за тенью своего небесного острова, скользившей внизу по карте северо-востока.
К тому времени у него живот болел от всей выпитой им дождевой воды, которую он черпал из своей глубокой ванны ковшом размером с собственную голову. К тому времени он уже успел секунд тридцать помочиться прямо с острова, запустив параболой золотистую струйку в сияющее великолепие дня. К тому времени Обри Гриффин уже забыл, что когда-то боялся высоты. Это как-то – в тот момент – выскочило у него из головы.
Глава 11
Тот единственный раз, когда она скользнула ему в объятия, случился в вечер их халтуры у горы Сахарная Голова в штате Мэн: выступали в каком-то пабе для гурманов, рядом с лыжным склоном. В тот раз Записного Дружка с ними не было. Хэрриет сказала, что ему пришлось остаться, чтобы позаниматься, но Обри узнал от Джун, что милые поцапались: склочные рыдания, высказанные гадости, хлопающие двери. Хэрриет добралась до электронных посланий с западного побережья от подружки Записного Дружка, о которой тот даже и не упоминал никогда. Он клялся, что они уже разбежались, но не видел причин избавиться от фото. Селфи полуобнаженной парочки были не самыми гадкими из них. Та фотка, от которой у Хэрриет и впрямь живот подвело, изображала Имперский пляж с высоты пятисот футов (снято с «Астро-Кем»), Записной Дружок со своей Салли с западного побережья вместе уставились в небо. Салли с западного побережья в электронной переписке называла его «Ракетным Втыком».
Обри тошно делалось от таких известий – тошно от возбуждения. Через три недели он должен был лететь в аэропорт Хитроу. Предстоял семестр в Королевской Академии музыки, начинавшийся сразу после рождественских каникул. Он уже отдал скопленные за полгода деньги за снятую квартиру (вернуть эти деньги уже было нельзя), но вдруг взыграло дикое желание остаться, сделать безумный скачок, уловить мгновение с Хэрриет.
Она держалась холодно и отчужденно все двенадцать часов долгой поездки на шоу, в котором они предваряли выступление рок-звезды Нильса Лофгрена. Втихомолку Обри подсчитал, что гонорар не покроет расходов на бензин, однако им бесплатно предоставлялись номера на курорте, питание и подъемники им также оплачивались. В более счастливые времена Хэрриет с Записным Дружком уже строили бы планы катания на лыжах целый день. Знаком того, как все поменялось, служило уже то, что Хэрриет даже не взяла с собой лыжи, оправдываясь тем, что что-то там потянула.
«На самом деле потянул что-то как раз Втык, так ведь?» – спросила Джун, когда они грузились в машину. В ответ Хэрриет с силой захлопнула багажник.
Всю дорогу она обкусывала ноготь на большом пальце и смотрела в окно на снежные сугробы и горбившиеся под снегом ели. Снег валил всю неделю, и было похоже, что они ехали по туннелю в облаках: белые скалы изваяниями высились по обе стороны дороги.
В тот вечер они играли залу, набитому до самых стен людьми, что постарше и побогаче их, людей, желающих послушать какой-нибудь приятный шум-гам в субботний вечер после утомительного дня катания на лыжах и упражнений с кредитными карточками. В зале было жарко, несло хмелем, мокрой шерстью, мокрыми волосами и дымком костров. Хэрриет надела голубые джинсы с застежкой здорово ниже талии, и, когда она склонялась над своей гитарой, Обри был виден верх ее изумрудных трусиков. В тот вечер она была особенно хороша, бесшабашна и потешна, ее обычно чистый голос обрел приятную хрипотцу, словно она выздоравливала после простуды. Они играли, они пили – бельгийское пиво с розовым слоником на этикетке. Обри пил уже четвертый стакан и чувствовал, что захмелел, когда выяснил, что у пива крепость 12°.
В маленьком лифте не хватало места для них всех и Обри с виолончелью, так что Обри с Хэрриет поднимались вместе, оставив внизу Джун с братьями. Когда они вышли на третьем этаже, Хэрриет глянула в одну сторону, потом в другую, рассматривая вприщур белые цифры на дверях номеров. Она покачивалась и опиралась на руку Обри.
«Где мой номер? – спросила она. – Ты помнишь?»
Обри попросил у нее ключ-карточку, но из безликого черного прямоугольника не удалось понять ничего.
«Пойдем позвоним из моего номера», – предложил Обри, но они так и не позвонили.
Глава 12
Роем ярких искр в льдистой, ветреной темноте высыпали звезды. Ощущение такое, будто здесь, на высоте, в десяти тысячах футов над землей, стояла зима. Обри доел остатки мюсли и забился под кучу одеял вместе с Джуникорн, прижимая игрушку к лицу, пытаясь уловить в ней запах Хэрриет, вспоминая, как пахли ее волосы в ту ночь в штате Мэн – сосновой хвоей, можжевельником.
При мыслях о Мэне, вспоминая, как они срывали друг с друга одежду, как целовались едва ли не безрассудно, Обри охватывало такое же сильное желание обладать Хэрриет, как не так давно ему страстно хотелось пить. И в самую глубокую ночь она явилась, откинула одеяла и прилегла – осторожно, почти застенчиво – рядом с ним: созданная из облака Хэрриет с полной высокой белой грудью, прохладным льющимся шелком волос, губами из сухого тумана и холодным парком языка.