Тыльной стороной ладони он оттолкнул, сминая, ее голову. Обри вырвался из рук женщины, державшей его сзади, с такой силой, что у той оторвались кисти, изойдя полосками паров. Он пробирался меж обнаженных тел. Все, кто когда-то помогали ему неумело, ловко и совсем безо всяких чувств справляться с томлениями любви – от его первой преподавательницы игры на виолончели до Дженнифер Лоуренс[87], старались удержать его в своей толпе. Он прорвался сквозь них, оставляя за собой оборванные полотнища жемчужного тумана.
Он взобрался по большой лестнице. В обеденном зале поджидали воины: бочковатые, в два человеческих роста, амбалы из зефира с громадными ватными дубинами, безмерными молотами из облака. Они, в отличие от девушек в зале этажом ниже, сформировались еще не полностью, их пластилиновые руки, вздувавшиеся тремя буграми, больше напоминали рисунки из шутливого анатомического атласа, чем настоящие части человеческого тела.
Обри Гриффин, в последний раз дравшийся на кулаках в девять лет, поприветствовал их. Он тяжело дышал, кровь в нем буйно играла.
Один из воинов взмахнул облачной кувалдой (головка молота была не меньше индейки, откормленной ко Дню благодарения) и ударил Обри в грудь. Тот удивился, до чего это оказалось болезненно: весь торс его содрогнулся от крепкого тычка боли. Однако он ухватил рабочий конец кувалды и не отпускал его. Крутанулся, выворачивая и таща за собой молот.
Эти создания, эти застывшие формы облака, были слабы в сочленениях. Им это было необходимо, иначе они не смогли бы сгибаться и двигаться. Он вырвал кувалду у напавшего, а вместе с нею вырвал и руку. Сделал полный круг, развернувшись на триста шестьдесят градусов, и выпустил молот. Тот врезался в кучу надвигавшихся амбалов, нанеся им двойной урон. Одного развалил пополам, прорезав по талии, и верхняя часть туловища шлепнулась на пол. Кувалда летела по восходящей и снесла башку второму амбалу, наступавшему за первым.
Облачные гладиаторы окружили его, подняв на изготовку кулаки и дубины.
Обри выкрутил лежавшую у его ног руку и для начала маханул ею перед собой, словно косой, так мальчишка пустил бы в ход палку, пробиваясь сквозь заросли сорняков. Он пробивался сквозь них, будто пробирался вперед через доходивший ему до пояса поток патоки.
Гладиаторы отскочили от Обри, опасаясь не столько его кулаков, сколько его бодрой ярости: верхняя губа у него поднялась, обнажив оскал зубов. Облаку недоставало мужества его же собственных убеждений, на самом деле оно ничуть не больше готово было надругаться над ним, чем позволить ему свалиться вниз. Он же сдерживаться в том же духе не собирался. Пробившись к середине зала, он хватал ртом воздух, обливался холодным потом – и остался один.
Он прошел в замок, но в нем не было ничего примечательного. Создав грандиозный вход и пиршественный зал, облако, похоже, исчерпало свои замыслы. Он прошел в еще одну громадную арку и в очередной раз оказался у основания купола.
Вершина была далеко вверху, в сотнях футах над ним. Он ощутил легкий приступ головокружения, всматриваясь в нее, а еще и кое-что похуже… призрак блестящей, как стекло, черной жемчужины завис над краешком его сознания.
Он сделал долгий натужный выдох – и полез.
Глава 22
Команда СТОП ударила с такой силой, едва ли не физической, что голова Обри дернулась назад. Однако, когда мысли вернулись, он уже взобрался на двадцать футов. Моргнул, смахивая с ресниц слезы, протянул руку и запустил ее в отвесную поверхность облака.
Оно опять бабахнуло его, так человек бьет каблуком по раненой осе, чтоб не ползала.
Но карабкаться он не перестал. Только попятился.
«НЕТ!» – взревел он, даром что и звука не проронил. То была мысль, безотчетная и вздорная.
Глаза увлажнились. Гребень слепящего белого шара расплывался и двоился, потом вновь сливался воедино. Он по-прежнему взбирался вверх, футов на семьдесят-восемьдесят.
То, что насылало эти телепатические удары, казалось, колебалось. Может, не привыкло, чтоб на него орали. Обри одолел еще сорок футов и добрался до места, где склон, по всей видимости, достаточно закруглился, чтоб можно было попробовать встать. Он уже поднимался на трясущихся ногах, когда черная жемчужина, ударив исподтишка, вновь поразила его. Он зашатался, теряя равновесие, одна нога заскользила, убегая вперед. Упади он навзничь, так и пролетел бы обратно все сто двадцать футов до основания, но он сумел, извернувшись, плюхнуться на живот, да так крепко, что весь воздух из легких вышиб. Раскинув руки-ноги буквой Х, плотно вжался в изогнутую поверхность облака.
– Ах ты, сучка, – вырвалось у Обри, и он заставил себя подняться на колени, а потом и снова на ноги.
Он держался. Жесткий ветер рвал ему легкие при каждом ухающем вздохе. Постепенно до него дошло (опять!) возбуждающее жужжание, которое как слышалось, так и ощущалось прямо у него под ногами. Как будто он стоял на стальной платформе при приближении поезда. Бренчание усиливалось по мере того, как он поднимался, пока не обратилось в басовитое механическое гудение, вызвавшее в памяти одну резонирующую ноту в начале «Мне хорошо» в исполнении «Битлз».
Обри перестал шагать, когда до верхушки купола оставалось пятьдесят шагов, и покачнулся. Голову ломило. В ушах тоже.
Впервые он заметил, что стоит на чем-то, что не было облаком. Одного цвета с облаком (с оттенком тусклого олова), но тверже всего, что ему доводилось трогать до сих пор, оно находилось прямо там, укрытое ковром тумана, толщиной и до дюйма не дотягивавшего.
Он опустился на колени и развеял дымку. Здесь ей, казалось, недоставало воли или густоты, чтобы твердеть. Под дымкой показался изгиб, возможно, самой большой в мире жемчужины, размером с десятиэтажный небоскреб. Она не была черной, а куда больше напоминала полированную сферу льда. С той разницей, что лед холодный, а это было теплым и гудело, как силовой трансформатор.
И еще кое-что. Он видел там что-то. Какую-то неясную фигуру. Похоже было на угря, вмерзшего в не-лед.
Обри пополз, сметая дыханием облако по пути. Здесь пелена ему не сопротивлялась. Он высвободил что-то вроде золотой проволочки, тоненькой, как волосок, пролегавшей снаружи подернутого дымкой стекла. Еще через дюжину шагов он обнаружил еще одну золотую нить. Вскоре нашел и третью, четвертую. Все золотые проволочки тянулись до самой верхушки купола, где переплетались в хрупкое гнездышко.
Рука его, проходя над одной из проволок, ощутила холодное дыхание на ладони. Обри приостановился, нагнулся пониже и обнаружил линии, проколотые тысячами перфораций, испускающих клочки белого инея.
Все невозможное вещество облака начинается здесь, подумал он. Жемчужина носила облачение из золотых нитей, которое производило облако как форму маскировки, выдавливая дымку, что была легче воздуха, зато прочна, как человеческая кожа. Это не было техникой, это было волшебством.
За этой мыслью тут же последовала и другая. Никто ему больше не препятствовал. Он не чувствовал физического воздействия со стороны черной стекловидной булавы с тех пор, как нашел первую золотую нить.
«Я внутри системы его обороны, – подумал он, не зная, насколько в том можно было быть уверенным. – Здесь ему нельзя сражаться со мной. И спрятаться ему тоже негде».
Он глянул еще раз сквозь золотую паутинку внутри не-льда и заметил еще одного вмерзшего угря, толстого, как мужское бедро. Он пошел за ним вверх, взглянуть, куда это его заведет, по дороге разметая в стороны тонкий туман.
Наконец он оказался на самой верхотуре. Сложив губы трубочкой, выдохнул паутинчатый клуб и наконец-то увидел то, что слышал в последние пятнадцать минут. Купол был увенчан чем-то похожим на перевернутое блюдо из прекрасной золотой фольги. Тысяча сияющих лучей расходились по нему, как спицы от ступицы колеса. Блюдо издавало постоянный электрический гул, который Обри ощущал тонкими волосками на руках, поверхностью кожи, пломбами в своих зубах.
Обри стоял, отирая лоб рукой. Взгляд его переместился, устремившись под золотой кубок, внутрь огромного не-стеклянного шара. Не сразу удалось понять, во что он всматривался, а когда все встало по местам, его охватило почти неодолимое головокружение.
Это было лицо. Серая гладкая сфера, а внутри – голова, – больше, чем голова кашалота. Обри увидел единственный закрытый глаз, повернутый к нему. Глаз диаметром с хорошую ванну. Ниже повисла борода из щупалец (тех самых угрей, что он видел), каждый из этих жилистых придатков был толще пожарного шланга. Трудно было определить, какого цвета могло быть это существо. Все внутри сферы принимало зеленовато-серый оттенок, как у застарелой, замерзшей сопли.
В одном месте он опять опустился на колени. Золотое блюдо поверх жемчужины гудело непрерывно. Он подумал, что существо внутри не-льда либо мертво, либо в состоянии комы, очень близком к смерти, а вот скрытая в нем техника живет и здравствует.
Краем глаза Обри заметил движение и повернул голову. Небесная Хэрриет поджидала в нескольких ярдах, нервно переплетая руки. Ее бледный наряд, идеальный для свадьбы, подметал стального цвета не-лед внизу.
Обри указал на лицо в сфере.
– Что это? Это ты там? – обратился он с ней. – Это ты настоящая?
Уверенности, что она понимала, не было, и ему опять пришло на ум неграмотное перелистывание журнала, полного картинок. Но тут она покачала головой и обхватила себя руками.
Нет. Нет, он так не думал. Подумал вновь (в надежде быть, возможно, точнее), что чем бы ни было существо там, внизу, оно мертво. Она же (облако) скорее… что? Служба безопасности? Любимица?
Он немного подался вперед и положил руку на морщинистое перевернутое блюдо из золотой фольги.
С тем же успехом можно было сунуть палец в электрическую розетку, разряд был такой сильный, что у него зубы клацнули, сомкнувшись, и на мгновение все видимое было словно стерто заревом серебристого света, будто дюжина фотовспышек разом сверкнули ему в лицо. Только сотрясло его не электричество, а разряд одиночества в пять тысяч вольт, ощущение потребности до того острое, что способно убить.