[92]. А вот на глазах у всех я теряла весь свой дух «а-пошло-оно-все-на-фиг», стеснялась касаться и целоваться, не желала навлекать на себя любопытствующие взгляды или оскорбления. При виде милой сердце у меня распирало до того, что в груди больно делалось, однако матушку ее обняла покрепче, чем прижала к себе любимую. Не было последнего объятия. Не было последнего поцелуя. С этим позором мне жить остаток жизни.
С минуту мы поболтали про обратный перелет с Британских Виргинских островов, и я еще поддразнила девчушку на предмет, сколько всего она понасобирала для большого переезда. «Ты точно обо всем помнила? Надеюсь, не забыла про батут. А как насчет каноэ? Хватило места втиснуть его куда-нибудь?»
Только разговор не был долгим. Еще раз ударил раскатистый гром, и Йоланда, подпрыгнув, опять завизжала. Что-что, а хорошую грозу эта девчушка обожала.
– Йо-лан-да! – окликнула ее Мартина со своего шезлонга. Мартина была русской стриптизершей, что жила внизу с Андроповым. Дразнясь, она заигрывала с Йоландой, что мне не очень-то нравилось, не потому, что я ревнива, а потому, что считала: ей нравится изображать дружбу с лесбиянками сверху, чтобы доводить до белого каления своего дружка. Андропов был угрюмым неповоротливым толстяком и прирожденным безработным, бывший химик, он перебивался случайными заработками в «Юбер»[93]. – Йо-лан-да, прелесть твоя промокнет.
– Что ты сказала, Мартина? – спросила Йоланда, вся из себя детская веселость и невинность, выслушивающая учительницу.
– Во-во, хочешь, попробуй еще разок это высказать, – сказала я.
Мартина бросила на меня лукавый взгляд и произнесла:
– Твое кресло, оно под дождь попадет. Большая туча его насквозь вымочит. Лучше поспеши. Ты ж захочешь, чтоб попочке твоей прелестное местечко досталось. – Она подмигнула мне и подняла с травы свой мобильник. Уже минуту спустя болтала с кем-то по-русски легко и смешливо.
Меня такое как крапивой жгло: слушать ее похотливые речи, какие она себе позволяла, притворяясь, будто не знает, что они означают, потому как английский не ее родной язык. Жаль, времени на разборки не было. В следующую секунду кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидела, что Малыш Дракула вышел к нам на улицу. Темплтон укутал голову своим плащом, оберегая лицо от солнца, и глядел на меня из-под лоснящихся черных складок. Ему Йоланда тоже нравилась, к тому же не хотелось упускать случай поглазеть на разгрузочную суету.
– Але, Темп, – заговорила я. – Мама твоя увидит, что ты на улицу вышел, и тебе уже не придется притворяться, что ты спишь в гробу.
Тут как раз мамаша его и закричала:
– ТЕМПЛТОН БЛЕЙК! – И материализовалась на крыльце их миленького, цвета сливочного масла ранчо. – ДОМОЙ! МИГОМ! ХАНИСАКЛ! – Последнее относилось ко мне, словно бы ее сынок пошел шататься исключительно по моей вине. Мать Темплтона только что дрожмя не дрожала (к здоровью сына она относилась очень серьезно), и так получилось, что ее забота о его благополучии спасла и мою жизнь тоже.
– Он со мной, – сообщила я.
– Мы занесем кресло в дом, – сказала мне мать Йоланды.
– Оставьте его. Я сразу же вернусь, – обратилась я к ним. И то было последнее, что я вообще кому-то из них сказала.
Я повела Темплтона через улицу. Не было видно никого, кто бы знал, уходить под крышу или нет. Грозовая туча была одиноким пиком тьмы на бескрайнем небесном просторе. Всем казалось ясным: ливанет на шесть минут, а потом снова станет ясно, жарко и славно. Только, когда в следующий раз грянул гром, внутри тучи разорвался яркий голубой пузырь молнии, отчего народ как бы зашевелился. М-р Уолдмэн, перестилавший кровлю, сунул молоток за пояс и стал пробираться к краю крыши, к лесенке. Мартина перестала болтать по телефону, поднялась на крыльцо, прихватив сложенный шезлонг, и с любопытством, смешанным с восторгом, уставилась в темнеющее небо. Там она и стояла, когда Андропов, слишком быстро разогнав свой черный «Крайслер» и пронзительно визжа тормозами, лихо развернулся рядом, потом выскочил из машины и с силой захлопнул за собой дверцу. Она насмешливо смотрела, как он на всех парах одолевал маленький клочок палисадника. При этом лицо у него было до того красным, словно кто-то показал ему фотографию, на которой его мать занималась сексом с клоуном.
Я дружески кивнула Урсуле, которая покачала головой с каким-то изнуренным недовольством: она всегда расстраивалась, когда Темплтон забывал вести себя как инвалид, – и снова исчезла в доме. Я привела Темплтона в гараж, приподняла его и усадила на высокий табурет за верстак его отца. Отца его не было в живых: погиб, когда, напившись пьяным, слетел с дороги в Саншайн-Каньон, – зато он успел оставить после себя ручную пишущую машинку с двумя отсутствующими буквами («х» и «ь»), на которой Темплтон и выстукивал свою вампирскую историю. Настукал пока шесть страничек и уже выпустил кровь почти из всех девок в Трансильвании. Я попросила его написать мне что-нибудь хорошее и кровавое, взъерошила ему волосы и пошла обратно к Йоланде и ее матери. До них я так и не дошла.
Йоланда стояла на заднем бампере «Тойоты Приус» и возилась с одним из тросов. Ее мама стояла на дороге, уперев руки в бока, и оказывала той моральную поддержку. Кое-кто из служителей кометы находился на улице, подбирая бумажные тарелки. Толстуха, стоявшая за грилем, с кислым видом косилась, щурясь, на грозовой фронт у себя над головой. М-р Уолдмэн уселся на верхнюю перекладину своей лесенки. Андропов ухватил Мартину за кисть, заломил ее и потащил подругу в их квартиру. Вот в таком положении и были все, когда разразилась гроза.
Я на шаг вышла за дверной проем гаража, и тут же что-то впилось мне в руку. Было похоже на болевой шок, а потом ноющее онемение, какие испытываешь после того, как сестра в тебя шприц всадит. Первая моя мысль: слепень укусил. Потом взглянула на свое голое плечо и увидела ярко-красную каплю крови и какую-то торчавшую из кожи штуковину – золотую колючку. Всхлипывающе придыхая, извлекла ее и стояла разглядывала. Колючка была дюйма два в длину и видом своим походила на булавку из острого, как игла, янтарного стекла. Очень красивая, как драгоценность, особенно яркая и красная от моей крови. Я никак сообразить не могла, откуда она взялась. Еще она была твердой, тверже кварца. Я крутила ее так и сяк, а она ловила неестественный розовый отблеск грозы и посверкивала.
М-р Уолдмэн закричал, и я, вовремя оглядевшись, заметила, как он шлепнул себя сзади по шее, как будто тот же слепень, что меня куснул, и в него только что впился.
Тогда уже я слышала, как приближается дождь, яростный грохот, становившийся все громче и громче. Грохотало шумно, словно тысячу канцелярских кнопок потоком ссыпали в стальное ведро. У какой-то машины сработала противоугонная система, на взгорке прерывисто завыла сирена. Мне показалось, что сама земля у меня под ногами зашаталась.
Испугаться – это одно, но то, что меня охватило, было сильнее. У меня вдруг появилось предчувствие беды, в животе будто что-то болезненно крутанулось. Я выкрикивала имя Йоланды, но не уверена, что она слышала меня сквозь набиравший силу разгульный перестук дождя. Она все еще стояла на заднем бампере. Подняла подбородок, вглядываясь в небо.
Темплтон позвал меня, и от волнения голос его звучал, как у очень маленького мальчика, каким он и был. Я обернулась и увидела, что он добрался до самого выхода из гаража, привлеченный ревом начавшегося дождя. Обхватив его рукою за грудь, я затащила его обратно в гараж, почему мы оба и выжили.
Оглянулась я в тот самый миг, когда дождь накрыл улицу. Он затрещал там, где ударился в твердое дорожное покрытие, и глухо зазвякал, лупя по крышам машин, я старалась уверить себя, что это град, но что-то во мне понимало: это не град.
Послушница кометы, деваха, собиравшая бумажные тарелки на улице, выгнула спину – как-то внезапно – и широко-широко раскрыла глаза, будто ее за задницу щипали. Я видела, как булавки бились о дорогу, как уже там и сям все покрывали серебристые, золотистые иголки, подпрыгивавшие с легким позвякиванием.
Сидевший на своей лесенке м-р Уолдмэн вдруг вытянулся, будто штык проглотил. Одной рукой он уже держался за шею у затылка, другая метнулась к пояснице. Там, на верхотуре, он пустился в какой-то бессознательный танец, вновь и вновь поражаемый уколами. Правая нога его спустилась к следующей перекладине, промахнулась, и старик полетел вниз, сбив лесенку и кувыркаясь на всем пути до земли.
Потом дождь ударил во всю силу. Толстуха за грилем все еще смотрела в небо (она была единственной, кто не побежал), и я видела, как ее иссекло в куски потоком крепких, как сталь, иголок. Морщинистый серебристый балахон дергался туда-сюда на ее теле, словно бы из-за него дрались невидимые собаки. Она вскинула вверх руки, словно капитулируя перед наступающей армией, и я видела, как в ее ладони и предплечья впились сотни иголок, отчего толстуха стала похожа на бледно-розовый кактус.
Миссис Рустед развернулась, держа голову книзу, сделала два шага от машины, потом передумала и вернулась. Она слепо шарила и нащупала ручку дверцы. Руки ее были сплошь покрыты иголками. И спина. И шея. Изо всех сил дергала она дверцу со стороны водителя, открыла ее и стала забираться вовнутрь. Увы, успела лишь одолеть половину пути до баранки, когда взорвалось ветровое стекло, осыпав ее стеклянной крошкой. Мать Йоланды повалилась и больше не двигалась, ноги ее так и остались торчать на улице. Задняя поверхность ее округлых полных бедер покрылась густой щетиной иголок.
Йоланда спрыгнула с бампера и повернулась ко мне. Бросилась бежать к гаражу. Я слышала, как она выкрикивала мое имя. Я сделала пару шагов ей навстречу, но Темплтон ухватил меня за руку и никак ее не отпускал. Вырваться от него я не сумела и не смогла потащить его за собой наружу. Когда оглянулась, девочка моя уже упала на колени, и Йоланда… Йоланда…