Ратвен похолодел, по рукам пробежали мурашки: волоски вставали дыбом.
– «Меч Святости»? – прервал он ее.
– Да, – подтвердила Грета ужасно юным голосом. – Да, точно. Он был… обожженный. А глаза у него… этого не может быть, но они светились голубым! Я не знаю, что он такое, и их много – не знаю, сколько, Ратвен. Это они. Те, что убивают людей.
– «Во имя очищения», – проговорил он, скорее утверждая, чем спрашивая.
– Да, – снова подтвердила она. – Правильно. Я… я в двух остановках от «Блэкфрайарз». Скоро приеду.
Звонок закончился. Ратвен отнял телефон от уха и уставился на него. Его зрачки постепенно снова расширялись. Грета Хельсинг очень редко допускала, чтобы кто-то увидел или даже услышал, что она плачет. Это само по себе заставляло страх медленно ползти по его позвоночнику: холодное тошнотворное ощущение, что из-под контроля выходит нечто громадное.
Он встряхнулся и поспешно прошел в прихожую, чтобы взять пальто, ключи и зонтик. Сколько бы она ни говорила «не выходите из дома», если он в свои годы начнет вести себя таким образом, то следующим шагом можно будет вообще забиться в подпол и шипеть на людей, а он и так уже много времени потратил на сетования по этому поводу.
Вечер действительно был темный и непогожий, а на востоке, над Собачьим островом, погромыхивало, и пешеходы на улице спешили скорее убраться отсюда, пригибая головы и сутулясь. Никто не обращал на него внимания по дороге к автобусной остановке «Блэкфрайарз»: просто еще один мужчина в темном пальто, возможно, чуть более бледный, чем большинство, с темными волосами, зачесанными назад над высоким лбом. Общее впечатление портило только то, что от влаги волосы у него начинали мелко курчавиться.
Ратвен прислонился к удобно расположенной стене и сделался незаметным: слился с окружением, стал непримечательной фигурой в непримечательном месте. До прибытия автобуса с Гретой было несколько минут, и он хотел тщательно поискать кого-либо, заинтересованного в том, чтобы нанести ущерб ему или его друзьям. Однако ничто не указывало на явную угрозу. Слушая стук дождя о зонтик и осматривая дорогу и тротуар, он снова обдумывал то, что им уже удалось к этому моменту выяснить.
Ему было не слишком понятно, почему нечто из самых забытых и весьма непривлекательных анналов истории внезапно вынырнуло здесь, в Лондоне, в текущие дни, однако сходство было неоспоримым. Люди, ответственные за нападение на Варни – а теперь и на Грету тоже (о чем Ратвен пока не позволял себе задумываться), – явно читали те же книги, какие он только что смотрел, и он не мог сказать, что хуже: представить себе, что они следуют примерам прошлого или что пытаются его воссоздать.
А если они вознамерились причинить Ратвену и его друзьям такие неприятности, то к чему еще они стремятся? В Лондоне найдется немало существ, подпадающих под широкую категорию «немертвых», которых надо подвергнуть гонениям. Он не слышал, чтобы убийцы в сутанах напали на кого-то еще, однако это не означало, что такого не происходит или уже не произошло.
Ратвен поднял голову: тупорылый автобус уже въехал в пределы видимости, и его окна ярко и весело светились в темноте. Он отошел от стены. Сначала – главное: он отведет Грету домой и убедится, что с ней все в порядке, а уже потом будет размышлять над повторным появлением смертоносного монашеского ордена и пытаться понять, что к чему.
Дождь усилился, струясь по стокам и утаскивая комки и клочья мусора вниз, в туннели. Чтобы выйти из автобуса, Грете пришлось дожидаться, пока все остальные прошаркают по проходу и спустятся по ступенькам, – и там она с явным отсутствием грациозности почти рухнула в протянутые руки Ратвена и уткнулась лицом ему в плечо.
Он прижал ее к себе, обняв крепкими, как сталь, сильными руками. Кожа у него была очень гладкой, прохладной и белой, а знакомый запах той штуки, что он наносил на волосы, оказался абсурдно успокаивающим: нечто, немного похожее на розы, острое и чуть сладковатое. Она слышала биение его сердца – медленное, ровное и гулкое, – и этот ровный ритм немного умерил ее собственный бешеный пульс.
Грета вцепилась в Ратвена, вжимаясь лицом ему в плечо и обвив руками его торс, а он несколько секунд просто обнимал ее и гладил по голове, а потом вздохнул и рассудительно сказал:
– Погода ужасная, и если мы еще так постоим, то с нашим везением кто-то из нас (или мы оба) что-нибудь подхватит. Идемте. Мы вернемся домой, и вы выпьете большую порцию чего-нибудь покрепче. Или даже две порции. Я еще не решил.
Грета издала тихий неуверенный смешок и еще через секунду отцепилась от него и потерла лицо, радуясь темноте. Она не относилась к тем немногочисленным бесящим других женщин особам, умеющим плакать красиво, и отчасти поэтому очень старалась этого не делать.
– Ладно, – согласилась она. – Но если кто-то кинется на нас с острыми орудиями, я предоставлю действовать вам. С меня на сегодня хватит.
Губы Ратвена сжались в тонкую нитку, но он ничего не сказал – только обхватил ее за талию и поддерживал весь недолгий путь домой.
Из-за темноты и ливня ни одна душа не заметила две точки голубого света, медленно отдаляющиеся от сливной решетки в тротуаре напротив их дома, как и бегства спустя мгновение нескольких перепуганных крыс.
В теплой светлой прихожей он забрал у нее пальто… и, округлив глаза, приподнял пальцем ее подбородок и выругался.
– Что? – Она увернулась от его руки. Ратвен с непривычной тревогой пристально смотрел на нее. – Что такое?
– Почему вы не сказали, что они приложили все силы, чтобы перерезать вам горло? Ох, Иисусе Христе и сонм его ангелочков! Идите и сядьте, пока не упали, и позвольте мне обработать порез.
Грета непонимающе воззрилась на него, а потом шагнула к столику с зеленым зеркалом и стянула с шеи шарф. Там, куда врезался клинок, на уровне вены, проходящей под челюстью, на ее шее красовалась воспаленная красная полоса. Окружающие ее ткани опухли и блестели – и вместе с облегчением от того, что она находится в безопасности у Ратвена дома, Грета постепенно начала ощущать, что порез болит. Вернее, не столько болит, сколько горит. Ощущение было, как от попавшего на незащищенную кожу щелока.
– Ой! – сказала она, часто моргая и пялясь в зеркало.
И тут пол у нее под ногами вдруг накренился, словно палуба попавшего в шторм корабля. Знакомые мраморные клетки в прихожей внезапно стали искристо-серыми. Где-то очень далеко Ратвен произносил слова, недопустимые в приличном обществе… а потом пол еще раз головокружительно качнулся – и все на какое-то время исчезло.
Глава 5
Открыв глаза, Грета заморгала, толком не соображая, что она видит. Плоская поверхность, преимущественно белая, и край какого-то объемного узора, переплетение листьев и цветов. Спустя пару мгновений глаза наконец решили сфокусироваться, и она опознала лепнину на потолке у Ратвена в гостиной. Это открытие заставило ее заморгать еще чаще.
Она села – а вернее, попыталась – и с изумлением обнаружила, что комната тошнотворно кружится, так что ей пришлось на пару секунд очень крепко зажмуриться, пока помещение не соизволило остановиться. Шея болела адски. Быстрая проверка показала, что кто-то заклеил порез марлевой подушечкой.
Вторая, более медленная попытка снова принять вертикальное положение стала более успешной. Все еще прикасаясь пальцами к марлевой повязке, Грета осмотрелась: она лежала на лучшем из двух диванов гостиной, а поблизости в кресле восседал Фаститокалон. Когда она зашевелилась, он поднял голову и заложил книгу, которую читал.
– Снова с нами? – мягко осведомился он.
Постепенно к ней возвращались воспоминания о самых последних событиях. Грета смогла вспомнить, как сошла с автобуса и обвилась вокруг Ратвена перепуганным осьминогом, а потом ее полило дождем, а потом он что-то сказал и… все стало серым и искристым, и Грета понятия не имела, на сколько отключилась. Она не без труда заставила себя перестать теребить повязку: хотелось самой взглянуть на порез и убедиться в том, что он правильно обработан.
– Я никуда не уходила, – ответила она Фаститокалону.
– Ты резко потеряла сознание, – сообщил он, протягивая руку к столу за чашкой. – Не беспокойся, ты отключилась не больше чем… ну, я бы сказал, на пятнадцать-двадцать минут. Весьма впечатляющий обморок, насколько я могу судить: Ратвен подхватил тебя на руки очень красиво, совсем как в кино. Полагаю, он был немало собой доволен. Выпей-ка вот этот чай, тебе будет полезно.
– Я не падаю в обмороки, – проворчала Грета. – По крайней мере, раньше не падала и снова падать не собираюсь. – Она взяла чашку обеими руками. – Как Варни?
Слава богу, хоть он этого не видел. Достаточно плохо, что свидетелем этого стал Ратвен, но Варни вообще относительно чужой, а она особенно не любила допускать какие-то неловкие моменты в присутствии незнакомых или малознакомых существ.
Чай оказался крепким и очень сладким и к тому же с бренди. С чуть смущенной улыбкой она поняла, что сама заставила бы выпить такой человека, оказавшегося в схожей ситуации. Ох уж этот Фасс!
– Варни, – ответил он, – пришел в себя и разговаривает. Сейчас Ратвен с ним. Похоже, жизнь у него была интересная. Мы приятно побеседовали о том, каково быть древним и немощным. – Фаститокалон откашлялся. – И он был так любезен, что подтвердил: сведения, которые мы обнаружили в одной из книг этого юноши, Крансвелла, звучат очень похоже с описанием тех людей, что на него напали. Какие-то средневековые монахи, орудующие необычными мечами, представляешь?
Грета воззрилась на него, а потом поставила чашку и начала дико озираться.
– Где моя сумка? Что стало с моей сумкой?
– Она здесь, – сказал Август Крансвелл, выходя из кухни с потрепанной сумкой Греты.
После секундного замешательства она его узнала: они познакомились на вечеринке, которую Ратвен устроил несколько месяцев назад.
– Вы очнулись, – добавил Крансвелл (совершенно избыточное замечание). – Как вы? Что произошло?