Глава 8
Наверху, в городе, снова шел дождь: тот мелкий, но неотступный ледяной дождь, который типичен для Лондона на протяжении большей части зимы. Не настолько холодный, чтобы на самом деле превратиться в лед, но определенно достаточно холодный, чтобы страдали абсолютно все, кому пришлось под ним идти.
Варни вопреки наказу Греты встал с постели. Он весь день тревожился и раздражался – с той минуты, как доктор ушла, не послушав совета кровососущего, – чтобы заняться… тем, чем она занимается… надо полагать, лечением других чудовищ от инфлюэнцы и штопаньем дыр в их шкурах. Завернувшись в хозяйский (и очень красивый) халат, оказавшийся слишком коротким в рукавах и подоле, вомпир стоял у окна своей временной спальни и хмурился на приближающиеся сумерки.
Фрэнсис Варни уже очень давно не сталкивался с людьми, которые настолько спокойно связывались с миром сверхъестественного, – возможно, потому что старался вообще не знакомиться с людьми. То, что Грета настолько его не боится, Варни беспокоило. Он не понимал, как относиться к этому. Или к ней.
Пальцы Варни сами потянулись к повязке, закрывавшей рану. Когда жар спал, память о недавних событиях вернулась к нему более четко, чем ему хотелось бы, и он не мог не вспоминать некоторые моменты той ночи.
Сказанное Грете было правдой: он действительно старался свести к минимуму случаи, когда при внезапном пробуждении набрасывался на кого-то, ощерив клыки, но все равно это… оставалось инстинктом, который ему не удавалось подавить полностью. Осознание того, что он только что сделал… по отношению к совершенно незнакомому человеку… на пару секунд было даже тяжелее, чем физические симптомы ранения.
Затем он сказал какую-то глупость – ему не удавалось толком вспомнить, что именно, – после чего все стало сначала туманным, а потом и вовсе потонуло в тошнотворной, головокружительной муке. Он туманно вспоминал прохладные руки, прикасающиеся к его лицу, мягкое ощущение на коже, но все это заливала боль.
Когда он снова начал воспринимать мир, то почувствовал себя как-то иначе: рана по-прежнему жутко болела, но эта боль была ему знакома, опознавалась по бессчетным прежним ранениям. Ратвен и Грета помогли ему подняться по лестнице, и Варни не мог и не хотел вспомнить, кто именно его раздевал…
Он отшатнулся от этой мысли и снова стал смотреть в окно – но так и не смог отвлечься от вопроса: как ему реагировать на доктора Хельсинг. Надо ли попытаться ее оттолкнуть, выдворить из сферы своих интересов, настоять, чтобы она ради собственной безопасности избегала его взгляда? Попробовать пить ее кровь? У него просто не было никакого мерила для сравнения.
Возможно, это просто сбой работы организма, затронувший мозг, – или дело в том, что несколько десятилетий он провел, лишь изредка выходя из спячки, и не имел опыта встреч с современными женщинами, однако Варни все труднее становилось избегать мыслей о ней. Он ощущал начало такой же неподобающей фиксации, какая у него возникла в отношении Флоры Баннерворт несколько веков назад.
Грета совершенно не походила на Флору или кого-то из тех девиц, которых он преследовал с такой целеустремленностью: ни одной из них, конечно же, и в голову не пришло бы стать врачом (и он не был уверен в том, что одобряет такую карьеру для леди), – однако она была не лишена привлекательности, бледной и угловатой.
«Мм, – подумал он, – неужели я никогда не избавлюсь от неподобающего желания?»
К тому же это было не просто желание: тут присутствовало некое прискорбное очарование: разум Варни пытался загнать Грету Хельсинг в какую-то уже имеющуюся ячейку его представления о мире – и терпел полное поражение. Она была странной, и он не мог толком понять, почему она занимается именно этим делом или почему кому-то вообще может захотеться этим заниматься. Ему более или менее было понятно желание починить сломанное, но… силы, время и энергия, которые человеку придется вложить в то, чтобы изучить медицину, получить квалификацию врача и потом вести медицинскую практику среди немертвых… Это представлялось ему совершенно непонятным. Не только работа, которой она занимается, но и то, на что ей приходится идти, чтобы эта работа и источник ее доходов оставались тайной для дневного мира. Это было так странно! Все было странно – и все, что он знал, здесь не работало, и этот дом стал единственным местом, которое давало Варни хоть какое-то чувство безопасности и надежности. При мысли о том, чтобы выйти в город, раскинувшийся за этими окнами, у него по коже бежали мурашки. Быть чудовищем так сложно! Это всегда было непросто, но порой он замечал это особенноясно.
«Ах, какой же мир холодный!» – подумал он.
Этот холод был вполне правильным. Этика и мораль не позволяли Варни протестовать против того, что его не любят и лишают всех прав: он – мертвый, он питается жизнью невинных существ, голубоглазые создания, ранившие его, на самом деле были совершенно правы, заявляя, что исполняют Божью волю, но… ему все равно было холодно. Он содрогнулся, привалившись к оконной нише и глядя на далеких спешащих пешеходов, по-жучьи черные машины, снующие по набережной. А они тоже чувствуют ледяное безразличие вселенной? Они – его добыча (по крайней мере, некоторые из них), а теперь и он сам стал добычей, хоть и немного иного рода.
Варни рассеянно потер повязку на крестообразной ране. Сейчас она просто ныла, а не тошнотворно горела, и боль усугублялась диким зудом.
– Вам не следовало вставать, – произнес голос у него за спиной, а Варни настолько погрузился в привычные невеселые мысли, что вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, обнаружил в дверях наблюдавшего за ним Ратвена. Хозяин дома закатал рукава рубашки и ослабил узел галстука, но волосы у него были по-прежнему аккуратно зачесаны назад. – Хотя я вас понимаю, – добавил Ратвен, – валяться в постели весь день невероятно скучно. Вам стало лучше?
Варни почти виновато отдернул руку от повязки.
– Гм… – отозвался он. – Да, спасибо. Гораздо лучше.
– Счастлив слышать. И раз уж вы встали с постели, не хотите ли спуститься вниз и ненадолго составить мне компанию?
Первым порывом было отказаться: нет, право, ему всегда лучше одному, Ратвену ни к чему его унылое присутствие… – Но что-то во взгляде Ратвена заставило передумать.
– Если вы уверены…
– Уверен. – Ратвен адресовал ему виноватую улыбку. – И я уверен, что у меня где-нибудь найдутся халаты, размеры которых рассчитаны на обычных людей, чтобы вам не пришлось обходиться моими.
Варни почувствовал, что щеки у него слегка покраснели от смущения.
Внизу, в гостиной, Ратвен разжег камин и задернул почти все занавески, чтобы отгородиться от серого вечера.
– Послушайте, вам, наверное, не особо хочется об этом думать, – сказал он, – но я тут возился с нанесением всех недавних нападений на карту города… Может, вы взглянете на результат и скажете, не видите ли чего-нибудь, похожего на закономерность?
Варни устроился в кресле у камина.
– Вы будете так добры? Я… Так утомительно чувствовать себя совершенно бесполезным.
– Как я вас понимаю! Ладно, сейчас вернусь.
Дождь стучал в высокие окна, а яблоневые поленья в камине потрескивали. Варни оценил уют этого контраста и сел чуть прямее, ради разнообразия не испытывая потребности тереть дыру в груди. Он подумал, что гостиная действительно хороша. Накануне он был не в том состоянии, чтобы оценить гармоничность пропорций комнаты. Старинные турецкие ковры, громадный буфет из красного дерева, заставленный большими хрустальными графинами и стопками давних выпусков «Нэшнл джиогрэфик», книги, сложенные на полу, книги на секретерах и столах, книги, плотно стоящие на стеллажах, доходящих до высокого потолка, с антикварной лестницей, прислоненной к самой верхней полке. В одном углу обнаружился приятно потрепанный глобус. Мебель представляла собой беспорядочный набор предметов в стиле викторианского барокко, включая набитый конским волосом шезлонг, и более удобных и современных диванов и кресел. Большой телевизор с плоским экраном притаился в углу на неброском шкафу с музыкальным и игровым центром. Варни решил, что гостиная очень подходит Ратвену. Смешение времен.
Ратвен вернулся с ноутбуком, который водрузил на изящный инкрустированный столик восемнадцатого века, развернув так, чтобы Варни видел экран: на нем оказался вид центральной части Лондона на Гугл-карте. Ратвен разместил метки на местах всех убийств Святоши Потрошителя, а другим набором маркеров отметил места нападений на своих друзей. Кенсингтон, Крауч-Энд. Путь Крансвелла от музея был изображен в виде цепочки голубых точек.
Варни уставился на экран – и его глаза округлились.
– Мой Бог, убийств уже… одиннадцать?
– Похоже, они оживились, – сказал Ратвен. – Несколько убийств за один день. И на каждом месте преступления найдены дешевые пластмассовые четки.
Варни прищурился на экран, меняя его угол.
– У них должен быть способ перемещаться по городу быстро и легко, оставаясь невидимыми. Сомневаюсь, чтобы у них были плащи-невидимки или команда искренне сочувствующих таксистов, а наряды монахов-бенедиктинцев не могли бы не привлечь внимания.
– …Метро? – предположил Ратвен. – Они используют туннели подземки. Наверняка.
– Это кажется вероятным. – Варни снова развернул ноутбук к себе. – Хотя я не знаю, насколько реально ползать по туннелям, оставаясь непойманными.
– Лондонские транспортники действительно очень строго относятся к проходу посторонних в места ограниченного доступа, – задумчиво признал Ратвен. – Особенно после взрывов 2005 года и терактов во Франции. Казалось бы, они должны быть крайне бдительными: камеры слежения, патрули и так далее. Может, заброшенные станции… или есть и другие туннели?.. Должны быть: для кабелей и вентиляции…
Варни откинулся на спинку кресла, прикидывая.
– Что меня тревожит, так это… неизвестность относительно природы этих существ. Этих людей. Это люди, или, по крайней мере, настолько похожи, что их принимают за людей, однако эти голубые глаза определенно не человеческие.