– …Удачи, – договорила она, огромным усилием воли не позволив своему голосу дрогнуть.
Варни молча кивнул и повернулся вместе с остальными – а она заметила, что волосы у него стали почти полностью черными, только кое-где проблескивали серебряные нити. Грета вспомнила, как в ночь своего здесь появления видела его спутанные волосы разметавшимися по диванным подушкам (неужели с того момента прошло меньше недели?), сплошь серебристо-седые, с более темными прядями, вспомнила, как он неожиданно улыбнулся ей и на секунду его лицо стало запоминающимся по совершенно иной причине.
Ратвен открыл дверь в ночную темноту, а Грета смотрела, как они уходят. Из яркого света в черноту. Тьма казалась почти непрозрачной, сомкнулась вокруг них, словно тушь, словно их вообще никогда не существовало. На мгновение Грета застыла на пороге, но холодный воздух хлестнул по лицу, и она ушла назад. Она беспомощно подумала о путешественниках, отплывающих куда-то за холодный неизведанный океан, уходящих за пределы досягаемости, за пределы помощи, куда она последовать не может.
Грета привалилась спиной к закрытой и запертой двери, а потом медленно скользнула по ней и села на пол, глубоко дыша и стараясь привести мысли в порядок. Еще минутка – и она поднимется наверх, сидеть с Хейлторпом. Еще минутка.
Звонок ее телефона в гулкой прихожей показался ужасающе громким, и она поспешно достала его из кармана, внезапно уверившись, что это кто-то из них позвонил сказать, что они передумали, что она все-таки может отправиться с ними…
Это было не так. Грета со вздохом приложила мобильник к уху.
– Привет, Деж, – сказала она. – Я почти уверена, что завтра снова не выйду. Извини, что все время прошу тебя помочь…
Надежда прервала ее – непривычно резким тоном:
– Грета, Анна пострадала. Я сейчас с ней, в больнице.
Грета замерла. Уже ставшая привычной морозная волна адреналина снова захлестнула ее, камнем упав в желудок.
– Пострадала – как? – вопросила она.
– Какой-то маньяк с ножом. Шла домой из приемной. Все будет в порядке, но ей придется остаться здесь на ночь, а может, и еще на сутки. – Ведьма все еще говорила резко, тоном, полным разъедающей тревоги. – Я могу взять на себя завтрашний прием, но послезавтра мне надо быть в Эдинбурге, так что, если ты все еще не освободишься, нам надо либо закрыться, либо позвать на помощь кого-то еще… Грета, ты меня слышишь?
– Да, – бесцветно ответила Грета, уставившись на стену прихожей, но ничего не видя. Сжимающие телефон пальцы стали холодными и онемели. – Слышу. Забудь про прием. Рассказывай про Анну.
– Я уже сказала: она закрыла приемную и шла к автобусной остановке. Говорит, что весь день ей было как-то беспокойно, а как только вышла на улицу, стало гораздо хуже: как будто за ней следят или даже преследуют, но она никого не разглядела.
Грета увидела всю картину очень-очень ясно: темная тень, невидимая в ночи, и единственный признак ее присутствия – две точки голубого света, наблюдающие, как Анна включает охранную систему, запирает входную дверь и уходит… а они следуют за ней. Бесшумно скользят от тени к тени, избегают пятен света от уличных фонарей, медленно сокращают дистанцию, пряча в рукаве уродливый отравленный клинок.
– …И кто-то возник из ниоткуда, как она говорит – появился у нее за спиной и просто напал. Даже не попытался вырвать сумочку. Просто напал с ножом. У нее несколько гадких порезов.
И это Грета тоже могла себе представить.
– Он что-нибудь говорил?
– …На самом деле да, – подтвердила Надежда после короткой паузы. – По ее словам, он что-то декламировал, а может, читал какую-то молитву: она разобрать не смогла. Это какой-то абсурд. Не могу понять, почему кто-то мог захотеть пырнуть ножом Анну Волкову.
А Грета как раз прекрасно знала причину случившегося, и та заключалась не в ком ином, как в Грете Хельсинг, дипломированном враче. Если бы Анна ее не подменяла, не помогала в приемной, то почти наверняка не привлекла бы внимания «Меча Святости».
Она закрыла глаза, прижала к ним ладонь. Ей было так же больно и тошно, как в тот момент, когда этот же пол в шахматную клетку накренился под ногами, отправляя в обморок.
«Всем, кого я знаю, грозит опасность из-за меня, а я могу только сидеть тут и ждать, пока что-то произойдет: я не могу бросить Хейлторпа, не могу поехать к моей раненой подруге в больницу, а ведь ее ранили из-за меня, потому что меня заменить некому… и кто знает, что бы я за собой притащила, если бы поехала, ведь это я – их цель, они хотят убивать чудовищ, а я им мешаю, потому что латаю их…»
– Грета! – окликала ее Надежда. – Грета, с тобой все нормально?
– Со мной-то все прекрасно, – ответила она чуть дрогнувшим голосом, вырываясь из спирали бесполезных мыслей. – Хорошо, что тебя позвали побытьс ней.
– Сначала пытались дозвониться тебе, но нашелся только стационарный номер приемной вроде бы. Тебе не дозвонились, но Анна смогла попросить, чтобы набрали мне. Я собираюсь ночевать тут.
– Она точно вне опасности, так?
– Да. Потеряла много крови, и раны противные, но их санировали и очень аккуратно зашили. Присутствует сильное воспаление: говорят, на лезвии могло быть что-то вредоносное, но реакция начала проходить сразу после промывания, и улучшение продолжается. С ней все хорошо – насколько возможно при таких обстоятельствах.
– Нож не обнаружили?
– Нет. Наверное, нападавший счел ее мертвой или умирающей – и убежал. Я подумала было, не Потрошитель ли это, но все убийства Потрошителя были… ну, завершены, да и этих чертовых четок на месте не оказалось. Чертовски здорово, что она наполовину русалка, – добавила Надежда. – По-моему, это был важный фактор.
Грета тоже так считала, но только в обратном смысле: конечно, простые люди не имели хорошей регенерации, но зато не были настолько уязвимы для магических свойств состава, которым смазывались клинки «Меча Святости». Она, правда, не знала, как бы та бело-магическая смесь подействовала на чистокровную русалку, – и знать не хотела.
– Передай ей, что я чертовски сожалею о том, что случилось, – попросила она. – И скажи, что приеду, как только смогу… но не этой ночью. Если бы у меня была хоть какая-то возможность оказаться там сегодня, я бы уже была на полдороге.
– …Ты уверена, что с тобой все нормально? – спросила Надежда слегка изумленно. – Что происходит?
– Со мной все прекрасно, – повторила она, глотая совершенно неуместный смешок. – Расскажу, когда все закончится. Извини, что сейчас все так, Деж, но… все очень сложно.
– Хорошо, – легко согласилась Надежда, и Грета еще никогда не испытывала такой благодарности за понимание. Деж тоже постоянно соприкасалась с миром сверхъестественного, хоть иначе, чем сама Грета, однако общего было достаточно, так что они обе знали: существуют вот такие моменты, когда отсутствие вопросов – это самая добрая услуга. – Так ты хочешь, чтобы я завтра вела за тебя прием?
– Нет, – решительно ответила Грета. – Я не желаю, чтобы и ты оказалась в опасности. Прием можно прекратить на несколько дней, и мир от этого не погибнет, уверена.
Ей ненавистна была мысль о закрытии приемной, но еще ненавистнее было бы думать, что пострадает еще кто-то из друзей. Достаточно плохо уже то, что остальных ждут бог знает какие ужасы в городских подземельях и что Анна с серьезными ранами лежит из-за нее в больнице.
– Ладно. Позвони, если передумаешь, хорошо?
– Конечно, – пообещала она. – Спасибо тебе. За… очень многое, Деж.
– На здоровье, – отозвалась Надежда. – Послушай: будь осторожна там. Береги себя. Я серьезно.
– Конечно, – снова повторила она, хоть и не могла бы утверждать, что говорит честно. – Пока. Звони, если… если у Анны что-то изменится.
– Обязательно.
Грета положила трубку. Уху, к которому она прижимала телефон, внезапно стало холодно, а горло больно перехватило от подступивших к нему глупых бессильных слез.
То, что Грета сейчас здесь застряла, одна и без дела, стало для нее, наверное, самым тяжелым испытанием, не считая смерти отца. Но даже тогда ее поддерживали и Ратвен, и Фаститокалон, и Надежда, и остальные – и это была не ее вина, это было ужасно, но случилось с ней, а НЕ случилось из-за ее прямого участия.
Сейчас ей как никогда не хватало отца. Будь он здесь, он мог бы остаться с Хейлторпом и был бы благополучно выведен из игры, а она тем временем попыталась бы сделать нечто полезное.
Грета прижалась спиной к двери и прерывисто вздохнула. Его нет, здесь нет никого, кроме нее, и у нее есть очень важное дело. Пусть даже в удалении от основного места действия.
Она вспомнила, как Ратвен говорил «…вы нужны городу», как Варни спрашивал, почему она этим занимается. Как она пыталась ему объяснить, каково это – быть нужной и сознательно взять на себя ответственность и удовлетворить чью-то потребность.
«Я могу делать нечто полезное, – сказала она себе. – Я могу делать свою работу».
Грета с трудом поднялась на ноги (пришлось уцепиться за дверную ручку) и пошла вверх по лестнице к своему единственному пациенту.
От особняка Ратвена до станции метро и собора идти было недалеко – меньше мили. В это время ночи на улицах было мало людей, которые могли бы обратить внимание на таких же, как они, пешеходов. Несмотря на то, что Фаститокалон говорил Крансвеллу, он сейчас все-таки потратил силы, которых в запасе было и без того мало, на очень слабое поле незаметности, окружившее их компанию, и при этом почувствовал, как и Ратвен, и Варни либо инстинктивно, либо осознанно сделали себя неприметными. Они это делали чуть по-разному, и, не будь Фаститокалон занят другими мыслями, он бы постарался более тщательно разобраться в индивидуальных привкусах воздействия, которое оказывали вампир и вомпир.
Махина собора тоже производила некий эффект, искривляя линии мирабильного фона, подобно гире, положенной на лист резины. С приближением к собору Фаститокалон начал улавливать под городскими улицами характерные циановые подписи монахов, и на повороте с Крид-лейн на Ладгейт-хилл, куда выходил громадный западный фасад храма, он остановился, чтобы попытаться определить, сколько же их. Фасс резко втянул в себя воздух.