– Вы ранены? – спросил он.
– Нет, – ответила она, еще не опомнившись и радуясь поддержке. – Нет, но Хейлторп… и дом, дом Ратвена, и все вещи, и его книги…
– Где остальные? Вы одна?
– Ушли, – сказала она. – Они пошли разбить ту штуку, выпрямитель – ту электрическую штуку, которая испускает голубой свет, – они уже знают, где она…
– Голубой свет, – прошипел один из гулей, моложе Кри-акха и, судя по строению костей, почти наверняка его сын. – Голубой огонь.
Грета недоуменно моргнула.
– Это… искра, – сказала она, – такая искра, в стеклянной колбе. Она в старом бомбоубежище под станцией метро «Сент-Полз», но сейчас не это важно… дом…
Гули обменялись быстрыми словами.
– Думаю, вы ошибаетесь, – сказал ей Кри-акх через пару секунд. – Думаю, это очень важно. Мьюлип, возьми ее, Акху и маленького и отведи в безопасное место – и расскажи доктору Хельсинг, что ты видел. А мы, остальные, будем оборонять дом лорда Ратвена.
Грете хотелось задавать вопросы – массу вопросов, но ей никак не удавалось составить из слов что-либо внятное: голова походила на котел, полный ядовитого варева, кусочки мыслей крутились и всплывали в мутной жиже. Она все еще пыталась понять, о чем спрашивать в первую очередь, когда Мьюлип, уже в сопровождении гуленка и его мамы, обхватил ее запястье когтистыми пальцами и повел в обход бойлера к низкому темному своду туннеля. Из сумки на поясе он вытащил нечто вроде куска гниющего дерева: оно засветилось совершенно неестественным зеленым огнем, испуская достаточно света, чтобы она смогла разглядеть стены туннеля. Аккуратные кучи камня и кирпичей были сложены рядом со входом. Прежде он явно был тщательно замурован и лишь совсем недавно открыт.
Последнее, что она увидела, бросив взгляд через плечо, – это как до ужаса маленький отряд гулей начинает подниматься по ступенькам погреба навстречу тому, что ждет их за дверью.
Грете пришлось идти согнувшись, медленно передвигаясь под низким сводом туннеля. Тут было абсолютно темно, за исключением зеленого призрачного света и тусклых красных точек – глаз гулей. Она следовала за Мьюлипом молча, все еще ошеломленная внезапным пожаром и тем, что к Хейлторпу вроде бы снова вернулась способность видеть, что он смог самостоятельно сесть – словно вдруг обрел силы, как это бывает с умирающими. И она была потрясена мощью его слов, будто за каждым таилась сила целой жизни.
«Он мертв, – подумала Грета. – Он почти наверняка умер».
И спустя мгновение: «Наверное, это к лучшему».
Травмы и заражение были такими обширными, такими глубокими, что даже при самом хорошем лечении жить Хейлторпу оставалось мало, а вопросы, которые возникли бы в больнице, неизбежно привели бы к открытиям, которым лучше оставаться неоткрытыми. И ей подумалось, что, возможно, умереть вот так, сопротивляясь тем людям, с которыми он когда-то сражался бок о бок, на самом деле было для него лучше, чем постепенно угасать.
Ему надо было бы получить утешение от соборования[9], следовало бы перед отходом получить такое успокоение – но, может, это и неважно… Может, ему все-таки и не требовалось отпущение грехов, и он получил это отпущение и искупил грехи такой кончиной. Грета оплакала бы его, если бы у нее остался источник слез: казалось, он пересох.
Туннель вывел их в переход чуть большего диаметра, но и там высоты свода едва хватало, чтобы Грета могла идти, не нагибаясь. Лихорадка бегства спала, и перегоревший адреналин пульсировал у нее в голове болью. Она не могла не думать о том, как чудесный особняк Ратвена сгорает до основания с Хейлторпом внутри, и гадала, где сейчас остальные. И что они подумают, если… нет, черт побери, когда!.. когда вернутся на поверхность и обнаружат вместо дома дымящиеся развалины со скелетом человека внутри. Ратвен поручил свой дом ее заботам, доверил его ей, а она и пальцем не шевельнула, чтобы уберечь его имущество!
«Анну тяжело ранили из-за меня, – снова вспомнила она. – Ее могли убить. А дом Ратвена умирает».
Трясина уныния поглотила все конструктивные мысли. Только когда Мьюлип остановился, позволяя своей спутнице, Акхе, его догнать, и бледный свет гнилушки высветил острые черты его лица, Грета вспомнила, как Кри-акх стоял в погребе у Ратвена и говорил с сыном. «Расскажи доктору Хельсинг, что ты видел».
А вот эта мысль оказалась полезной. Расплывчатые и бесполезные мыслительные процессы Греты наконец-то соединились в нечто, близкое к дельному.
– Мьюлип, – сказала она, – а что ты имел в виду под этим «голубой огонь»?
Глава 14
Мьюлип говорил по-английски значительно хуже своего отца, однако Грета, стоя в темноте и слушая его историю, смогла все разобрать.
Гулям были знакомы практически все уголки подземелий, начиная со стоков и кончая метро, старинными пневматическими трубами для передачи депеш и многомильными техническими туннелями полуторавековой давности, опутывавшими всю столицу. Они прекрасно овладели искусством оставаться невидимыми для людей, которые регулярно посещали эти подземные пространства. Им пришлось это сделать. А слух и зрение у гулей очень острые.
Он охотился за свежей крысой для малыша Акхи (вообще-то гули не любят свежее мясо, предпочитая, чтобы оно начало чуть расползаться, но в живой здоровой крысе вряд ли окажется отрава, в отличие от дохлой) в туннеле северной ветки метро неподалеку от станции «Белсайз-Парк», когда услышал мужские голоса, которые доносились не со станционной платформы, а из-под нее. Голоса, просачивавшиеся вверх сквозь землю.
Мьюлип и раньше знал, что кое-где под метро прорыты более глубокие туннели, но они в основном были очень надежно закрыты, а порой и замурованы, а еще там было много всяких штук, от которых пахло человеком, а крыс – мало, и потому более глубокие туннели в качестве возможных обиталищ гулями не рассматривались. А в этом отнорке находились люди – и ему стало любопытно. Он пробирался по паутине вентиляционных каналов, пока не смог заглянуть в старый перекрытый нижний туннель с ржавыми стенами.
Раньше он никогда не видел в таких местах огней. Гули прекрасно видят в темноте, а люди без таких ярко сияющих огней почти моментально слепнут. Внизу были два человека, разговаривавших друг с другом, но то, что Мьюлип увидел позади них, оказалось гораздо интереснее.
– Голубой огонь, – сказал он Грете. – Голубой огонь во… фляжке? Лектриство.
Акха у него за спиной ссутулилась и теснее прижала к себе младенца. Она дрожала.
– Лектриство, – повторила она с шипением, поправляя ударение, словно это было имя какого-то страшного врага или смертельной болезни.
– Огонь в бутылке, – проговорила Грета, сосредоточенно. – В… бутылке примерно такой высоты, с торчащими со дна ногами?
Мьюлип кивнул.
– Мы его раньше видели, – подтвердил он, – голубой огонь под землей, лектриство, мы раньше его видели, все племя моего отца: оно убивает двух наших, когда тронули в туннеле то, что нельзя трогать. Голубой огонь прыгает на них, и они пляшут, и они горелые, и они мертвые.
– Бойся его, – прохрипела Акха. – Берегись.
– Но тут огонь пойман в бутылку, – продолжил Мьюлип. – В бутылке он не прыгает на людей, и они его не берегутся, как будто бояться нечего. Это колдовство.
– Это электромагнетизм, – отозвалась Грета. У нее голова закружилась при воспоминании о том, как Фаститокалон объяснял про параллели. – Эта… штука, которую ты видел. Она под городом не единственная. Есть как минимум еще одна, и та действительно колдовская. Она… стоит за всем этим – за всеми убийствами, за нападениями на ваш народ. Туда и пошли Ратвен с остальными. Сломать ее. Покончить с этим.
Акха затрясла головой, прижимая к себе малыша. Тот тихо заплакал.
– Нет! – сказала она, а потом выпалила что-то на гульском. Мьюлип ее выслушал.
– Она говорит: они сломают бутылку и выпустят огонь, и все будут плясать и гореть, – перевел он.
Грета вздохнула.
– Я могу понять, почему вы так подумали, – сказала она, – но это… оно не может жить вне своей бутылки. Оно не вырвется и никого не убьет. Оно просто погаснет, как задутая свеча, и перестанет… быть опасным, если не считать фактора ртутного отравления, о котором я сейчас не стану думать. Его необходимо отключить или сломать – одно из двух.
– Отключить? – переспросил Мьюлип.
– Да. Это надо прекратить.
– Вырубить силу? – проговорил он, словно уточняя.
– Да. Так. Отключить, обесточить, вырубить ток – как тебе больше нравится, – сказала она, замечая, как ее голос противно повышается.
– Я знаю, как.
В тусклом свете гнилушки Грета не могла рассмотреть выражения его лица так ясно, как ей хотелось бы.
– Правда? – спросила она.
– Люди в туннелях разговаривают, – объяснил он. – Я сначала не слушаю, но потом один говорит «вырубить», и я прислушиваюсь. Они говорят о силе. Говорят про силу и как ее вырубить, про коробку, которая ее питает, и где найти эту коробку, снаружи от туннелей.
Грета воззрилась на него. Если Ратвен прав и бомбоубежища устроены приблизительно одинаково, то почему они об этом не подумали? Боже, им не обязательно идти прямо в логово этой штуки, вооружившись только кавалерийской саблей и парой шелковых вуалей, это же…
– А ты не помнишь… – начала, было, она… и договаривать не понадобилось.
Он кивнул.
– Я слушаю, – сказал он. – Я очень хорошо слушаю, доктор Хельсинг. Я слышу все, что говорили, – и я помню.
– Нам надо попасть на станцию «Сент-Полз», – сказала она. – Эта штука – там. Под ней. Если это такое же бомбоубежище, то и рубильник, скорее всего, в таком же месте. Ты можешь отвести меня туда, Мьюлип? Можешь отвести меня туда прямо сейчас?
Фаститокалон неподвижно застыл в темном дверном проеме магазина на Ньюгейт-стрит, не видя под ногами знакомого тротуара: для его несколько более сложно устроенного зрения поверхность улицы была всего лишь прозрачным намеком, линией, прочерченной на многослойной диаграмме. Ему видны были и лифтовая шахта с уходящими спирально в темноту ступенями, и странная вертикальная стопка платформ станции метро «Сент-Полз», а ниже…