Но Мосс – знала.
Растлитель, перестав корчиться и трепыхаться, неуверенно притоп в грязи. Но она все еще не могла позволить себе передышку. Мозг и тело Растлителя еще предстояло засеять такими штуками, которые с виду можно было принять за червей-трупоедов. Но так Мосс всего-навсего размечала карту. И эти черви – они были всего-навсего разновидностью старой-доброй Мосс.
Тебе не нужно притворяться со мной.
Эту мысль она ввинтила Растлителю прямо в мозг. Она могла заглянуть туда, знала, что Растлитель притворяется глупым зверем, каким он на деле не был.
Рыба затрепетала, изображая что-то вроде пожатия плечами. Ну, насколько в принципе рыбе была дарована возможность сотворить такой жест.
<<Опасно. Слишком опасно>>.
Тогда Мосс нарисовала в голове Растлителя картинку. Вот он, простой Растлитель, бродит меж прудов-отстойников. Этакий старый доходяга в поисках еды. Жрет бесформенные лепехи из грязи, жаб, червей и других рыб, и просто так, своего же удовольствия ради, подходит все ближе и ближе к зданию Компании. И кто там разглядит этот зеленоватый блеск на его чешуе? Это же просто водоросли – он их собрал на свою шкуру в каком-нибудь пруду. Ну а сладковато-острый запах, нездешний, но смутно знакомый… а что, Растлитель должен хорошо пахнуть? Ну а потом – почти вся эта зелень исчезла, и опасность осталась далеко позади.
<<И почему я должен это сделать?>>
Чтобы жить. Процветать. Продолжать властвовать над всем этим. Растлитель не мог испортить эту среду обитания больше, чем Компания. Она была загрязнена, запущена, загажена – но всегда сопротивлялась. Растлитель вырастет большой-пребольшой – и будет править всеми, этакий доброжелательный тиран. И если в процессе Компания, зараженная во всех своих версиях, отпадет, тогда, возможно, лисы будут танцевать по полу ее мертвого здания, и пруды-отстойники будут ею оставлены в покое.
Ибо нет лучшей управы, чем своя собственная.
<<Я уже правлю тут всем>>.
Но в мыслях он кивнул ей – давая понять, что не станет с ними сражаться. Этот Растлитель боялся неведомой, бдительно-сверхъестественной природы Мосс куда больше, чем ведомой естественной жестокости Компании. И первое, и второе – явление. Явлению под знаком Мосс Растлитель доверял меньше.
Он отворил Мосс врата восприятия, и они оба оказались у моря, у приливных бассейнов, за которыми она ухаживала, под разрушенными сводами. Растлитель снова стал маленьким, милым гладким малюткой в приливном бассейне, и к нему заглянула Мосс – огромная-преогромная, – и засияла, точно Солнце, над ним. Осеняя его, оберегая его, ниспосылая ему любовь и лучистый покой.
Единственный глаз Растлителя затянула молочная пленка. Он закрылся, снова открылся. Теперь Мосс знала: таким – одноглазым – Растлитель и уродился. Знала, что в его случае два глаза хорошо, а один – лучше. Знала, что Растлитель не запомнит их разговора, потому что она милостиво сотрет ему память о чем-то настолько гуманистичном. Пожалеет его.
<<Я мечтаю о свежей, открытой воде. Я мечтаю о солнечном свете и прохладной грязи. Я мечтаю о еде, в экстатическом порыве стремящейся прямо в мой распахнутый рот>>.
Чья это мысль – Растлителя или Мосс? Ведь какая-то часть Растлителя теперь навсегда останется с ней. Часть Мосс будет тайно растлевать все приливные бассейны. Если им повезет.
Растлитель был очень большим, возвышающимся над ее отражением в мерцающей воде, а она была маленькой и усталой.
До свидания, сказала Мосс своему двойнику или ее двойник сказал ей. Прощай, и снова здравствуй.
Тело не существует отдельно от души, потому что душа сама по себе не существует. И будущее точно так же никогда не разлучается с прошлым навсегда.
Ее двойник выглянул из горящего сарая – и больше ничего не сказал. Закрыл дверь, оставив себя внутри. Себя, охваченного пожаром. Горящего в самом сердце Растлителя.
Утка со сломанным крылом не появлялась во время их разговора; утки нигде поблизости не было. Под усталостью, вызванной тем, что она из-за Растлителя потеряла, укрылось облегчение. Собственно, из-за Лиса она потеряла это тоже. Но почему? Она пока не думала об этом, но еще задумается – попозже.
Потому что, может статься, утка уже прибыла сюда.
У их троицы не всегда была миссия. Мосс говорила, что нельзя выполнять миссию вечно, иначе миссии вообще не будет. Дразнящий образ былого выступал из руин: она когда-то прыгала меж приливных бассейнов и выбегала на пляж, просто чтобы притвориться, что у нее есть ноги, что она – не волна за волной.
Танцевала на пляже, в одиночестве. Это как играть в пятнашки с самой собой – хочешь поймать, хочешь быть пойманной. Ничто не должно быть мрачным. Ничто не должно быть серьезным, даже самое серьезное, наисерьезнейшее. Хотя бы – не всегда.
– Вот как мы бы выглядели, будь мы рыбами. (Это была идея Чэня, и он посмеялся, высказав ее, но Мосс, все еще отходящая от своей миссии, серьезно кивнула. «Я бы все время держался у поверхности, Грейсон была бы какой-нибудь барракудой, а Мосс – стайкой пескарей, прячущейся в водорослях».)
Люди – серьезные, но мир вокруг них – нет. Разве может быть серьезен рак, опьяненный поеданием остатков пескаря? А водоросли, поблескивающие небывалыми своими текстурами на фоне беззаботных морских анемонов, чьи щупальца ленно развиваются в воде? Серьезна ли рыба-клоун среди анемонов?
И если на земле этой не так много созданий, сотворенных человеком, – что ж, им все равно требуется время, дабы успокоиться. Обрести вдумчивость. Шаловливость. Прежде чем вернуться в мир еды, питья и кормов.
Эти трое иногда играли в карты, чтобы снять напряжение. У них была старая потрепанная палуба. Или вот была еще какая игра – с ракеткой и потертым теннисным мячиком.
Или, как здесь, как сейчас, стоя у южного входа в Балконные Утесы, каждый из них осознавал склон оврага и полумертвые деревья, сквозь которые они все еще могли видеть Компанию, потому что сияла чистейшая белизна.
Орлиный взор Грейсон сосредоточился на прудах-отстойниках; она пыталась по малейшим отклонениям в их поведении счесть, догадалась ли Компания о тайной встрече Мосс, имевшей место прошлой ночью.
– Никогда не любила командный спорт, – сказала Мосс.
– Ты сама – тот еще командный спорт, – ласково заметила Грейсон.
Чэня ее слова повеселили. Они проредили его разочарование во вкрадчивых методах Мосс. Что ж, в один прекрасный день ни разочарования, ни Чэня не станет, ведь и оно, и он испарятся, рассеются.
Они уже бывали в этом месте раньше. Порой именно здесь они находили тот полуразвалившийся кукольный домик, который пользовали для разработки стратегии; если находили – заносили внутрь и чинили. Делали для домика все, что могли.
На этот раз они нашли то, что Грейсон назвала фрисби.
– Что это за штука такая – «фри сби»? – спросила Мосс.
– Вот же она.
– Это пластиковый диск.
– Ну да, и его надо бросать.
– Зачем?
– Да так, забавы ради.
– А, опять командный спорт.
Грейсон бросила фрисби Мосс, и та заставила его воспарить в воздух, точно облачко теплых паров.
И все же каким-то образом он опустился, выровнялся и устремился прямо в руку Чэня. Ему нравилось даруемое им ощущение рифления… и в то же время – гладкости. Его рука постоянно каталогизировала новые текстуры. Он держал при себе квадраты льняной бумаги, чтобы писать на них, потому что линии на бумаге ощущались как связь, как будто что-то уже свершенное, написанное, что осталось лишь визуализировать.
Они расступились, образовав правильный треугольник.
Чэнь бросил фрисби Грейсон. Та поймала его, подержала секунду, стараясь не рассмеяться при виде обеспокоенного выражения на лице Мосс.
– Командный спорт когда-то взаправду существовал, – сказала Грейсон.
– Когда же?
– Давным-давно, давным-давно, давны-ы-ы-ым… давно. Уж и не припомню, когда именно. – Ей было слишком больно вспоминать свое детство, потому что она помнила времена, когда все то, что происходило с ней сейчас, сошло бы за бред, за небывальщину.
Чэню тоже казалось, что он может вспомнить точную дату; и откуда только подобная уверенность взялась?
– А что еще было? – поинтересовалась Мосс.
Грейсон проигнорировала ее вопрос, подловив ее:
– Почему ты пошла одна? Почему не разрешила нам пойти с тобой? – Такая вот уловочка. Сбоку – наскок. Но Мосс, понимавшая, что так ее просто просят не делать подобного впредь, оставила Грейсон без ответа.
Грейсон отпасовала фрисби в сторону Мосс – но не рассчитала, послала уж слишком высоко. Но тут и Мосс воспарила высоко-высоко, водоворотом тлеющей зелени, чей вид поверг Грейсон в распаленно-благоговейный трепет. Мосс поймала фрисби, но – по-своему, необычным способом. Пластиковый диск отскочил от зеленой стены и упал, и взорвался волной мятного запаха – а потом снова материализовался в протянутой руке Чэня, так неожиданно, что тот попросту выронил его. Ругнувшись, Чэнь поднял диск с земли… и вдруг замер.
– Откуда нам знать, что это – тот самый фрисби? – спросил он.
Грейсон понимала – ниоткуда.
– В каком-то другом месте мы тоже будем бросать друг другу фрисби?
Грейсон подпрыгнула, ловя запоздалую подачу от Чэня.
– Нет, – ответила Мосс. – В другом месте мы пинаем ногами мяч.
– Это мы уже делали, – заявила Грейсон, отпасовывая фрисби обратно Чэню. Чэнь снова кинул диск Грейсон. – Помнишь? Много-много Компаний назад.
– Сейчас это происходит в Городе. В этом Городе, – сказала Мосс. – Дайте мне фрисби.
Чэнь переглянулся с Грейсон, и они хихикнули.
– Не дадим, – ответили они и передвинулись так, чтобы Мосс оказалась между ними. Фрисби пролетел над ее головой в обманном маневре. Она клюнула на этот обман – или, возможно, позволила им себя провести, – прыгнув за ним, но они ведь тоже были не лыком шиты. Чэнь проделал свой фокус с отсоединяющейся рукой, послал Мосс в неверном направлении, поднырнул под ее траекторию – и все, вот он, пластиковый диск при нем.