Что у тебя есть, кроме таинственного дневника? Каждое утро – подводишь итоги, как будто что-то может измениться. Потому что это возможно. У тебя может быть и меньше. Ты не можешь позволить себе меньше, не вынесешь очередного ужатия инвентаря. Рюкзак, а внутри – плеер с обрывистым микстейпом[10], подарок от старого дружка, который был у тебя еще до бродяжничества. Бейсбольная бита с отпиленной ручкой. Футляр для губной помады старой-престарой марки, принадлежавшей матери, черствый хлеб, украденный из мусорного контейнера за продуктовым магазином. Банка тунцовой пасты, но без консервного ножа ее не открыть. Шоколадный батончик – так, на всякий пожарный случай. Галлонный кувшин с надписью «молоко», наполненный водой из ручья.
Саламандра все околачивается вокруг да около – даже в холодную погоду. Твое сообщение либо получено, либо нет. Когда ты возвращаешься к грязи на берегу, букв-символов уже нет – они либо смыты, либо слизаны.
Изломанное, оскверненное тело.
Бледные неправдоподобные чужаки все еще бродили где-то в лесу.
Саламандра становится больше. Прямо у тебя на глазах. Ну да, ты слишком часто на нее смотришь. Из подлеска. Из-за деревьев. Ты выглядываешь из-за пустой бочки – ты разведчица, ты наблюдаешь. Ждешь. А чего ждешь? Саламандра дрейфует, отступает, возвращается в фокус. Изменчивая ее кожа меняет цвет с зеленого на красный – на дымчатый багрянец горящего сарая. Саламандра весомая, она оставляет след за собой – узоры в воде. Тебе кажется, будто ты – во чреве чудовища, пусть и не безнадежно чудовищного. Есть ли где-то карта, способная указать тебе путь наружу? Или ты тут безнадежно застряла?
Ты зовешь существо саламандрой, потому что ничего более похожего – не знаешь. С тех самых пор, как ребенком заблудилась в лесу и прошла вдоль ручья, чтобы вернуться. Всегда считала их медлительными, маленькими, хрупкими. Но эта тварь в реке, эта саламандра – она так велика, что вспенивает воду, и по водоворотам можно счесть дразнящий намек на ее истинную форму.
Но глаза на ее голове расположены совсем не так, как у саламандры.
А еще у нее острые зубы.
И хвост с гребнями и зазубринами – плавник-стабилизатор.
Плывет так быстро – вот вроде бы глянешь, вот она, моргнешь, уже исчезла. Рассекает речные воды, уходит в глубину, подбирается к мелководью – по акульей тактике. Пахнет свежо, как чистый ток – как когда-то пахла сама река, до того, как появился Город.
Быстро стемнело, но ты все смотришь – глаз не можешь оторвать. В животе у тебя плещутся хлебные комки и водка – целая бутыль была оставлена кем-то в переулке. Ты либо пройдешь этот тест, либо провалишь. Впустишь демонов, ведь демоны уже здесь. Когда светлячки опускаются к самой поверхности, саламандра чуть приподнимается, гасит их свет и возвращается в былое положение. Священный мрак кругом. И у тебя нет ни убеждения, ни твердой веры в себя. Может быть, потому что ты не так свежа, как это существо, не такая новая для этого места.
Красуется перед тобой? Или всегда себя так ведет? Саламандра больше тебя не боится. Видела, как ты убегаешь от троицы бледных. Видела, как ты прячешься. Слышала хриплый предупреждающий вскрик из твоей глотки, погрузилась на самое дно – прежде чем бледные заметили. Вскрик тот закреплял пакт, говоря: мы с тобой – на одной стороне баррикады.
Ты пыталась позвать саламандру словами. Сначала одними, озвученными, потом – другими, выведенными пальцем на воде. Она только разозлилась, шлепнула хвостом по воде и уплыла. Но вот с безопасного противоположного берега на тебя смотрят эти большие светящиеся глаза. Кажется, она простила тебя. Ведь ты просто не знаешь, что сказать. Не ведаешь, что говоришь.
Заняв безопасную позицию, саламандра раскрыла рот – и из нее полилась текучая певучая речь, обволакивающая, окутывающая тебя. Утешила, зажгла в тебе огонь. Ты восхищена, ведь это самые прекрасные, самые неописуемые слова, когда-либо тобою слышанные.
Ага, тебя застали врасплох. Испугалась.
И ты поспешно отступаешь назад, к туннелю. Спину – к стене, в одеяло так и вцепилась, как в старую полузабытую мягкую игрушку. Сердце бешено колотится. Ты все еще ощущаешь объятия этого тайного языка. Ощущаешь, будто река течет прямо в тебя, прямо сквозь тебя. Из твоих глаз. С твоих губ. Послание саламандры изливается наружу – так много информации поступило к получателю, а тот и не в состоянии ее принять.
Что это значит, ты хочешь знать, что это значит, что это значит? Даже если есть смысл и есть болезненное чувство, что твоя судьба неразрывно связана с судьбой саламандры.
Ты думала, что поможешь ей, но, похоже, она должна помочь тебе. Или ты пропадешь. Среди демонов. Среди всех закрытых дверей. На мгновение ты впадаешь в отчаяние. От всего этого. От страшного мира. От собственного места в нем. Как же манят назад, к реке, маневры сказочного существа в ее водах – крен, скольжение, нырок в глубину.
Ты зовешь ее саламандрой; ты все еще не знаешь, как она зовет себя сама.
Позже ты почувствуешь непреодолимое желание снова увидеть саламандру. Оставить свое укрытие. Побродить по темным тропинкам, сбегающим вниз, к берегу реки. Лунный свет отбрасывает на воду блики, вполне достаточные для того, чтобы увидеть, как гладка вода, лишенная ряби. Может, ты напишешь еще одно предложение в грязи? Может быть, саламандра ушла, ушла далеко отсюда, спустилась вдоль реки к устьям у моря. Живя жизнью, которую ты хотела бы прожить.
Но нет: мерцание под водой, как затопленное пламя. Запах тлеющих опавших листьев. Мерцание углубляется, расширяется.
Ты оставляешь еще одно послание в грязи. Такие слова могла бы написать твоя мать в поздравительных открытках – пишет одно, на ум идет совсем другое:
Береги себя. Держись. Да хранит тебя бог.
<<Демонымогут прийти из будущего и заразить прошлое.Демонымогут принять форму гигантской рыбы, чтобы проглотить ее целиком.Демонымогут говорить с тьмой. В самой тьме не было ничего плохого. Она любила тьму за то, что та скрывала ее, успокаивала и охлаждала. Нодемонынасыщались тьмой, пьянели от нее.Демонымогли забыть принять любую форму – просто поглотив тьму и став тьмой.
Демонытеперь жили на заброшенной фабрике, как и в Городе. В наказание Городу? Непонятно.
В церкви, всего один раз, мать девочки читала проповедь. Никто не знал, кроме девочки, что проповедь была о том, что ее мать злилась на отчима за то, что он ушел. А может быть, кто-то из горожан догадался, но ему было все равно.
Демоныжужжали вокруг головы ее матери, извергаясь из ее рта, как будто рот ее матери был полон мух. Хотя было бы лучше, если бы это были просто мухи. Эти не-мухи вспыхнули крошечным пламенем, и пламя превратилось в мерцающее лицо, выкрикивающее слова, которые только что произнесла ее мать. И хоть никто этого не заметил, все сидели на скамьях напряженные-напряженные, с застывшими улыбками, примерзшими к лицам, потому что хоть они и не различали демонов, зато прекрасно видели ее мать – и увиденное им не нравилось.
Но девочка не стала рассказывать об этом матери, боясь, что та снова покрошит таблетки в полужидкий омлет, подаваемый к завтраку, или просто втянет ее в очередную ночную перебранку – перебранку, которую девочка не начинала и начинать не желала.
В тот день, когда она пришла домой из школы и обнаружила, что все в ее комнате разбито или разорвано, разбросано в беспорядке, мать сказала: ей нужно убраться.
– Демоныпришли, – заверила она ее. – Наказать тебя.
В чем тогда разница между собственной семьей идемонами? По правде говоря, некоторыедемоныкогда-то были людьми, делавшими плохие вещи, иногда даже не по своей воле. Не зная лучшей доли, люди становились демонами, вот такая вот интересная загвоздка. В конце концов девочка поняла, что это все вряд ли имеет значение. Порой она думала, что если что-то и стоит писать кровью, то только – имя матери>>.
В лесу, ночью, когда лунный свет тускнеет, ты видишь, как движется тьма. Ее исторгает фабрика – разверзается, точно пасть, грозя рано или поздно сомкнуться на твоей голове и все разрушить.
Кто-то крадется к мосту, к туннелю. Кругом так тихо – даже на разыгравшееся воображение не спишешь. Кто-то движется, кто-то скользит в темноте, будто темным крылом осеняет, будто чудовищная глава бросает тень поперек теней ветвей – и поглощает их. И слышатся неспешные шаги – негромкие, о двух ногах, а не о четырех.
Ты завернулась в тряпки, прячешься. Притворяешься мертвой – и чтобы ничто человеческое тебя не выдало. Смотришь сквозь завесу грязной белой марли на бледную мглу, что окутала пространство под мостом.
Вот тогда-то она и надвигается, прикинувшись невидимкой. В своем камуфляже – некая форма, собранная из разнородных, не подходящих друг другу. Гибкая, но тяжеловесная. Будто бы тонкая, будто бы толстая. Рептилия, сильно смахивающая на птицу. Столь зоркая, даже во мраке, что ты ощущаешь этот тянущий взгляд на себе. Будто берет за свисающую ниточку и распутывает тебя. Буксирует. Дразнится.
Но ты же только того и хочешь, верно?
Со стороны, откуда она приходит, несется вонь – антисептик и свежая кровь. Запах будто сам по себе – какая-то нематериальная часть существа, тоже ищущая; возможно, тварь воспринимает мир абсолютно иными чувствами, не такими, как у тебя, и, быть может, она найдет тебя не глазами. Когда найдет – сожрет живьем.
Туннель закупорен ею с одной стороны, точно пробкой.
Ты чувствуешь себя в ловушке. Подступает удушье.
Света белого не увидеть более, вечно смотреть в ничто, в никуда…
Многие жители леса перешли на ночной образ жизни. Ты говоришь себе это, когда чудовище приближается. Они предпочли раствориться в ночи, так как день стал им слишком опасен. Так тебе сказал один бездомный. Биолог. Уволенный. Опороченный. Канализированный Компанией. В отличие от тебя, туннельной жительницы, тот мужчина предпочитал дикую местность; он любил ее. Так вот потом он исчез. Но от него ты узнала, что дикобразы любят фрукты. Что лис, даже если у него синяя шерсть, может явиться что днем, что ночью.