Пульсация, кинетика, преисполненность чем-то, что близко к жизни твоей насущной – нечто внутри тебя знает гораздо больше, чем ты сама. Оно предвидит будущее. Оно просчитывает на несколько шагов вперед, даже если сама ты ничего не можешь предпринять. Например, ты видела лишь одного бледного человека в своих снах, и он падал на ложе из роз, становившихся снежными шарами, а шары те преображались в мириады новых миров. И в каждом из этих миров был горящий сарай и бледный человек на противоположном берегу, и ты не можешь вспомнить, снился ли тебе этот сон и раньше, до того, как ты впервые увидела бледную троицу наяву.
Какие-то выдержки из дневника, когда ты достаешь его вновь на рассвете, в этом странном сиреневом свете, при котором ты все гадала – миру конец или только начало… почему они, выдержки эти, кажутся знакомыми? Демоническая сущность, согласно дневнику, способна принимать множество форм. Порой она похожа на труп и кажется пойманной в ловушку агонии. На одном из рисунков она живет внутри алхимического пузырька воздуха и воды, защищенного крутящейся стеной пыли и песка. Своего рода мягкая внешняя оболочка. Как будто что-то ждет, чтобы родиться. А порой на демоне маска летучей мыши – он как бы примеряет роли.
Пытаясь унять дрожь, ты рассказываешь папоротникам и грязи свою правду – то, что считаешь правдой: детскую сказку, однажды поведанную тебе матерью. Если она и повторяла ее позже, то – всегда с желчью, с сарказмом, так что тебе кое-что пришлось изменить. Она говорила: раз веришь в такое – ты еще ребенок.
Итак, сказка: над всем лесом за их домом и маленьким сараем, над всем-всем и над всеми-всеми… властвовал лесной разум, спящий беспамятным сном, бесхитростный. Он был сотворен из земли и деревьев, облаков и птиц. Но на самом деле он все-таки бодрствовал – так, как не может бодрствовать ни один человек. Его сон не был сном. Его ум не был умом. Человек никогда не смог бы постичь его мудрость, лишь растащить ее кусочек за кусочком, развенчать. Но пока оставался хотя бы маленький кусочек, он не мог умереть. И никогда не умрет.
Возможно, он спасет тебя (чтобы спасти себя), ну или даже не заметит тебя – такую маленькую, прижавшуюся к стенке туннеля.
Когда чудовище исчезло… прошло мимо входа в туннель и отступило в лес, когда ты больше не чувствуешь эту жуткую тяжесть… когда спустя несколько часов в туннель заползет обычный полуденный зной, совсем не чуждый, и ты вспотеешь… тогда-то ты осмелишься снять покров. Приподняться на локтях. Выдохнуть.
А потом ты будешь кричать до тех пор, пока не охрипнешь – от одного вида того, что чудовище (красное око монстра теперь будет расти в твоих снах) оставило после себя.
Голова бледного человека слепо смотрит на тебя с земли.
Туннель похож на пасть гигантской рыбы. Ты поглощена. Тебя усваивают. Расщепляют на атомы. Ничего человеческого. Ничего настоящего, из плоти и крови. Ты – просто очевидец зверства. Твой разум в огне, и ничто не способно его потушить. Не можешь двигаться, не можешь говорить. Не знаешь, как успокоить обезумевший пульс, унять звон в ушах. Мир кренится, сдвигается с места.
Свежий, чистый запах вод, что изобильно полнятся жизнью.
На стене туннеля, как по волшебству, проступает саламандра. Мимикрия это называется, покровительственная окраска. Цвет кожи переходит от грязно-белого и текстурированного стенного в пронзительно-оранжевый с зеленоватым наливом.
Всегда ли она там была? Все это время – наблюдала?
Саламандра на всех четырех лапах, в горизонтальной плоскости, надвигается на тебя. Но ты и шелохнуться не можешь. Голова – как наконечник гарпуна, сидит на мускулистом теле, вопросительным знаком изгибается толстый хвост. Эта тварь больше и сильнее тебя.
Взгляд саламандры жаден, он пожирает, ее глаза вращаются в орбитах, а потом вертикальный зрачок, точно якорь, надежно фиксирует их. Саламандра смотрит на тебя, а ты – на нее, потому что не в силах отвести взгляд. Оттенок ее глаз меняется у тебя на глазах. От фиолетового до аквамаринового до розового, а затем до самого эффектного оттенка светло-голубого. Снова – все двигается.
Грубые подушечки пальцев саламандры на твоей руке – хороший знак. Ты хотя бы не вздрогнула, не отпрянула в ужасе. Где-то ты однажды прочла, что саламандр можно отравить прикосновением. Прогорклое масло, хозяйственное мыло – такие штуки могут им навредить. И ты сама способна причинить ей боль – в одно касание. Ты можешь даже причинять вред другому живому существу, просто сосуществуя с ним в одном мире. Просто… существуя. Вот и все. Вот и все. В панике ты пытаешься отстраниться, спасти саламандру, избежать причинения страданий.
Но касание ее – твердое, теплое, настойчивое. Ты, конечно, не хочешь, чтобы тебя успокаивали; держаться за ужас от осознания произошедшего – важно для выживания. Чувства, добытые через боль, воспоминания – все это не по тебе, но ты и переступить через это все неспособна; неспособна проторить дорогу в будущее. Нет ничего такого, с чем нельзя примириться, говорит тебе взгляд саламандры. И ты поймана – этим взглядом, этим ее касанием.
Стена глобул причиняет боль.
Затем саламандра исчезает, унося с собой безглазую голову бледного человека. Все еще чувствуешь прикосновение. Прикосновение ощущается повсюду в мире вокруг тебя, и оно делает этот мир лучше. Забирает с собой часть твоего прошлого.
Там, в лесу, ты видишь издалека двух бледных людей, которые ищут своего третьего. Слышишь далекий крик их отчаяния, нечеловеческий зов, воззвание к их утраченному товарищу. Похоже на вопль новорожденной вороны. Птенца, только-только вывалившегося из яйца в мир.
В дневнике бледные люди и Темная Птица находятся на одной странице. Но здесь, в этом лесу, они враги.
<<Демонывсегда выходили по ночам. У некоторых их воплощений на лицах цвела улыбка, даже когда они намеревались причинить вред. В таком виде они были куда хуже истинных монстров – ведь истинные монстры не пытаются выдать себя за друзей. И хуже всего было то, что люди хотели быть одураченными, даже и зная, что их одурачивают. Даже когда они знали, что их в итоге ждет. Даже когда девушка знала, чем может обернуться такая улыбка. Лунный свет в их глазах серебрился потусторонним жестоким весельем, а потом – конденсировался в убийственный порыв.
Демонымогли говорить с тьмой. Но они опьянялись ею, и потому им нельзя было доверять.Демон, которому нельзя доверять, – ужасен сам по себе. Тогда она не могла предсказать, какой фортель он может выкинуть. Вот почему, когда выросла – отказалась от алкоголя, бралась за него только тогда, когда пить было вообще больше нечего. Алкоголь мешал отличить демона от монстра.
На самом деле… правда одемонахбыла такова: демон – первобытная, ужасная, хаотичная тьма, наделенная волей и злой улыбкой, и глазами, которые повсюду – зрачки не булавочные уколы, но рваные дыры, видят насквозь, проникают в самую ее суть, и там все переворачивают вверх дном, останавливают мысли, ломают хребет, вынуждают мочиться в штаны. И нет в них ни доброты, ни нежности, ни мудрости. Почемудемоныдолжны быть такими? Они же привыкли поступать по-своему.
Эти мысли возвратились к ней годы спустя, во взрослую пору, когда на ее глазах демоны хлынули из заброшенной фабрики, стремясь заразить весь мир. Завоевать его. Если бы они выглядели как люди, кто бы заметил разницу? Если они уже не тедемоны, что раньше, разве это имеет значение?>>
Они ушли от тебя. Теперь они слишком далеко. Ничего не поделаешь. Есть только миг между прошлым и будущим – и ты в нем сейчас, можешь сделать лишь то, что можешь. Четкая привязка: пространство, время. И мир надвигается на тебя. Охотится, и тебе придется стать призраком, фантомом, концепцией, ночной тенью.
На следующей неделе ты посетишь столовую в городе. Но теперь она покажется тебе странной, чуждой. Видишь все в каком-то зеленом свете. Наверное, в том виноват дождь – и все то, что в дожде, возможно, живет. Но наверняка сказать нельзя. Слишком много незнакомцев. Слишком много фабричных рабочих – оглядываются кругом, словно что-то ищут. Ты и раньше им не доверяла, от них ожидала всякого. Но теперь ты даже не доверяешь своим старым представлениям о них.
Теперь в туннеле никто не живет, кроме тебя. Куда они делись? Куда они могли пойти? Ты не могла пойти с ними – и дело было не в опасностях внешнего мира. Дело было в саламандре. В бледных людях и в темной птице, что их выискивала. Людей стало трое, а потом они отступили – Темная Птица убила их. Интересно, почему? Они – плохие? Они – больные?
Ты нашла дрона смятым, истекающим кровью из зазубренной раны. Его антенны все еще подергивались. Ты ничего не могла с ним поделать, не рискнула даже добить из милосердия, чтобы облегчить муки. Он раскинулся на лесной поляне, точно какая-нибудь приманка. Больше дронов не будет, и это пугает тебя точно так же, как когда-то пугал сам гость-беспилотник. Получается… что бы сюда ни вторгалось, оно побеждало. Мало-помалу, шаг за шагом, оно закрепляло свою победу, и с этим тоже надо было что-то делать.
Каждый день ты прячешь дневник в каком-нибудь новом месте. И каждую ночь – тоже. Украдкой пролистываешь страницы – в надежде на то, что они выдадут-таки свои секреты. Хотя скорее – в поисках ответа на вопрос: что делать?
Темная, похожая на рептилию, птица расплывалась на одной странице, как пятно сажи. Темная и угловатая. Трудно читать из-за нее. Наброски и обрывки; какая-то басня о жестоком отце и о мальчике, чье убежище превратилось в ад.
Слово, которое ты считаешь английским, Nocturnalia, наброски, которые выглядят как грезы, становятся опасными. Существа, теряющие разум. Вихри и стрелы, словно элементарные частицы, проносились в воздухе. Нервно-паралитический газ? Загрязняющее вещество? Но их насылали намеренно. Какие-то миазмы в воздухе, из-за которых живые существа вели себя странно. Незримые враги. Хотя все еще возможна ошибка с твоей стороны. Вполне вероятно, что описания в дневнике намекают на что-то другое.