В романе Распайля катализатором массовой миграции становится объявление бельгийского правительства о приеме нуждающихся маленьких детей из стран третьего мира. Вскоре матери проталкивают своих малышей через ворота генерального консула в Калькутте. Бельгия пытается отменить эту политику, но к тому времени уже слишком поздно. Толпа врывается в консульство и затаптывает генерального консула до смерти. Из толпы появляется отвратительно изуродованный лидер, который призывает людей третьего мира наступать на Европу: «Народы поднимаются с четырех концов земли, и число их подобно морскому песку», — говорит он. «Они пройдут по широкой земле и окружат стан святых и возлюбленный город…»[83] Последняя цитата взята из Апокалипсиса Иоанна Богослова — цитата, которая также вынесена в эпиграф романа. Это подходящая цитата, ведь роман действительно апокалиптичен.
Она также глубоко неприятна. Мессианская фигура, которая ведет представителей третьего мира на великую армаду, везущую их в Европу, — это «пожиратель черепах», чудовищно деформированный и чудовищно изображенный. В других местах огромное море человечества почти одинаково гротескно, его бедность непростительна, а нечистоплотность эндемична. Нетрудно понять, почему роман Распайля был быстро и почти единодушно отвергнут критиками как расистский трактат. Но его неуютная точность, не в последнюю очередь изображающая крах европейского общества после начала миграции, спасает его от того, чтобы быть только этим.
Перед угрозой, нависшей над Французской Республикой, все руки государства, как и у его европейских соседей, дрогнули. Когда становится ясно, что армада уже на подходе и что Францию одолеет не сила, а люди, просто мирно высадившиеся на пляжах, каждый по-своему терпит неудачу. Политики мечутся, не в силах понять, какой должна быть их позиция, и дико мечутся между попытками принять армаду и идеями о том, как ее сорвать. Когда некоторым французским военным приказывают торпедировать лодки, они отказываются подчиниться приказу. В то же время лидеры церкви, отягощенные чувством вины за собственное мирское богатство, призывают открыть двери Франции. А знаменитости и медиа-звезды все это время полируют свою репутацию перед СМИ, изображая этот момент лишь как прекрасную возможность. Возможно, понимая, что любой другой финал сделал бы его роман еще более неприемлемым, Распайль в конце концов позволяет армаде высадиться. Франция не отбивает их.
Несмотря на то, что роман стал бестселлером во Франции, французские критики установили вокруг него санитарный кордон, и «Лагерь святых» канул в Лету. В последующие десятилетия появилось несколько переводов романа, но они, как правило, выпускались небольшими издательскими отделениями антииммигрантских организаций. И все же, несмотря на почти нечитабельную гнусность, что-то в этой книге зацепилось за подземную часть европейского разговора. Какова бы ни была ее критическая или издательская судьба, антиутопическое видение европейского будущего, описанное двумя писателями из The Atlantic в 1994 году как «один из самых тревожных романов конца двадцатого века»,[84] имело неприятную привычку всплывать на поверхность, а иногда и прорываться над ней.
В 1985 году Распай редко возвращался к теме своего романа в статье для журнала Le Figaro. Статья на первой полосе, написанная в соавторстве с авторитетным демографом Жераром Франсуа Дюмоном, задавалась вопросом «Будет ли Франция все еще французской в 2015 году?»[85] На обложке была изображена Марианна, национальный символ Франции, покрытая мусульманской чадрой. В статье утверждалось, ссылаясь на демографические прогнозы, что продолжающаяся иммиграция и непропорциональный рост населения среди существующих иммигрантских общин означают, что неевропейское население Франции скоро вырастет и поставит под угрозу выживание культуры и ценностей страны.
Статья была воспринята с восторгом. Министры правительства выстроились в очередь, чтобы публично осудить статью. Джорджина Дюфуа, министр социальных дел, назвала статью «напоминающей самые дикие нацистские теории». Министр культуры Джек Ланг назвал журнал Le Figaro «органом расистской пропаганды» и заявил, что статья «гротескна и нелепа», а премьер-министр Лоран Фабиус заявил французскому парламенту: «Иммигранты внесли большой вклад в богатство Франции. Те, кто манипулирует иммиграционной статистикой, идут вразрез с подлинными национальными интересами нашей страны».[86] Министерство Дюфуа опубликовало свои собственные цифры, чтобы попытаться опровергнуть данные статьи. Среди прочего, они заявили, что Распайль и Дюмон преувеличили возможные демографические показатели будущего, поскольку предположили, что уровень рождаемости иммигрантов будет оставаться высоким, а уровень рождаемости коренного населения — низким. Интересно, что прогноз Распайля и Дюмона предполагал ежегодную чистую миграцию во Францию в размере 59 000 человек. На самом деле, согласно официальным французским данным,[87] к 1989 году число только просителей убежища достигло 62 000 человек (трехкратное увеличение с начала того десятилетия). К 2006 году ежегодная чистая миграция во Францию достигла 193 000 человек. К 2013 году эта цифра выросла до 235 000 (что означает рост населения на 2,6 миллиона человек всего за восемь лет).[88] Возможно, наиболее противоречиво авторы статьи в Figaro предсказали, что к 2015 году ислам станет самой важной религией во Франции.
В переиздании своей самой известной книги, вышедшем в 1985 году, Распай еще раз подчеркнул, что он и понимал, и чувствовал центральное противоречие, которое приведет к тому, что его пророчество в «Лагере святых» сбудется. Стоя перед выбором: открыть дверь или захлопнуть ее перед лицом обездоленных всего мира: «Что делать, ведь никто не захочет отказаться от своего человеческого достоинства, попустительствуя расизму? Что делать, ведь одновременно все люди и все нации имеют священное право сохранять свои различия и самобытность во имя своего будущего и своего прошлого?»[89]
В 2001 году лодка с курдскими беженцами из Ирака села на мель на пляже на юге Франции в 4 часа утра. Из 1500 человек, находившихся на судне, некоторые вышли на берег и начали стучаться в дома местных жителей. По воле случая лодка приземлилась всего в 50 метрах от дома на Ривьере, в котором Распай написал свой роман почти три десятилетия назад. Прошло еще десять лет, и основные средства массовой информации уступили «Лагерю святых» некую пророческую нотку. По случаю очередного переиздания романа 86-летний автор появился в телевизионной программе Ce Soir (ou jamais!) на канале France 3 в поразительно снисходительном интервью, в котором автор предположил, что, возможно, некоторые общие положения книги уже не столь спорны, как раньше. Напомнив о приземлении в 2001 году, он назвал это «знаком». Единственное, в чем он признал, что ошибся в своем представлении о прибывающих на лодках людях, так это в количестве. Правда, — признал он, — «в настоящее время нет флота с миллионом человек». Это было в феврале 2011 года.
Задолго до 2015 года противоречивое и осуждаемое видение Жана Распая было тем, что люди по всей Европе предчувствовали. Еще до того, как СМИ начали ежедневно показывать кадры прибывающих лодок и фаланги молодых людей из стран третьего мира, бредущих пешком вверх, через и через весь континент, он затронул уже существовавший страх. И если этот конкретный страх — эта «темная специализация» — казалось, наиболее серьезно проявился во Франции, он не ограничивался только ею. Политики и деятели культуры в то время и на протяжении десятилетий после него, казалось, были уверены в том, как контролировать этот страх. На любые опасения можно было ответить одновременным отстранением и потворством. Поэтому в то самое время, когда французские политики высмеивали видение Распайля как расистское и необоснованное, они соревновались друг с другом в жесткости своих заявлений о том, как они будут ограничивать поток мигрантов и увеличивать репатриацию. На протяжении многих лет даже — возможно, особенно — социалистические политики страны участвовали в этой игре.
Осознавали они это или нет, но на них лежала ответственность за то, что их страна оказалась в кризисной ситуации. Каждый год факты менялись. Каждый год один и тот же политический класс, сменяя друг друга в правительствах всех мастей, продолжал наблюдать все больший рост числа иностранцев во Франции. На протяжении всего этого процесса официальная статистика продолжала скрывать изменения, которые, по словам политиков, не происходили, но которые население могло видеть своими глазами. Все это не было плохими намерениями. Благодаря старому закону, призванному предотвратить возможность появления вишистов в будущем, на протяжении 1970-х, 1980-х и 1990-х годов Республика не собирала данные об этническом, расовом и религиозном составе населения Франции. В середине 2000-х годов закон во Франции смягчился. Но анализ существующего населения, не говоря уже о прогнозах относительно будущей демографии, оставался во Франции более чреватым политическими проблемами, чем в любой другой стране. Даже когда мусульманское население резко выросло до самого высокого уровня на душу населения в Европе, и ожидалось, что в ближайшие годы оно будет только расти, любой демограф во Франции, который не преуменьшал все будущие изменения численности населения, был заклеймен как помощник ультраправых. Например, одна очень уважаемая демограф Мишель Трибалат сильно подпортила свою профессиональную репутацию, когда «хорошо связанный» демограф Эрве Ле Браш назвал ее «любимицей Национального фронта».