[108] В действительности, «честной игрой» были только люди, связанные с Рушди. В 1991 году итальянский переводчик Рушди был зарезан и избит в своей квартире в Милане. В 1993 году норвежский издатель «Сатанинских стихов» Уильям Нюгаард был трижды застрелен возле своего дома в Осло. В Великобритании два книжных магазина были взорваны из-за того, что в них продавалась эта книга. В других магазинах, в том числе в лондонском универмаге, где находился книжный магазин Penguin, были заложены бомбы. А в 1989 году молодой человек по имени Мустафа Махмуд Мазех взорвал себя и разрушил несколько этажей лондонского отеля, закладывая бомбу, предназначенную для Рушди.
Как в Америке, так и в Европе нашлись люди, которые поняли, что речь идет о свободе слова. Например, в том году президент писательской группы PEN Сьюзен Сонтаг организовала мероприятие на сайте, на котором известные авторы читали из романа Рушди: «Здесь требуется немного гражданской стойкости», как она выразилась.[109] Но хотя гражданская и государственная стойкость присутствовала, более широкого понимания происходящего почти не было. Бродсайды, подобные статье Уэлдона, были весьма необычны в тот период, когда они понимали, что Рушди не просто не повезло разворошить осиное гнездо, которое оказалось населенным. Он разворошил осиное гнездо, которое было недавно ввезено в страну и которое разрасталось. Когда в 1938 году Хилер Беллок опубликовал книгу «Великие ереси», он посвятил одну из глав «великой и непреходящей ереси Магомета» — отрывок, по сравнению с которым «Сатанинские стихи» выглядят скромно. Но Беллоку не пришлось скрываться или жить под охраной полиции в течение десяти лет, потому что в 1930-х годах в Британии было ничтожно мало мусульман. На момент дела Рушди в Соединенном Королевстве насчитывалось чуть менее миллиона мусульман, и за два десятилетия после этого дела их число утроится. Британия проходила ускоренный курс обучения правилам ислама, как и все остальные в ближайшие годы.
Благодаря мерам защиты, принятым в отношении Рушди британским правительством, он пережил дело о «Сатанинских стихах». Но, как сказал много позже писатель Кенан Малик, общество в целом — и издательская индустрия в частности — усвоило фетву.[110] То, что было опубликовано до 1989 года, не могло быть опубликовано снова. Вето убийцы взяло верх, и вскоре не подлежащими публикации стали не только романы, критикующие ислам, но и даже откровенно некритичные романы. В 2008 году соображения безопасности убедили тех же британских издателей, которые опубликовали роман Рушди, отказаться от публикации романа об основателе ислама под названием «Драгоценность Медины». Небольшое независимое лондонское издательство, которое взяло роман, чтобы заявить о своем несогласии с цензурой, впоследствии было взорвано тремя британскими мусульманами.
Помимо того, что «дело Рушди» заставило общество принять угрозу насилия, оно имело еще один важный эффект в Великобритании. Оно заложило идею «политики сообщества» по конфессиональному признаку, потому что, как только тысячи разгневанных мусульман появились на британских улицах, возник вопрос о том, кто говорит от имени этих людей. В Британии дело Рушди привело к созданию первой организованной мусульманской «представительной» организации. Комитет действий по исламским делам Великобритании (UKACIA) был создан как прямая попытка скоординировать гнев по поводу «Сатанинских стихов» и предотвратить его повторение. В последующие годы это привело к созданию Мусульманского совета Великобритании (Muslim Council of Britain, MCB), крупнейшей зонтичной группы, претендующей на то, чтобы представлять британских мусульман. Эта организация была не только политической, но и сектантской. Хотя финансовую поддержку группе оказывала Саудовская Аравия, в то время соперничавшая с Ираном за звание доминирующей мусульманской державы, в ней доминировали выходцы из пакистанской исламистской группы «Джамаат-и-Ислами». Создание такой организации, очевидно, было выгодно тем, кто почти в одночасье был выдвинут из безвестности на посты «представителей общины» (всегда мужчин). Это также было выгодно их собственной жесткой ветви ислама, с каждым явным или фактическим обострением кризиса укрепляя их руку и оттесняя на второй план более либеральные и независимые элементы внутри общины.[111]
В краткосрочной перспективе создание таких групп показалось правительству полезным. Как Генри Киссинджер спрашивал: «Какой номер мне набрать, чтобы получить Европу?», так и британское правительство после кризиса с Рушди спрашивало: «Какой номер мне набрать, чтобы получить мусульманское сообщество?». Те, кто утверждает, что это привычная марка левой политики, забывают, что в Великобритании именно министр внутренних дел-консерватор Майкл Говард способствовал созданию MCB и превратил его в межведомственную группу при правительстве. Предполагаемый успех этой модели означал, что она была экспортирована в другие западные страны, где даже Франция — несмотря на свои традиции — решила поощрять создание представительных органов для французских мусульман, в частности Французского совета по культу мусульман (CFCM). Во Франции, как и в Британии, это было создано правым правительством и одним правым политиком — Николя Саркози.
Недостатки должны были быть очевидны с самого начала, но их не было. К ним относится тот факт, что между простыми мусульманами и их политическими представителями внезапно возникло отделение религиозного представительства. Модель также благоприятствовала тем, кто уже был политически активен и вовлечен, и ущемляла тех, кто был слишком занят своей жизнью или карьерой, чтобы беспокоиться о политике сообщества, не говоря уже о политике сообщества, уже связанной с сектантскими группами. Эта модель благоприятствовала громким, экстремальным, обиженным и тем, кто, как Джамаат, уже был организован, что означало, что их сектантская политика, которая часто была непопулярна в стране их происхождения, стала основным голосом для мусульманского представительства в Европе. Через четыре года после 11 сентября 2001 года Рушди дал интервью, в котором рассказал о попытках исламистов доминировать в обществе после публикации «Сатанинских стихов», в частности, исключить «прогрессивные» мусульманские голоса. В то время людям было неинтересно слушать об этом, — отметил он. А потом наступило 11 сентября, и теперь многие говорят, что, оглядываясь назад, фетва была прологом, а это — главное событие.[112]
Но еще до этого «главного события» в Европе появились предупреждения о том, что XXI век на континенте будет постоянно связан с требованиями одной религии, поскольку ее приверженцы были привезены в Европу в таком большом количестве. Одной из стран, которая заметно опередила всех в этих спорах, была Голландия.
Пророки без чести
В 1960-х годах, когда в Нидерландах не хватало рабочей силы, в страну иммигрировали в основном выходцы из Марокко и Турции. Иммигранты привозили с собой жен и семьи, и к 1990-м годам продолжающаяся иммиграция и более высокий уровень рождаемости среди этих общин означали, что они росли быстрее, чем любая другая община в стране. Политика голландского правительства была направлена на «интеграцию без ущерба для собственной идентичности». К тем немногим представителям общественности, которые в этот период возражали против иммиграционной и интеграционной политики правительства, относились недоброжелательно. В 1980-х годах один политик-дилетант, Ханс Янмаат, заявил, что Нидерланды переполнены, и выступил против мультикультурной модели, настаивая на том, что иммигранты должны либо ассимилироваться в голландском образе жизни, либо уехать. Янмаат не только подвергался политическому преследованию, но в 1986 году левые активисты подожгли отель в Кедихеме на юге страны, где проходило собрание его небольшой партии. Жена Джанмаата была среди тех, кто был вынужден выпрыгнуть из здания, чтобы спасти свои жизни. При этом она потеряла ногу.
Возможно, отчасти из-за репутации самой либеральной страны в Европе (благодаря легализации легких наркотиков и либеральному отношению к сексуальным меньшинствам) в 1990-х годах Голландия начала испытывать напряженность в отношениях с самой быстрорастущей группой меньшинств. В этот период ряд политиков в частном порядке согласились с тем, что растущее число мусульман в Нидерландах представляет собой проблему, слишком большую, чтобы ее могла решить какая-либо одна политическая партия, что массовая иммиграция и интеграция в Голландии не работают, и что простое нападение на тех, кто выражает беспокойство, уже не решит проблему. Свобода слова стала одной из первых точек столкновения. 5 октября 1990 года мусульманский религиозный лидер заявил в радиопередаче на субсидируемой Нидерландами радиостанции в Амстердаме: «Тех, кто сопротивляется исламу, порядкам ислама или выступает против Аллаха и его пророка, вы имеете право убивать, вешать, резать или изгонять, как сказано в шариате».
В 1991 году глава голландской Либеральной партии (VVD) Фритс Болкестейн выступил с речью и написал статью, в которой высказал то, что начало беспокоить и некоторых других лидеров из разных политических кругов. Болкештайн отметил, что ислам — «это не только религия, но и образ жизни. В этом его видение идет вразрез с либеральным разделением церкви и государства». Он также подчеркнул различия между исламским отношением к женщинам и голландским законодательством и обычаями. Признавая, что новое население Голландии явно никуда не денется, Болкстейн пришел к выводу, что реальная, полная интеграция в голландскую жизнь — единственный ответ на поставленные им вопросы. Но оставалась последняя проблема: «Проблема в том, что мы не можем позволить себе ошибаться».[