В Великобритании вопрос Кале оставался главным в обсуждении. Учитывая, что в большинстве случаев в лагере находилось менее 6500 человек, решение проблемы Кале всегда казалось простым. Все, что нужно, — пытались утверждать активисты и политики со всех сторон, — это одноразовое щедрое предложение, и лагерь можно было бы очистить. Это была большая неудача Европы в микрокосмосе. Если бы только этих людей можно было принять в Соединенное Королевство, то проблема была бы решена — или так казалось. Редко кто задумывался о том, что после того, как лагерь опустеет, он просто наполнится снова. Только в Италию в среднем за день переезжало 6500 человек. Тем временем, пока британское и французское правительства спорили о том, кто несет ответственность за сложившуюся в Кале ситуацию, мигранты днем и ночью бросали ракеты на автострады и в легковые автомобили, грузовики и фуры, направляющиеся в Великобританию, в надежде, что машины остановятся и они смогут забраться на борт в качестве безбилетников для путешествия через Ла-Манш.
Все дискуссии вокруг Кале, как и все остальное на протяжении десятилетий, были недальновидными и краткосрочными. Когда британское правительство согласилось принять определенное количество несопровождаемых детей-мигрантов из лагеря, в газетах появились фотографии прибывших. Некоторые из «детей» выглядели явно взрослыми. Некоторым было за тридцать. Один из членов парламента от партии Тори, Дэвид Дэвис, обратил на это внимание и предложил использовать стоматологические тесты. На него обрушились все СМИ и политический класс. Телеведущие воспользовались возможностью пригласить Дэвиса на свое шоу и перекричать его. Другие члены парламента заявили, что им противно сидеть с ним в одном парламенте. Внезапно дискуссия перешла к вопросу о том, является ли «расизмом» проверка зубов у людей. Возрастной тест, используемый на всем континенте, внезапно был осужден как невообразимо варварский. Все сходились во мнении, что самое правильное — приглашать всех мигрантов. Плохо — предлагать какие-либо ограничения на их численность. Или даже обеспечить соблюдение уже действующих законов. Как часто бывало в прошлом, правительство взвесило все «за» и «против» удержания линии и решило ее не удерживать.
Конечно, мигранты, оказавшиеся в Кале и пытавшиеся прорваться в Британию, уже нарушили все законы ЕС, чтобы попасть туда. Они не попросили убежища в своей первой стране въезда, не соблюдали Дублинский договор, но пробились на север Франции. Принимая их, британское правительство считало, что делает доброе дело. На самом деле оно вознаграждало людей, которые нарушили больше всего правил и обошли всех других, более достойных мигрантов. Это был прецедент, который создавался годами, но, тем не менее, это был неразумный прецедент. Повсюду повторялась одна и та же история. Быть на стороне приезжих означало быть на стороне ангелов. Говорить от имени народа Европы — значит быть на стороне дьявола. И все это время существовало странное предположение, что Европа просто впускает в комнату еще одного человека. Был ли этот человек действительно готов к смерти в коридоре, не имело значения. Если ему было холодно, бедно или просто хуже, чем тем, кто находился в комнате, он тоже имел право войти. Европа больше не могла беспокоиться о том, чтобы кому-то отказывать. Поэтому дверь просто оставалась открытой для всех, кто хотел в нее войти.
Что могло бы быть
При правильном политическом и моральном руководстве все могло бы сложиться иначе. Канцлер Меркель и ее предшественники не остались бы без поддержки или помощи, если бы с самого начала предприняли другой набор шагов.
Для начала они могли бы задать себе вопрос, который Европа никогда не задавала: должна ли Европа быть местом, куда может переехать любой человек в мире и назвать себя домом? Должна ли она быть убежищем для абсолютно всех людей в мире, спасающихся от войны? Должны ли европейцы обеспечивать лучший уровень жизни на нашем континенте всем желающим? На второй и третий из этих вопросов европейская общественность ответила бы «нет». На первый вопрос они бы ответили «нет». Именно поэтому сторонники массовой миграции — которые ответили бы «да» на все три вопроса — сочли удобным стирать границы между теми, кто спасается от войны, и теми, кто спасается от чего-то еще. В конце концов, — спрашивали такие люди, — какая огромная разница между угрозой бомбардировок и угрозой голода?
Если бы канцлер Меркель, ее современники и предшественники продумали все до мелочей, прежде чем преобразовывать свой континент, они могли бы обратиться к Аристотелю и другим великим философам Европы. От него они узнали бы, почему эти вопросы кажутся такими сложными. Они пытались взвесить баланс не между добром и злом, а между конкурирующими добродетелями: в данном случае «справедливостью» и «милосердием». Когда эти добродетели оказываются в противоречии, полагает Аристотель, это происходит потому, что одну из них неправильно понимают. На протяжении эпохи неконтролируемой миграции «милосердие» неизменно оказывалось в выигрыше. Это добродетель, которой легче всего отдать дань уважения, которая приносит быстрые краткосрочные выгоды и которой больше восхищаются в обществе, где эти выгоды получают. Конечно, редко кто спрашивал, насколько «милосердно» на самом деле поощрять людей пересекать земной шар, чтобы попасть на континент с небольшим количеством домов и рабочих мест, где они будут еще менее желанны. Однако справедливость, которая отошла на второй план, когда все законы континента были попраны, тоже имела право на существование. И если обращение к правосудию с требованием обеспечить соблюдение договора Дублин III или законов о репатриации несостоявшихся заявителей выглядело как бумажная волокита, все же следовало воззвать к высшей справедливости. Когда же в споре появлялась справедливость, она возникала только как справедливость, которой требовали прибывшие или для прибывших. Отсутствующей стороной во всем этом, для которой справедливость никогда не рассматривалась, были народы Европы. Они были людьми, для которых все делалось, к чьим собственным призывам — даже если они могли быть озвучены — никто не прислушивался.
В ходе великих миграционных движений решения Меркель и ее предшественников перечеркнули все их права на справедливость. Представители либерального крыла европейского политического спектра имели основания чувствовать себя удрученными тем, как попираются их обычаи и законы, и, казалось бы, бесконечными изменениями в их либеральных обществах: изменениями, которые ставят под угрозу тщательно сбалансированные экосистемы, из которых эти общества состоят. Либералы в Европе могли справедливо задаться вопросом, могут ли общества, являющиеся продуктом длительной политической и культурной эволюции, существовать при таких темпах иммиграции. То, что на передовой эры массовой миграции постоянно возникают угрозы сексуальным, религиозным и расовым меньшинствам, должно было насторожить гораздо больше либералов, чем возможность того, что, проводя «либеральную» иммиграционную политику, они могут потерять свои либеральные общества.
Призыв к справедливости иного рода мог исходить и от людей более консервативного склада ума. Такие люди могли бы, например, придерживаться взглядов Эдмунда Берка, который в XVIII веке сделал главный консервативный вывод о том, что культура и общество — это не вещи, управляемые для удобства людей, которые находятся здесь и сейчас, а глубокий договор между мертвыми, живыми и теми, кому еще предстоит родиться. При таком взгляде на общество, как бы сильно вы ни хотели извлечь выгоду из бесконечного предложения дешевой рабочей силы, более широкого выбора блюд или успокоения совести поколения, вы все равно не имеете права полностью преобразовывать свое общество. Ведь то хорошее, что вы унаследовали, должно быть передано по наследству. Даже если вы решите, что некоторые взгляды или образ жизни ваших предков можно улучшить, из этого не следует, что вы должны передать следующему поколению общество, которое хаотично, расколото и неузнаваемо.
К 2015 году Европа уже провалила самую легкую часть иммиграционной головоломки. Начиная с послевоенного периода и вплоть до сейсмических движений нынешнего столетия она шла к фундаментальному изменению природы европейского общества из соображений личного комфорта, лени и политической некомпетентности. Поэтому неудивительно, что она не справилась и с более сложным испытанием — миграционной проблемой, с которой канцлер Меркель столкнулась в прямом телеэфире во время беседы с одиноким ливанским подростком, а затем смирилась, когда речь зашла о несметных миллионах (для большинства людей, которые ненавидят толпы, но жалеют отдельных людей, это было прямо противоположное мнение). Она неправильно поняла, что такое добродетель. Меркель могла бы быть милосердной к нуждающимся и при этом не быть несправедливой к народам Европы. Как этого можно было добиться?
Первый способ — вернуться к основам проблемы: прежде всего к вопросу о том, для кого существует Европа. Те, кто считает, что она для всего мира, никогда не объясняли, почему этот процесс должен быть односторонним: почему европейцы едут в любую другую точку мира — это колониализм, а остальной мир едет в Европу — это справедливо и честно. Они также никогда не предполагали, что миграционное движение имеет какую-либо цель, кроме превращения Европы в место, принадлежащее всему миру, при этом другие страны остаются домом для их жителей. Кроме того, они добились успеха лишь благодаря тому, что лгали общественности и скрывали свои цели. Если бы лидеры Западной Европы в 1950-х годах или в любой другой момент с тех пор сказали своим гражданам, что цель миграции — коренным образом изменить концепцию Европы и сделать ее домом для всего мира, то, скорее всего, народы Европы восстали бы и свергли эти правительства.
Даже до миграционного кризиса последних лет самой большой проблемой всегда была проблема настоящих беженцев. Как и их общественность, политические лидеры придерживались постоянно противоречивых взглядов на этих беженцев — противоречивых взглядов, высказанных не только друг другу, но и самим себе. Никто не мог допустить, чтобы ребенок утонул в Средиземном море, но и впустить весь мир, если он находится на наших берегах, тоже было бы нецелесообразно. Летом 2016 года я разговорился с двумя бангладешцами в Греции. Один из них, 26-летний парень, проехал через Индию, Пакистан, Иран и Турцию, чтобы попасть на Лесбос. По его словам, «во время путешествия я повсюду видел трупы». Он потратил на это путешествие 15 000 евро и сказал, что ему пришлось покинуть Бангладеш, потому что он был связан с политической оппозицией. «Мой отец — управляющий банком», — сказал он. «Дело не в деньгах. Дело в жизни. Все любят свою родину», но «девять из десяти человек находятся здесь, потому что хотят жить». Факты свидетельствуют об обратном, а именно о том, что главной приманкой является экономическая привлекательность. Но даже если бы все, кто приезжает в Европу, оказывались перед лицом неминуемой смерти на родине, Европа практически не смогла бы принять эти несметные миллионы. Таким образом, даже уточнение ошибок европейской миграции само по себе основано на ошибке.