Во время миграционного кризиса не только активисты движения «Открытые границы» считали, что привлечение всего мира на борт — разумная политика. Это были члены греческого правительства и правящих партий по всей Европе. Некоторые верили в это как в идеологию. Другие просто не могли найти разумного морального способа отказать во въезде жителям всего мира. Другие пытались найти оправдание. После голосования Великобритании за выход из ЕС Дэниел Корски, бывший заместитель директора отдела политики Дэвида Кэмерона, вспоминал, как до голосования европейские партнеры Британии пытались убедить страну принять больше мигрантов, используя, в частности, аргумент, что мигранты платят больше налогов, чем потребляют общественных услуг. Даже в этот момент — в разгар кризиса — континент опирался на старую и недоказанную ложь. Еще хуже то, что Корски заявил: «Мы так и не смогли опровергнуть эти аргументы», утверждая, что, хотя они искали, «не было никаких веских доказательств».[248] Доказательства — если бы они искали должным образом — были повсюду вокруг них. Они могли бы зайти в школы по месту жительства, в отделения скорой помощи любой местной больницы и поинтересоваться, как все эти приезжие могли уже оплачивать свое проживание. Именно этим вопросом задавался британский народ. Только их представители оставались безучастными, нелюбопытными или отрицающими.
И вот политика, которая уже сделала коренных британцев меньшинством в их собственной столице, неизбежно ускорила изменение демографической ситуации на всем континенте. «Темная специализация» французов оказалась темным открытием Европы. Обещая на протяжении всей своей жизни, что перемены временны, что они не реальны или ничего не значат, европейцы обнаружили, что при жизни ныне живущих людей они станут меньшинствами в своих собственных странах. И неважно, была ли в стране репутация либерализма или репутация огнедышащего консерватизма — направление движения было одинаковым. Когда Венский институт демографии подтвердил, что к середине этого века большинство австрийцев в возрасте до 15 лет будут мусульманами, австрийцы — как и все остальные в Европе — должны были просто проигнорировать или отмахнуться от собственной культурной конечной точки. Мрачная брехтовская шутка, в конце концов, оказалась правдой: политические элиты обнаружили, что их общественность не нужна, и решили проблему, распустив народ и назначив на его место других людей.
Более того, все это делалось на основе смехотворного предположения, что, хотя все культуры равны, европейские культуры менее равны, чем другие. И что человек, отдающий предпочтение культуре Германии перед культурой Эритреи, имеет, в самом благостном понимании, устаревшее или плохо информированное мнение, а в более распространенном — просто откровенный расист. То, что все это делалось во имя разнообразия, которое с каждым годом становилось все менее разнообразным, должно было стать самым ясным предупреждающим знаком.
Ведь если бы существовал хоть какой-то шанс, что это сработает, то новые европейцы из Африки или других стран мира быстро научились бы быть такими же европейцами, как и все европейцы в прошлом. Возможно, официальные власти испытывают некоторую нервозность по этому поводу. В течение нескольких лет в Великобритании ежегодный список самых популярных имен для младенцев, публикуемый Управлением национальной статистики, был предметом споров. Снова и снова варианты имени «Мухаммед» поднимались все выше и выше в списках. Чиновники защищали свою практику включения в список «Мухаммедов» отдельно от «Мухаммадов» и других вариантов написания того же имени. Только в 2016 году стало ясно, что это несущественно, поскольку имя во всех его вариантах действительно стало самым популярным именем для мальчиков в Англии и Уэльсе. Тогда официальная линия сменилась на «И что с того?». Подразумевалось, что Мохаммеды завтрашнего дня будут такими же англичанами или валлийцами, как Гарри или Дафидды предыдущих поколений. Другими словами, Британия останется Британией, даже если большинство мужчин будут зваться Мохаммедами, точно так же, как Австрия останется Австрией, даже если большинство мужчин будут зваться Мохаммедами. О том, что это маловероятно, вряд ли стоит говорить.
На самом деле, почти все свидетельства указывают на обратное. Тот, кто сомневается в этом, может просто подумать о меньшинствах внутри меньшинств. Например, кто такие мусульмане в Европе, которым угрожает наибольшая опасность. Являются ли они радикалами? Разве салафиты и хомейнисты, лидеры «Братьев-мусульман» и ХАМАС в Европе живут под какой-либо угрозой или когда-либо должны беспокоиться даже о своей репутации? Нет никаких оснований полагать, что это так. Даже группы, выпускники которых отправляются обезглавливать европейцев, по их собственным оценкам, в Европе считаются «правозащитными» группами, намеренными бороться с несправедливостью, присущей нашему расистскому и патриархальному обществу. Вот почему в 2015 году больше британских мусульман сражались за Исиду, чем за британские вооруженные силы.
Люди, которым угрожает опасность, и люди, которые подвергаются наибольшей критике как внутри мусульманских общин Европы, так и среди населения в целом, на самом деле являются теми, кто больше всего поддался на интеграционные обещания либеральной Европы. Нидерланды покинули не мусульманские и немусульманские преследователи Айаан Хирси Али, а сама Хирси Али. В Голландии XXI века она верила в принципы Просвещения больше, чем сами голландцы. В Германии под защитой полиции живут не салафиты, а их критики, такие как Хамед Абдель-Самад, чья жизнь находится под угрозой просто за то, что он осуществляет свои демократические права в свободном и светском обществе. И в Великобритании не те, кто проповедует убийство вероотступников в переполненных мечетях по всей стране, вызывают гнев британских мусульман и, следовательно, должны быть осторожны в вопросах своей безопасности. Вместо этого прогрессивные британские мусульмане пакистанского происхождения, такие как Маджид Наваз, активист и колумнист, единственной ошибкой которого было то, что он поверил Британии, когда она представила себя как общество, которое по-прежнему стремится к юридическому равенству и единому закону для всех. Во Франции писатель алжирского происхождения Камель Дауд публикует в Le Monde[249] статью, в которой откровенно рассказывает о сексуальных нападениях в Кельне, после чего подвергается критике со стороны группы социологов, историков и прочих, которые называют его «исламофобом» и утверждают, что он выступает «как европейские ультраправые». В каждой западноевропейской стране именно мусульмане, которые приехали сюда или родились здесь и отстаивали наши идеалы — в том числе идеалы свободы слова — подвергаются поношению со стороны своих единоверцев и тщательно обходятся тем, что когда-то было «вежливым» европейским обществом. Сказать, что в долгосрочной перспективе это предвещает социальную катастрофу, значит преуменьшить значение.
Здесь невозможно ничего предсказать. Но повсюду в Европе уже начали происходить новые события, которые указывают направление движения. Что касается внешней политики, то на протяжении многих лет Европа была неспособна выразить согласованную стратегическую точку зрения. А теперь благодаря нашей иммиграционной политике международная политика превратилась во внутреннюю, сделав Европу практически неспособной действовать на мировой арене дискриминационно, используя как мягкую, так и жесткую силу. В июне 2016 года, когда ООН обвинила правительство Эритреи в совершении преступлений против человечности, тысячи эритрейцев провели акцию протеста у здания ООН в Женеве.[250] Швейцарцам, как и всем остальным в Европе, говорили, что в Швейцарию приехали люди, которые бежали от правительства, при котором они не могли жить. Однако тысячи из них выходили на улицы, чтобы поддержать это правительство, когда кто-то в Европе критиковал его. В 2014 году утечка информации из отчета Министерства обороны Великобритании показала, что военные планировщики считают, что «все более мультикультурная Британия» и «все более разнообразная нация» означают, что военное вмешательство Великобритании в дела других стран становится невозможным. Правительство будет получать все меньше и меньше общественной поддержки для размещения британских войск в странах, «из которых происходят граждане Великобритании или члены их семей».[251]
Внутри страны ситуация может стать бесконечно хуже. Одним из последствий того, что целью является «разнообразие» и «различия», а не «дальтонизм» и правильная интеграция, является то, что Европа XXI века одержима расовой проблемой. Вместо того чтобы уменьшаться, эта тема с каждым днем становится все более значимой. Та же история происходит в политике, спорте и даже на телевидении, где ни одна программа реалити-шоу, кажется, не застрахована от бесконечной одержимости расой. Если небелый, неевропеец добивается успеха, его или ее называют примером для всех и образцом успешной интеграции. Если этот человек выбывает из игры, начинается очередная общенациональная дискуссия о расизме и о том, был ли он выбывшим из-за своей этнической принадлежности. Если говорить более серьезно, то никто не представляет, к чему все это приведет в долгосрочной перспективе.
Например, в Великобритании можно было бы считать, что, по крайней мере, с 1980-х годов расовые разногласия значительно уменьшились. Однако благодаря интернационализации общества никто не может предсказать последствия событий, происходящих в любой точке мира, и их влияние на внутреннюю политику. Например, движение Black Lives Matter, начавшееся в США в 2012 году в результате ряда убийств полицией безоружных чернокожих мужчин, в итоге распространилось на Великобританию и другие европейские страны. Какими бы ни были права и недостатки движения