В уютной, соглашательской дискуссии в стиле Newsnight теряется всякое упоминание о том, что мы привыкли называть «нашей культурой». Как всегда, на фоне бесконечного празднования разнообразия величайшей иронией остается то, что единственное, что люди не могут заставить себя праздновать, — это культура, которая в первую очередь способствовала такому разнообразию. Во всей реакции политиков и прессы на перепись населения 2011 года мы снова увидели различные перевалочные пункты, указывающие на направление движения, которое в глубине души является самоуничтожающим.
Одно из таких утверждений заключается в том, что даже после периода таких необычайных перемен, через которые прошла Британия за последние десятилетия, «в этом нет ничего нового». Этот аргумент можно услышать по всей Европе, но в Британии он чаще всего звучит следующим образом: «Британия всегда была плавильным котлом для людей разных рас и происхождения. Действительно, мы — нация иммигрантов». Так утверждалось, например, в получившей широкую известность книге Роберта Уиндера об иммиграции, которая вышла в годы правления Блэра и часто использовалась для защиты политики правительства. Среди прочего, в книге утверждалось, что «все мы иммигранты: просто все зависит от того, как далеко вы ушли в прошлое». В книге также утверждалось, что Британия всегда была «беспородной нацией».[30] Вот Барбара Роуч, выступающая с тем же утверждением в Ист-Энде Лондона в 2011 году: «Когда мы думаем об иммиграции или миграции, очень соблазнительно думать, что это что-то, что произошло в XIX веке. Я еврей. Некоторые из моих родственников приехали в конце XIX века. По материнской линии я сефарди, так что некоторые из моих родственников приехали гораздо раньше. Но есть тенденция думать, что это как-то совсем недавно — если это не девятнадцатый век, то это очень похоже на послевоенное явление. Ничто не может быть дальше от истины. Я всегда считала, что Британия — страна мигрантов».[31] Конечно, мисс Рош может так считать. Но это не делает ее правдой.
До второй половины прошлого века уровень иммиграции в Британии был практически незначительным. В отличие, например, от Америки, Британия никогда не была «нацией иммигрантов». И хотя в страну часто прибывали люди, массовое перемещение людей было практически неизвестно. На самом деле иммиграция была настолько неизвестна, что, когда она происходила, люди говорили о ней веками. Сегодня при обсуждении миграции в Соединенное Королевство можно ожидать, что кто-то упомянет гугенотов — протестантов, вынужденных спасаться от преследований во Франции, которым Карл II предложил убежище в 1681 году. Пример гугенотов более резонансен, чем люди думают. Во-первых, потому что, несмотря на близость культуры и религии французских и английских протестантов того времени, гугенотам потребовались столетия, чтобы интегрироваться в Британию, и многие люди до сих пор называют себя выходцами из гугенотской среды. Но еще один важный момент, связанный с гугенотами — и причина, по которой люди так часто их упоминают, — это вопрос масштаба. Считается, что после 1681 года в Британию прибыло до 50 000 гугенотов, что, несомненно, было огромным движением для того времени. Но эти масштабы были совершенно не похожи на массовую иммиграцию, которую Британия наблюдала в последние годы. Начиная с периода правления Блэра и далее, в Британию прибывает количество иммигрантов, равное тому единичному числу гугенотов, и не один раз за всю историю страны, а каждые пару месяцев. И эта иммиграция отнюдь не состояла из французских протестантов. Другой пример, часто приводимый в защиту истории о «нации иммигрантов», — это 30 000 угандийских азиатов, которые были привезены в Британию в начале 1970-х годов после того, как Иди Амин изгнал их из Уганды. В Великобритании воспоминания об этом единовременном притоке обычно окрашены гордостью и добрыми чувствами не только потому, что это было очевидное и ограниченное облегчение отчаявшегося народа, но и потому, что прибывшие в Британию угандийские азиаты часто вносили ощутимый и благодарный вклад в общественную жизнь. В годы иммиграции после 1997 года в страну каждые шесть недель прибывало столько же людей, сколько в тот единовременный 30-тысячный приток.
Перемещение людей в последние годы — даже до европейского миграционного кризиса — по количеству, качеству и последовательности совершенно не похоже на все, что было раньше. Однако, несмотря на это, одним из самых популярных способов прикрыть огромные изменения последних лет остается представление о том, что история была похожа на то, что происходит сейчас. Не последним преимуществом такого предположения является то, что любые нынешние проблемы, возникающие в связи с миграцией, не являются чем-то таким, с чем мы не справлялись — и не побеждали — раньше. Оно ложно представляет все нынешние проблемы как нормальные. Но пересмотр прошлого — это лишь одна из попыток аргументации. За ним следует целый ряд скрытых и явных утверждений, которые реагируют на массовую иммиграцию, делая вид, что в стране прибытия нет культуры, или что ее культура и идентичность настолько слабы, изношены или плохи, что если бы они исчезли, то их едва ли можно было бы оплакивать.
Вот Бонни Грир в эфире программы Newsnight: «Всегда есть эта безотказная идея, сказанная или не сказанная, что существует британская идентичность. Это всегда интересно для меня. Я думаю, что один из гениев британцев — быть британцем — в том, что здесь нет такого твердого определения идентичности, как у американцев». Трудно представить себе другую часть света, где подобное утверждение было бы приемлемым, тем более из уст иммигранта: ваша культура всегда была такой — на самом деле ее никогда не существовало. Если бы нечто подобное прозвучало даже в родном Чикаго Грир — не говоря уже о главной телевизионной сети, — вряд ли это встретило бы такой вежливый прием, какой был оказан в Newsnight.
Более жесткие примеры этого аргумента появились в эпоху массовой миграции. В 2006 году канал Channel 4 показал документальный фильм под названием «100 % англичан». В нем группа белых британцев, которых, по мнению канала, явно считали расистами — в том числе верный коллега Маргарет Тэтчер по кабинету Норман Теббит, — провела с ними ДНК-тесты. Результаты тестов были использованы для доказательства того, что все эти люди на самом деле являются «иностранцами». Результаты с триумфом выдавались каждому из испытуемых, чтобы привести их к одному и тому же выводу: «Видите — мы все иностранцы на самом деле. Так что нет никакой необходимости испытывать беспокойство по поводу иммиграции или национальной идентичности». Разумеется, никто не стал бы так грубо поступать с любой другой группой людей. Но в отношении британцев и других европейских народов стали применяться иные правила поведения. Все это выглядело как методы борьбы с изменениями, которые, если их нельзя остановить, должны быть решены изменениями в сознании принимающих стран.
Далее следует другое, более резкое опровержение. Оно гласит, что такая форма разрушения — это именно то, чего заслуживает наше общество. «Вы знаете, что сделали белые люди?» — спрашивают они. «Особенно вы, европейцы? Вы путешествовали по миру, жили в странах, грабили их и пытались стереть их местные культуры. Это расплата. Или карма». Писатель Уилл Селф (в настоящее время профессор современной мысли в Университете Брунеля) разыграл именно эту линию атаки на BBC на той же неделе, когда была опубликована перепись населения 2011 года. В главном дискуссионном шоу телеканала, Question Time, он заявил: «Вплоть до Суэцкого кризиса… в представлении большинства людей быть британцем означало отправиться за границу, подчинить себе черных и коричневых людей и забрать их вещи и плоды их труда. Это была основная часть британской идентичности, это была Британская империя. В последнее время различные представители политического класса пытаются возродить эту идею, но без особого успеха.»[32]
Если оставить в стороне утверждения о том, что кто-либо из представителей политического класса пытался возродить Британскую империю в последние годы, в этих комментариях можно услышать подлинный и неприкрытый голос мести. Демонстрируя, что такой инстинкт выходит за рамки расовых или религиозных границ и может быть вызван как самим собой, так и направлен на других, он предполагает, что в данном случае Британия должна быть уникальным образом наказана за деяния истории. Последствия этого аргумента поражают воображение. Ведь если это хотя бы отчасти послужило толчком к недавней трансформации нашей страны, то то, что мы переживаем, — не случайность, не простая расхлябанность на границах, а хладнокровный и преднамеренный акт национального саботажа. Если отбросить мотивы, это также поднимает главные вопросы, на которые наши политики по-прежнему не хотят отвечать: Сколько еще все это должно продолжаться? Подходим ли мы к концу этой трансформации? Или это только начало?
Перепись населения 2011 года могла бы предоставить прекрасную возможность решить эту проблему, но она, как и все другие возможности после Второй мировой войны в дискуссии об иммиграции, была упущена. Дело не только в том, что не было дано никаких ответов, но и в том, что было задано так мало уместных вопросов. Например, при всем благодушии, окружающем эти события, никто не задал этот вопрос: Если тот факт, что «белые британцы» теперь составляют меньшинство в своей столице, действительно является демонстрацией «разнообразия» (как сказал представитель ONS), то когда это может перестать быть таковым? Перепись показала, что некоторым районам Лондона уже не хватает «разнообразия». Не потому, что там не хватало людей иммигрантского происхождения, а потому, что там еще не было достаточно белых британцев, чтобы сделать эти районы разнообразными.
За годы, прошедшие после переписи населения 2011 года, число мигрантов в Великобритании продолжает расти. При этом разрыв между официальными данными и фактическими цифрами продолжает сильно различаться. Одним из свидетельств этого является тот факт, что, хотя чистая миграция за каждый год после переписи 2011 года значительно превышала 300 000 человек, количество новых номеров Национального страхования, выдаваемых каждый год (поскольку они необходимы для работы), было более чем в два раза больше. Рост численности населения Соединенного Королевства в настоящее время почти полностью обусловлен иммиграцией и более высокой рождаемостью среди иммигрантов. В 2014 году женщины, родившиеся за границей, составляли 27 % всех живорождений в Англии и Уэльсе, а 33 % новорожденных имели по крайней мере одного родителя-иммигранта, и этот показатель удвоился с 1990-х годов.