У Паулуса и Маркуса сделались лица людей, которых только хорошее воспитание удерживает от обидного замечания, да и сам Петрус, хоть и польщенный, явно испытывал сомнение.
– Пазл? – все же с любопытством спросил он.
– Совет вчера послал новые тревожные оповещения в несколько провинций, где с туманами творится неладное, – сказала она.
– Это касается и Ханасе? – спросил Паулус.
– Как вы могли заметить еще от шлюза, наши туманы пока в полном порядке, – ответила она. По ее лицу пробежала тень. – В день, когда это коснется и их, мы можем попрощаться с нашим миром. – Она грациозно взмахнула правой рукой. – Но это лишь непрошеные ночные мысли.
Они увидели, что чаши наполнились золотистым чаем с мерцанием того же оттенка, что и бронзовые стенки купели.
– Пусть один из вас выберет цветок и прочитает стих.
Маркус насмешливо глянул на Петруса.
– Может, Господин Пазл чувствует настоятельную потребность продемонстрировать результаты своей прилежной учебы? – спросил он.
Как ни странно, Господин Пазл такую потребность чувствовал. Подействовала ли странность ситуации, пустота в желудке или прикосновение хлопьев пепла, но ему казалось, что тщетность школьных лет разбилась о скалы этой минуты и высвободила из отвалившейся корки трепещущий венчик.
– Я хотел бы выбрать ирис, – сказал он.
И ирис появился; он лежал между чаш и был меньше тех, которые вы привыкли видеть в своих садах, с белыми лепестками, усеянными светло-синими пятнышками, фиолетовой сердцевиной и оранжевыми тычинками.
– Ирис Рёана, – сказала она. – В основном они встречаются в провинции Темных Туманов, но их можно найти и здесь. По традиции миров ирисы – посланники, это цветы известия.
– По традиции миров? – уточнил Петрус. – Каких миров?
– Мира эльфов и мира людей, – сказала она. – Я изучала человеческую символику цветов, и она похожа на нашу.
– Вы знакомы с миром людей? – спросил Петрус.
– Нет, – ответила она, – его можно увидеть только из Нандзэна, но в свое время я принадлежала к сообществу садовников Совета. В свободные часы я ходила в библиотеку читать книги, рассказывающие о человеческих существах и их цветах.
– Люди действительно существуют, – упорствовал Маркус, – или это легенда?
– Легенда? – удивилась она.
– Трудно поверить в существование того, что можно представить только мысленно, – сказал Маркус.
– Существование не есть изменяемая данность, – сказала она. – Реальность – это то место, где возникают и смешиваются голод и вера, жизнь и смерть, греза и цветы. Дерево, эльф, музыкальная нота, химера, порождение ночи – все существует, возникая из одной и той же материи и проявляя себя внутри одной и той же вселенной.
Она замолчала, и Петрусу внезапно пришел в голову стих, который он и прочел присутствующим:
Доступ и царство
В сердце старой женщины
Ирис Рёана
Паулус и Маркус с изумлением посмотрели на него, но их хозяйка, прикрыв глаза, на мгновение задумалась.
– Я не могу увидеть все, что стоит за вашим стихом, – сказала она. – Там есть живущие, мертвые и странные дружбы.
– Я увидел… я увидел диковинные картины, – пробормотал Петрус.
Он попытался удержать хоть одну, но они исчезали, как стремительно бегущая вода.
– Там были отголоски другого мира, – взволнованно проговорил он.
Она задумчиво посмотрела на него. После небольшой паузы она сделала ритуальный приглашающий жест, положив на пол руки со сведенными вместе кончиками пальцев и склонив к ним лицо. Они также приветствовали ее, в свою очередь склонив головы и подняв чаши к небу. Потом они выпили. Луна замерцала, бросив сквозь пепел серебряный луч. У чая был привкус глины и мела, отдающий пылью и землей.
– Никогда не пил ничего подобного! – восхитился Паулус.
– Этому чаю тысяча лет, – сказала она.
– Тысяча лет? – потрясенно выдохнул Маркус. – Чему мы обязаны такой честью?
– Перевозчику и Нандзэну, – ответила она.
– Я не знал, что простой перевозчик может попросить Нандзэн подать тысячелетний чай трем неизвестным путешественникам, – сказал Паулус.
– Простой перевозчик? Фарватер, который связывает Ступени и Пеплы, один из древнейших в этом мире, – сказала она, – и только исключительные эльфы добиваются этого поста. К тому же выдры – весьма особый младший дом, который порождает самые необычайные характеры в стране туманов.
– Почему так? – спросил Петрус.
– Будьте любезны выпить еще, – предложила она, – и вы поймете.
Они сделали новый глоток. С того момента, как под воздействием выпитого в Ступенях чая Паулус и Маркус ступили на берега Ханасе, они слышали вокруг отдаленные голоса мертвецов, к которым примешивалось волнение живых. Первый глоток тысячелетнего чая, проложив дорогу к неизведанным пластам эмпатии, превратил глухой отзвук в слабые возгласы, а благодаря второму они перерастали теперь в симфоническую разноголосицу. Зато у Петруса, который задолго до того, как они добрались до первого шлюза, допил свою последнюю флягу, захваченную из Сумеречного Бора, и, соответственно, все последние часы мало что улавливал в туманах, при первом глотке никакого чуда не случилось. А вот шок от второго был таким мощным, что он возблагодарил небо за пустой желудок. Вы должны понимать, каким образом звучат голоса мертвых в Ханасе. Их пение не несет послания, они всего лишь пепел, смешанный с атмосферой, – и этот снег, где растворяются ушедшие жизни, преобразуя реальность в неразличимую музыку, в струящийся речитатив, который вливается в каждого эльфа, точно так же как и эльф растворяется в нем, размывает границы его существа, расширяя их за пределы видимого и превращая мир в текучую среду, где живые и мертвые неразделимы.
– Такое ощущение, что я плыву, – умудрился наконец выговорить Петрус, вцепившись в свою чашу.
– Это урок пеплов, – сказала она. – Мы все смешиваемся в одной атмосфере. Вам стало дурно, потому что вы без подготовки перешли от осознанности границ к интуитивному восприятию смешивания.
– Поэтому возникает чувство погружения? – спросил Петрус.
– Все всегда возникает из соприкосновения со всем через погружение в ткань тумана. Именно через нее мы обретаем способность смешиваться и трансформироваться, не теряя самого себя, и через нее же происходит слияние жизни и смерти. Тысячелетний чай просто сделал для вас эту текучесть более ощутимой. – И через мгновение она добавила: – Выдры плавают на границе земли и воды, они живут в самом сердце памяти о разделе.
В голове Петруса возникло видение старого морщинистого лица и тотчас исчезло.
– А человеческие существа выглядят так же, как мы? – спросил он. – Мне кажется, я в мыслях видел старую женщину из стиха.
– Я тоже ее видела, – ответила она. – Похоже, вы действительно обречены на странные встречи.
– Но это же лишь видение, – возразил Петрус.
Она промолчала.
– Дорога от шлюза хранит память исчезнувших деревьев? – спросил Паулус.
– Из всего живого именно деревья полнее всего воплощают реальность превращений, – пояснила она. – Они неподвижные векторы генезиса и трансформации всех вещей. Проницаемость дороги соткана из невидимого присутствия давно умерших деревьев, но, как и пепел, живущих с нами в другой форме.
Они какое-то время обдумывали эту проницаемость превыше смерти.
– Что означает быть с кем-то, если сознание больше не существует? – спросил Паулус.
– То, чем мы являемся до рождения и после смерти, – ответила она. – Обещание и память.
– Для живущих, – сказал он.
– Для живущих, – повторила она. – Те, кто ушел, в полной мере остаются частью великого народа, который нам доверен, и обязанность отвечать на их зов и есть то, что мы называем жизнью мертвых.
– Высшие эльфы это и делают? – спросил Петрус. – Отвечают на их зов?
– Почему некоторые рождаются для того, чтобы нести бремя других существ? Таково наше царствие и наш доступ, наше служение, которое воплощает в жизнь силы смерти, их владения и наследство. Эта вечность и ответственность отныне возложены на вас, потому что сегодня вы выпили тысячелетний чай.
Сад мерцал в лунном сиянии. Чувство погружения нарастало. Они выпили третий, и последний глоток чая. Петрус, несмотря на свою нелюбовь к метафизическим возлияниям, отдался покою смешения и спрашивал себя, как получается, что пеплы должны проходить через эти бездонные урны. Во время похорон тела усопших эльфов сжигались, но он никогда не слышал, чтобы их потом перевозили в Ханасе. Пепел рассеивали с любимого пика покойного, и он навсегда исчезал из виду.
– Ничто навсегда не исчезает, – сказала хозяйка. – Пепел переносится сюда туманами. Бездонные урны – след той вечности, через которую они прошли, прежде чем вернуться и смешаться со временем живых.
– Значит, мертвые живы? – спросил Паулус.
– Нет же. – Она рассмеялась. – Они мертвы.
Петрус улыбнулся. Бесспорно, путешествие становилось все лучше и лучше. Дурнота прошла, а шок от второго глотка чая растворялся в третьем. Он беспечно плыл и слышал гул мертвых, на который обращал не больше внимания, чем на чтение вечерних стихов в родном Сумеречном Боре. Ее смех при мысли, что мертвые могут оказаться живыми, только утвердил его в безразличии к всяческим мистическим истечениям. И однако, подумал он, я отчетливее слышу песнь мертвецов, чем ощущаю присутствие живых.
Она встала.
– Ваши постели готовы, – сказала она.
Но прежде чем распрощаться, она обратилась к Петрусу:
– В Кацуре вы пойдете в библиотеку Совета и представитесь как друг Диких Трав.
– Диких Трав? – удивленно повторил он.
– Это название нашего заведения, – сказала она.
Они низко поклонились хозяйке, не находя слов, которые соответствовали бы только что пережитому ими.
– Надеюсь, вы простите нашим неотесанным персонам неумение достойно отблагодарить вас, – сказал в конце концов Маркус.
– Настоящее испытание только начинается, – сказала она. Она махнула рукой в глубину сада. – Ночлег вам приготовлен по ту сторону.