Ждет всех1871–1918
В то время как Петрус начал путешествовать по всему миру людей, Глава Совета вернулся из Рима с поразительными известиями.
– Теперь мы знаем, кому принадлежала серая тетрадь, – сказал он Петрусу в день, когда все они оказались в Нандзэне вместе со стражем и группой помощников.
Он рассказал, как приехал в Рим под фальшивой человеческой личиной – дирижера по имени Густаво Аччиавати – и под предлогом, что желал бы приобрести рисунки итальянского Возрождения, встретился с Роберто Вольпе. Тот оказался человеком приятного обхождения, которого сломало убийство и снедала одержимость картиной. В конце вечера эльф последовал за торговцем в большой зал с зашторенными окнами, где на затянутой черным шелком стене висела картина. Страж Храма воспроизвел образ, и Петрус с любопытством вгляделся в темный фон с написанной в строгой и глубокой манере сценой, у героев которой лица были удрученные и подавленные. Теперь он лучше разбирался в человеческих религиях и сразу узнал сюжет из Нового Завета христиан.
– Пьета[31], каких фламандцы писали тысячами, – сказал Глава Совета. – Христос в объятиях Девы, а на заднем плане Мария Магдалина и несколько верных учеников в горе.
– Это прекрасно, – пробормотал Петрус.
И замолк, пытаясь уловить мелькнувшую догадку.
– Она великолепна, – сказал Глава Совета, – но это не единственная ее особенность. Хотя я давно интересуюсь человеческим искусством, мне потребовалось время, чтобы понять, на что же я смотрю.
Петрус прищурился и увидел картину по-другому.
– Она была написана эльфом, – сказал он.
– Она была написана эльфом. Эльфом, который обосновался как художник в Амстердаме в начале шестнадцатого века по человеческому летоисчислению. В действительности это первый эльф, ушедший в мир людей.
– Мне казалось, что мост существует с незапамятных времен, – сказал Петрус.
– Мне следовало выразиться точнее: окончательно ушедший в мир людей. Для нас он словно испарился, но оказывается, он решил стать человеком. Раньше такого никогда не случалось, нам и в голову не приходило, что это возможно. Однако нет никаких оснований сомневаться, поскольку мы узнали об этом сегодня утром из уст отца перебежчика, то есть из уст предыдущего Стража Храма.
– Отпрыск бывшего стража ушел ad vitam[32] в мир людей три сотни лет назад и никто так ничего и не знал? – поразился Петрус.
– Я вызвал своего предшественника в Нандзэн, чтобы посоветоваться, и упомянул, что жертва отправилась в Амстердам по следам картины и серой тетради, – сказал страж, – тогда он сообщил, что его старший сын когда-то изменил мост таким образом, чтобы стал возможным окончательный переход на другую сторону, а после этого стал жить среди людей под видом фламандского художника.
– Но почему он это скрыл, не говоря уже о том, как ему это удалось? – спросил Петрус.
– Отцовское сердце непостижимо, – ответил страж, – и он, без сомнения, опасался, как бы и другие не соблазнились подобным приключением. Но сегодня утром он больше не решился хранить тайну, хотя раньше поделился ею с одним всем нам известным эльфом – тем, чью семью он знает с самого детства.
– С главным садовником, – сказал Петрус. – Они оба из Рёана.
Он снова посмотрел на полотно. Откуда я знаю, что оно написано одним из наших, если ничего не понимаю в человеческой живописи? – подумал он. Сюжет картины был человеческим, но способ существования внутри вещей – эльфийским. Однако есть в ней и еще что-то, чего я не могу распознать.
– Почему и как наш эльф перешел к людям? – продолжал Страж Храма. – Его отец не знает, а сын так и не пожелал повидаться с ним после перехода.
– Как он изменил мост? – спросил Петрус. – Почему это не изменило наш мир?
– На самом деле это изменило туманы, – сказал страж. – Они уже тогда истощались, но в меньшей мере, и, по словам моего предшественника, это преобразование моста возродило их совершенно потрясающим образом. Я думаю, серая тетрадь содержит ответы на эти вопросы, написанные собственной рукой нашего художника в изгнании.
Так началась новая эра, когда Глава Совета регулярно отправлялся в Рим, чтобы побеседовать с Роберто Вольпе, сторонники сада становились все влиятельнее, а Петрус душой и телом отдался двум поискам, деля свое время между миром людей и библиотекой Совета, где имелась закрытая для широкой публики секция, доступ в которую можно было получить только по специальному запросу. Но Глава Совета предоставил эту секцию в его полное распоряжение, без ограничений и оговорок.
– Люди не знают о нашем существовании, с чем мы всегда себя и поздравляли, – сказал он, вручая Петрусу ключ. – Наша порода отличается миролюбием, и войны с соседями, при всей их жестокости, никогда не были в силах разрушить основу нашей гармоничности. Но воинственность человеческой расы иного порядка, нашим буйным оркам и злобным домовым с людьми не сравниться.
– Почему они так агрессивны? – спросил Петрус.
– Они одержимы идеей собственной божественности, страсть к войне лишь оборотная сторона того, что они отрицают животное внутри себя, – ответил он. – Люди не признают единства живущих и считают себя выше прочих царств природы. Следуя этой логике, я пришел к мысли, что беды эльфов происходят оттого, что мы потеряли часть наших собственных животных.
– Говорят, в древние времена мы были не только тройственными, – сказал Петрус.
– Наши предки были всеми животными одновременно. Придет день, и я покажу вам одного из этих достопочтенных прародителей.
– Живого предка? – изумленно спросил Петрус.
– В том-то и весь вопрос, – ответил Глава Совета.
Секция «человеческой литературы» была закрыта для посещений, но Петрус по ходу дела выяснил, что просьбы о допуске за последние века можно пересчитать по пальцам одной руки. Там хранились научные труды о человеческих существах, написанные эльфами, которые некоторое время жили среди людей, – на протяжении долгого времени такими эльфами были Стражи Храма и Главы Совета. Но имелись там и книги, написанные самими людьми, Петрус набросился на них с жадностью, которая с годами не только не утихла, но и начала пожирать время его сна.
Он поверить не мог в то, что читал. Столько лет зевать над великолепными элегиями себе подобных и не знать, что предмет его вожделений находится в соседней комнате! Он заглатывал описания человеческих обычаев, которыми руководствовался, планируя свои путешествия по ту сторону красного моста, но их романические вымыслы потрясали его так, что и сказать невозможно, переворачивая весь мир на голову и прогрызая свои ходы в спинном мозге жизни. А раз уж он начал свои изыскания с виноделия во Франции, то и романы он выбирал в первую очередь французские, в которых его очаровывала сама возможность понимать язык, хотя ему часто приходилось прибегать к словарям, чтобы избежать ошибок в понимании лексики, казавшейся ему неисчерпаемой. Эльфийский язык однозначен и точен, в нем мелодичными звуками перелагается природа, не знающая ничего потустороннего, и без всяких усилий устанавливается связь между предметом и словом. А вот эльфийская письменность заимствована у человеческих восточных цивилизаций, она состоит из причудливых линий, не имеющих ничего общего с формальным алфавитом, которым мы все, порождение человеческого Запада, обозначаем реальность. Но французский язык, на котором, по милости Нандзэна, Петрус читал как на родном, казалось, выигрывал в многословности то, что терял в недостаточной структурной насыщенности, и он поражался парадоксальности того, что язык, по природе своей столь бесплотный, может быть так богат неисчерпаемыми возможностями. Ничто так не восхищало его, как бесполезное, этакая чисто декоративная завитушка, которыми были насыщены фразы и обороты, и он стремился прочесть не только литературные произведения, но и разные грамматики и трактаты по спряжению глаголов, а также переписку писателей, из которой узнавал, как вызревает и строится произведение. Потом, насладившись хитроумностью языка и его использования, он снова погружался в роман, и жизнь озарялась по-новому.
– Вам понравятся и другие земные идиомы, – сказал ему Глава Совета, с которым он однажды поделился своим восхищением французским языком. – Но я не так высоко ценю разгул изобретательности, и чтение, которое вызывает у вас такой восторг, оставляет меня в недоумении; мне намного больше нравится человеческая музыка.
Недвижное путешествие чтения раскрывало перед ним мир, к которому его сознание никогда бы не получило доступа посредством туманов, точно так же как ему было бы не дано понять послание Диких Трав, если бы не бдение за сказками и легендами на ферме «У оврага». Как на влажной ткани проявляются чернила и краски, так и человеческие фантазии заставляли мир проявлять свои невидимые пласты, которые и представали, нагие и трепещущие, при ярком свете дня. В этом и заключались истинные чары вымысла – в сложном плетении, где лицевая сторона ткани не так важна, а вглядываться следует в проступающие легким мерцанием водяные знаки основы. Этот невыразимый трепет подменял рассудочные объяснения на понимание сердцем, и Петрус не считал, что персонажи сказок и романов менее реальны, чем существа, встречавшиеся ему в повседневной жизни, той, которая проходит в путешествии движущемся и так мало говорит о намерениях и душах. Забавно, но он никогда не ощущал себя эльфом так сильно, как когда бродил по землям людей, чтобы окончательно почувствовать себя человеком, едва вернувшись в туманы. Когда он проходил по виноградникам Франции или Италии, он с нежностью думал о своей стране поэзии и чая; а стоило ступить в Нандзэн, и он начинал страдать по небрежным человеческим манерам, по таланту людей делать жизнь упоительной, бросая в нее семя несовершенства, которое и прорастало гениальностью. Наконец, Петруса восхищало вино, и, чтобы завершить список его милостей, виноделы тоже рассказывали ему свои истории; эти истории питались корнями уходящей в землю, прежде чем вознестись к небу желаний и грез, лозы. Оттого он и понимал, что не вино выполняет ту же роль, что и чай эльфов, а вымыслы, катализатором которых оно является, поэтому само вино – лишь метафора, а не причина чуда. Однако признаваться в это