Ужас Хесуса отнюдь не рассеялся, но вернувшийся из недр подвала Алехандро отвлек его внимание.
– Любопытно, – заметил он, ставя бутылку на бочку.
Петрус наклонился, чтобы прочесть этикетку.
– Амароне[12], – сказал он. – Легендарное вино.
Маркус нахмурился.
– Но у нас больше нет чая, – заметил он.
– Как непредусмотрительно, – сказал Петрус, продолжая улыбаться. Он повел носом и, казалось, обратился к кому-то невидимому: – Ты же принесешь нам, верно?
– В вашем флакончике был чай? – спросил Алехандро.
– Да, – ответил Маркус, – серый чай, очень крепкий.
– Чай нашего мира, – добавил Паулус. – У него… гм… особые свойства.
Он замолчал и бросил вопросительный взгляд на Петруса.
Но Петрусу было не до него, он признательно улыбался бутылке амароне.
– Эльфы, – сказал Хесус. – У вас там, наверху, тоже есть вино?
– Увы, нет, – ответил Петрус, и лицо его внезапно омрачилось.
Он отогнал прискорбное признание взмахом ладони.
– Вот почему так важны мосты, – сказал он. – И запомните хорошенько, это вовсе не там, наверху. Эльфы не живут на небе. Все и так достаточно сложно.
– Вы хотите сказать, среди ангелов? Вы их уже видели?
Петрус улыбнулся, явно забавляясь.
– Если на небе и случаются заторы, то исключительно из-за толчеи вымыслов, – сказал он.
Он отпил глоток амароне и испустил долгий вздох.
– Лучшее, что я когда-либо пил, – заметил он, – и это добрый знак, так что я начну с самого начала.
Хесус засмеялся:
– Теперь, когда я знаю, что на небе нет ангелов, можно начинать откуда угодно.
– Но они есть на этой земле, – сказал Петрус.
Он любовно погладил стакан.
– Мост, который связывает мир туманов с миром людей, берет начало в священном месте, которое мы называем Храм Туманов. По приказу Стража Храма он позволяет соединиться с любой точкой на земле людей. Его арка окутана густым туманом, путешественник вступает в него, страж делает свое дело, и путешественник оказывается там, где пожелал. Эльфы могут перемещаться туда-обратно по своему усмотрению, а вот для людей это было невозможно. И однако, несколько дней назад четверо из них впервые прошли по мосту.
Он налил всем еще по стаканчику амароне.
– А теперь о войне. Эту часть вы знаете: линия фронтов огромна, идут бесконечные бои и никто не может окончательно взять верх. Конфедерация, которая два года назад была в шаге от победы, сегодня завязла в абсурдных тактических играх. Что до Лиги, она измотана длительностью конфликта и смертельной жестокостью бедствий.
– Расскажите нам о бедствиях, – попросил Алехандро.
– Эльфы не могут сражаться в вашем мире, – сказал Петрус. – А точнее, они теряют большую часть присущих им способностей и не могут в этих сражениях убивать. Но мы умеем использовать естественные силы, хотя обычно не позволяем себе идти против природы. К несчастью, один очень могущественный эльф из нашего мира, тот, кто развязал войну, плевать хотел на этот запрет и вызывает подобные нарушения климата, используя его как оружие.
– Война развязана эльфом? – сказал Хесус. – А я думал, что это из-за интриг Рафаэля Сантанджело.
– Президент итальянского совета эльф, – сказал Петрус.
У Хесуса отвисла челюсть.
– И все же Сантанджело только слуга, – продолжил Петрус, – перешедший в мир людей, чтобы помочь исполнению замыслов своего хозяина, эльфа-разрушителя, оставшегося в туманах. Мне жаль, что я был столь мелодраматичен, но такова приблизительная картина истинного положения вещей.
Возможно, дабы изгнать привкус мелодрамы, он налил себе третий стакан амароне.
– У него есть имя? – поинтересовался Алехандро.
– Мы зовем его Элий, – сказал Петрус.
– Античный Рим у вас в моде? – спросил Хесус.
– У эльфов нет людского обычая использовать фамилии, отражающие родство и происхождение. Так случилось, что один очень могущественный эльф, союзник Лиги, живет в Риме, ну, мы и попали под латинское влияние. – Он расплылся в широкой улыбке. – Что до меня, я позволил себе легкое кокетство, объединив Римскую империю и французский виноградник[13].
Он вернул себе серьезность, присовокупив к ней добрый глоток вина.
– Не кажется ли вам странным, что Сантанджело не победил? – спросил он.
– Это всем кажется странным, – сказал Алехандро, – никто не понимает его стратегию.
– Вы ведь стратег и член высшего командования Лиги, – сказал Петрус.
Алехандро задумчиво посмотрел на него.
– Полагаю, Сантанджело не желает победы, – сказал он, – он не желает получить победоносный лагерь, зализывающий свои раны. Он хочет, чтобы люди гибли, все люди, независимо от того, из какого они лагеря. Я говорил это много раз, но никто не хочет верить, что после последнего конфликта найдется еще кто-то, стремящийся к тотальной войне. Но несмотря на это, я убежден, что именно таков замысел Сантанджело. Чего ради? Представления не имею.
– Над оккупированной частью Европы поднимаются черные дымы, – сказал Петрус. – Ваши самолеты засекли их. Что это, по-вашему?
– Костры, – сказал Алехандро. – Но что на них жгут?
Петрус промолчал с мрачным видом.
– Так вот оно что, – сказал Алехандро.
– Никогда еще человеческая раса не выказывала такого рвения в уничтожении себе подобных, – произнес Паулус, – никогда еще эльфы не видели битв столь кровавых. Туманы тоже сражаются, и наши умирают миллионами.
– Вначале Элий хотел только смерти людей, – сказал Петрус, – но тот, кто возжелал смерти одного, рано или поздно возжелает смерти всех. Возжелает короноваться смертью, чтобы несколько избранных воцарились над сожженной землей.
– Почему он захотел смерти людей? – спросил Хесус.
– Потому что наши туманы истощаются и он винит в этом зле людей, – ответил эльф.
– Туманы моста? – уточнил Хесус.
– Туманы нашего мира, – ответил Петрус. – Мы мир туманов. Без них нам не выжить.
– Они ваш кислород? – спросил Хесус.
Петрус озадаченно на него воззрился.
– Наш кислород? Нет-нет. Мы дышим тем же воздухом, что и вы. Но мы эльфы. Мы сообщество туманов. – Он провел рукой по лбу. – Вот эту часть мне всегда труднее всего объяснить. Всякий раз забываю про вашу привычку все разделять.
– А может так случиться, что он прав? – спросил Алехандро. – Что именно на нас лежит ответственность за ослабление ваших туманов?
Петрус, Паулус и Маркус переглянулись.
– Мы задавались этим вопросом, – сказал наконец Петрус. – Но даже если так, это не оправдывает войны. Хотя я убежден, что истинная причина в другом.
– А в чем же тогда истинная причина?
Петрус улыбнулся.
– Закат поэзии? – сказал он.
Алехандро тоже улыбнулся. То, что Петрус упомянул поэзию, делало его братом Луиса Альвареса. Время повернуло вспять, и он вновь увидел своего опекуна потягивающим вино у камина.
– Чем больше я старею, тем упорнее ищу внутренний огонь, – говорил ему тот, – и тем чаще нахожу его там, где раньше видел только красоту. Ты молод и полон энтузиазма, твой ум свеж и пылок, но внутренний огонь – это нечто прямо противоположное. Стоит ему нас покинуть, и мы впадаем в трясучку и лихорадку, а когда он вновь овладевает нами, мы превращаемся в спокойное сумрачное озеро темнее ночи и неподвижнее камня. Только тогда в наших молитвах нет лжи.
– Я никогда не молюсь, – сказал Алехандро.
– О, ты молишься, – улыбнулся Луис, – ты молишься всякий раз, когда идешь на кладбище. Люди никогда так не молятся, как в моменты, когда прислушиваются, стараясь уловить голоса своих мертвецов. Но тебе придется молиться еще больше, если ты хочешь воздать должное земле и небу, и ты обязан наделить свои молитвы милосердием поэзии. В этом внутренний огонь – и красота, идущая следом.
В полумраке подвала амароне придавало стаканам темный лаковый блеск, напомнивший Алехандро сумеречное озеро Луиса, и внезапно он отчетливо вспомнил сон, увиденный этой ночью. Он стоял в центре деревянной галереи, глядя на лесистую долину, где лежали туманы, несущие дыхание природы, веяние неуловимой трепещущей жизни. Алехандро долго смотрел на чудесный пейзаж, но мало-помалу им завладевала тревога. В тот момент, когда беспокойство перевесило радость от присутствия в этом месте, он обернулся и в темноте деревянного домика с голыми проемами без стекол заметил женщину. Он не мог разглядеть ее черты, но знал, что она молода, и ему показалось, что она ему улыбается. Тогда он проснулся. Уже много лет ему снилась эта женщина, с тех пор, как он покинул Йепес, чтобы стать военным, но на этот раз, едва проснувшись, он увидел ее лицо, ее бледность и глаза цвета ледника. Сейчас он не мог бы сказать, красива она или уродлива, он помнил только ее молодость, светлые волосы и вдумчивый взгляд. Он подумал, что она ему улыбалась, но она смотрела серьезно, и все его детство было в ее глазах, как и долины Эстремадуры, ее камни, бесплодные пустоши, отроги горы, на которой он жил, суровые зимы и фиолетовые зори.
– Говоря по-простому, – продолжил Петрус, – я думаю, что наши туманы умирают потому, что все рано или поздно умирает. Единственная надежда спасти их – это смириться с тем, что они возродятся в иной форме. Вот к этому и прилагаем все усилия мы, то есть те, кто желает верить, что поэзия вечна. Другого выхода нет. Когда все закончится, мир, каким мы его знаем, будет мертв.
– Как волнующе, – произнес Хесус, – но вы нам так и не ответили, зачем вы пришли.
– Я к тому и веду, – сказал Петрус, не обижаясь, – к тому и веду.
Он допил свой стакан и бросил удрученный взгляд на пустую бутылку. Алехандро встал, снова отправился вглубь подвала и вернулся, бормоча: любопытно, как и в первый раз.
Петрус прочел этикетку и, кажется, растрогался.
Хесус тоже наклонился поближе.
– «Нюи-сен-жорж»[14]