Ее спутник внезапно остановился, вернулся на несколько шагов.
– Подожди-ка… – он сверился с дневником. – Ага. Вот и моя остановка. Твоя – тремя дверьми дальше, прямо у входа в опочивальни.
Он распахнул дверь в маленькую часовенку.
– Ты не пойдешь со мной? – спросила Этта. – Ты мог бы сделать много хорошего.
Джулиан бросил через плечо последнюю усмешку.
– Ради чего, если вместо этого я могу отправиться во Флоренцию?
Она резко фыркнула и высказала ему взглядом все, что думала. Желание улизнуть и не нести никакой ответственности за последствия своих действий зажгло в ней тот же беспомощный гнев, что и рассказ Николаса о боли, стыде и сомнениях после случившегося на склоне.
– Храни тебя Бог, Линден-Хемлок-Спенсер, – провозгласил Джулиан, заходя в часовню. – Вот тебе мое последнее благословение: куда бы ни завели тебя твои странствия, пусть никогда твой путь не пересечется с дедулиным.
За стеной громогласно «заговорил» проход.
– Гаденыш! – пробормотала Этта, сдувая прядь волос с глаз. Она едва успела повернуться, чтобы идти дальше, как тишину прорвал звук, подобный артиллерийскому выстрелу. Что-то тяжелое со стоном шмякнулось в дверь.
Повозившись со щеколдой, Этта отодвинула ее. Ей под ноги вывалился Джулиан: он недоуменно поморгал, а потом, уткнув лицо в ладони, обиженно завыл.
– Что… произошло? – встревожилась Этта.
Он заставил себя сесть и без особого результата попытался пригладить волосы.
– Меня выбросило из прохода. Пересекся с самим собой. Какой-то я уже там.
Вот это да!
– Ты проверил дневник?
– Да! – Джулиан шлепнул рукой по каменной стене. – И это значит, что там я будущий, чтоб мне провалиться!
Этта не отрывала от него удивленного взгляда:
– И часто… такое случается?
– Со мной чаще, чем с другими, судя по всему. Пару раз это уберегло меня от весьма неприятных встреч, но я не могу объяснить, как унизительно, когда за тобой приглядывает, словно за младенцем, и задает головомойку твое будущее я. Поверить не могу, что будущий я такой… паинька. Долбаный ханжа!
Его слова казались логичными и совершенно невозможными одновременно, но речь шла о путешествиях во времени, обычные законы тут не работали.
– А ты уверен, что не напился и не забыл записать путешествие в дневник? – уточнила Этта, наклоняясь над ним.
– Мне нравится, что ты так хорошо меня знаешь, Линден-Хемлок-Спенсер, но уверяю тебя: дело не в этом. Думай что хочешь по поводу изменения временной шкалы, но вся моя жизнь была уроком самореализации. Я не могу знать, что будет, но будущий я хорошо знает, что было, и, словно полный кретин, не дает мне получать от жизни удовольствие. Не смешно.
Как по Этте, будущий Джулиан явно хорошо разбирался в том, как оставить самого себя в живых, но она промолчала и отодвинулась, дав ему встать на ноги и отряхнуться.
– Может быть, будущий ты хочет, чтобы ты стал чуточку лучше? – предположила она.
Он состроил перепуганную рожу.
– Ладно, детка, так и быть, отправимся в Большое Яблоко[12]. Разделимся в Маленькой Италии. Давненько не едал хорошей пасты, – прошептал он. – О боже, 1939 – значит, там будет моя старенькая няня: она осталась в своем естественном времени, когда закончила со мной и Софией. Мне нравится думать, что мы стали для нее величайшим испытанием, и она, боясь, как бы дьяволята не сделали хуже, не осмеливалась…
– Ш-ш-ш, – взмолилась Этта – голова и так раскалывалась при каждом шаге. – Ш-ш-ш…
– Интересно, что эта тертая кошелка сделает? Можно напугать ее до полусмерти и отсидеться там, – не унимался Джулиан, правда, теперь говорил потише. – Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Она умеет хранить секреты, особенно теперь, когда дедушка больше влияет на толщину ее кошелька. Или же прикинуться прошлым Джулианом, а не настоящим… Гм…
Этта махнула рукой: пусть треплется, пусть заполняет голову своими историями, на некоторое время вытеснив ее мучительные воспоминания. Она попыталась вызвать в памяти лицо Николаса, представить, как найдет его, когда этот кошмар закончится, но возникшие перед глазами решительные черты и изгиб задумчивой улыбки не принесли облегчения, а лишь заставили ее почувствовать себя безнадежно одинокой.
Проход выплюнул их одновременно, бросив Джулиана на колени, а Этту швырнув на него сверху. От удара в глазах потемнело, и, чтобы встать, потребовалось гораздо больше времени, чем хотелось бы.
– Это определенно «ой», – признал Джулиан, вставая на нетвердых ногах. – Не подскажешь, твоя голова часом не из мрамора?
Этта, прижимая руку, пульсирующую болью, к груди, дождалась, когда боль слегка утихла:
– Извини.
Они приземлились посреди каменистой тропы, окутанной густым туманом. Этта с трудом видела на несколько дюймов перед собой, где уж было разглядеть профиль города небоскребов.
– Манхэттен, говоришь? – спросила она Джулиана, выгибая брови. – Что там насчет образцового порядка в записях?
Но Джулиан словно врос в землю, одна рука все мяла и мяла рубашку.
– Нет, Этта, – сказал он. – Это действительно Нью-Йорк.
– В доисторические времена?
Пейзаж был совершенно диким: скалистые холмы, окутанные густым шелковистым туманом. Этта едва различала очертания других холмов в отдалении. Неподалеку кто-то развел костер – в воздухе плыл запах горелого дерева.
Вокруг тяжело дышала тишина, словно всеми силами пытаясь привлечь к себе внимание. Поведать что-то. Слушай.
– Может быть, мы перепутали проход из Ватикана? – предположила Этта.
– Нет, – повторил Джулиан, на сей раз резче, по-прежнему не трогаясь с места. – Это – Нью-Йорк.
Этта уже была готова вцепиться ему в ворот и как следует встряхнуть, когда налетевший ветерок стронул туман, завивая его клубами. Забрызганные грязью холмы и утесы превратились в осыпающиеся груды кирпича и камня, искореженные скелеты зданий и выгоревшие остовы машин. Иней у их ног оказался битым стеклом. Из облаков сыпались белые хлопья, и на одно безумное мгновение Этта подумала, что пошел снег.
Но то, что падало с небес, было пеплом.
Ватикан149920
Темень так и не рассеивалась.
Николас успел с ужасом подумать, что и он лишился зрения на один или оба глаза. Чернота стояла полнейшая, воздух казался таким густым, что хоть лентами нарезай. Почти теряя сознание от усталости и – господи! – кровопотери, он тяжело плюхнулся на колени и чуть не откусил себе язык. София почти выскользнула у него из рук. Он сгреб пальцами ее тунику, избегая касаться холодной гладкой кожи.
– София? – его голос отразился тройным эхом. – София? Ты меня слышишь?
Молчание.
Неподвижность.
«Прикосновение смерти», – подумалось ему.
От страха зашевелились волоски на теле, Николас слегка встряхнул девушку, пытаясь добиться от нее хоть слова, привычного резкого и грубого слова.
– София!
– Дай ее мне, – велела Ли Минь. Николасу, наверное, следовало дать ей по рукам, поспорить с нею во имя того, что он считал правильным, но у них не было времени, а у него – сил. София оказалась на несколько дюймов выше китаянки, но миниатюрная женщина легко устроила ее у себя на спине и быстро, легко понесла вперед. Николаса испугало то, что даже без дополнительного веса ноги едва держали его, словно мертвецки пьяного.
Гулкие шаги… или это его собственное сердце? Нет, был и другой звук, прятавшийся за ним, обострявший внимание. Чей-то клинок скреб по камню, и он чувствовал это, словно меч или нож царапали его собственные кости.
– Нет такого укрытия, в котором мы бы тебя не нашли! – Майлз Айронвуд. – Выходи сейчас, Картер, и я дам тебе выбрать, как ты умрешь.
Напарник Майлза рассмеялся. Николас едва сдержался, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ.
– Клинок или пуля, клинок или пуля, – пропел Майлз. – Не думаю, что ты хочешь отдать выбор старику. Клинок или пуля, что выбираешь, Картер? Нож в горло или пулю в лоб?
Ли Минь пробормотала что-то – грубое ругательство, не сомневался Николас.
– Сюда! – ее голос донесся сквозь тьму, отскакивая от окружавших – окружавших? – их стен, пронзая даже рев прохода.
– Где?.. – он закашлялся, пытаясь прочистить сжатое спазмом горло. – Где ты?
Стояла невероятная, фантастическая темнота и тишина. Не было ни намека на свет звезд или луны, которые могли бы согреть воздух своим мерцанием, ни дуновения воздуха на коже. Полнейшая неподвижность этого места опустошала. Ужасала. Казалось, у него не существовало ни начала, ни конца.
– Поднимайся! – Ли Минь казалась запыхавшейся.
Где мы? В каком-то погребе? Святой боже, почему он не подумал хотя бы спросить, куда они направляются, бросаясь в проход?
Возьми себя в руки! Николас уже почти обезумел без надежды как-то повлиять на происходящее, хотя бы понимать, что происходит.
Сквозь чирканье металла по камню и звук шагов донесся промельк звука, и крошечная искра света поплыла, будто светлячок, в нескольких ярдах перед ним. Разум продрался сквозь царивший в голове хаос, вспоминая слово. Спичка.
Ли Минь поднесла огонек поближе к лицу, высвечивая строгие сосредоточенные линии.
– Она не… – попытался сказать он. – Я не могу…
– У нас мало времени. Вставай, Николас Картер. Если ты не можешь, я понесу вас обоих.
Ноги тряслись как у новорожденного теленка, но Николас, не иначе как с божьей помощью, подобрал их под себя. Глаза привыкли к темноте, и он даже начал различать резкие линии узкого прохода и стены, в которых тут и там открывались боковые проходы без единой двери.
В таком состоянии он был неспособен думать и идти одновременно, поэтому запер все мысли и просто следовал за крошками света, оставляемыми девушкой, пока, в конце концов, они не свернули из главного коридора в помещение, выглядевшее, как…