Он проследил за ее взглядом туда, где на грязи распласталась его рука. Кольцо смотрелось во мраке татуировкой.
– Чепуха, – ответил он, а кольцо раскалилось и сжалось. Пробежавшая по телу волна тошноты мгновенно лишила чувствительности нижнюю половину тела. Николас дернулся, вскидываясь как лошадь.
– Успокойся, – приказала Ли Минь. – От физического напряжения яд лишь начнет действовать быстрее. Я могла бы спросить, на что ты это выменял, но и так знаю. Ты был глуп, но еще глупее избегать условий своего договора. Что она тебе приказала?
– Убить, – пробормотал он.
– А! Жизнь за жизнь, значит.
– Ты могла бы… предупредить нас, – сказал он, позволяя горечи просочиться в его голос.
– Мне и в голову не приходило, что ты окажешься настолько глупым, чтобы идти до конца, – просто ответила она.
– Глупым, – согласился он. – И отчаявшимся. Где мы?
Ли Минь продолжала свое дело.
– В некрополе Ватикана. В 1499 году.
Он протер глаза, стирая въевшиеся пыль и сажу. Значит, он не ошибался, чувствуя, что они спускаются сквозь круги ада в темное сердце земли.
В дальнюю стену оказался вмурован еще один саркофаг, и Николас вяло подумал, не переместили ли они бедного «жильца» из места упокоения наверху в эту… камеру. Важнее, решил он, выяснить, кто эти «они».
– Это твое… укрытие? – спросил он. Разговор хотя бы отвлекал от боли.
– Да. Оно принадлежит части моей семьи – роду Хемлоков, я хочу сказать, – Ли Минь придавила ладонью голую спину Николаса, удерживая его. Последний приступ боли был, по крайней мере, коротким – она завязала нитку, которой зашивала рану, и сочувственно похлопала его по голове.
Он не чувствовал в себе сил для этого, но все же заставил себя сесть, не желая оставаться в невыгодном положении, распластавшись на полу. У Айронвудов и Линденов были секретные дома и тайники – стоило ли удивляться, что чем-то подобным обладала и семья Хемлоков.
Ли Минь снова неодобрительно фыркнула, укладывая его обратно.
– Его использовали для хранения сокровищ и документов, пока не забросили. Кое-кто продал мне тайну за вознаграждение.
– Довольно неудобное укрытие, я бы сказал, – заметил Николас, потирая загривок. Преодолевать карфагенскую суматоху, чтобы добраться сюда…
– Оно заброшено в каждой эре вплоть до двадцатого века. А в Папский город, как тебе известно, ведет много, очень много проходов. Три только в этот год.
Он этого не знал, но все равно кивнул.
– И каков же твой план, если не доставить нас Айронвуду?
– Она без сознания, а ты слаб, как ягненок, – напомнила Ли Минь. – Вы доверяли мне до сих пор. Я хочу получить возмещение за украденное у меня золото, но еще мне любопытна ваша цель, к которой вы так стремитесь. Как она связана со многими нитями, колеблющимися сквозь века.
– Мы уже его потратили. Твое золото. Без остатка. Нам нечем торговаться с тобой.
– У тебя есть это золото, – она показала на кожаный шнурок у него на шее: с Эттиной сережкой. – Ничего себе «нечем»!
Рука Николаса сжалась вокруг сережки.
– Подумаешь только прикоснуться к ней – потеряешь больше, чем руку.
Ли Минь с сомнением поглядела на него, жалостливо подняв брови.
– Но можешь взять вот это, – с надеждой предложил он, протягивая руку с кольцом. К ней полностью вернулась чувствительность, движения ее были необычно скованными, но она хотя бы слушалась. Возможно, он действительно просто потянул мышцу, как и думал изначально.
– Мне пришлось бы отрезать палец, отчего ты бы умер еще быстрее.
Ад и проклятие. Это соответствовало предупреждению Белладонны.
– Где ты раздобыл этот оберег? – спросила она спустя мгновение, показывая на стеклянную фигурку, подаренную ему.
– Дал один мальчик, – ответил он.
– Незнакомец?
– Да, и что с того?
Она пожала плечами.
– Ничего. И все. Он пожелал тебе безопасности и удачи. Это дорогого стоит. Не расставайся с ним за меньшую цену, чем твоя жизнь.
– Если оно столь ценное, почему не хочешь взять его в счет нашего долга?
– Дурень: волшебная сила не в самом предмете, а в помышлении, стоящем за ним. Когда оберег перешел из руки в руки, было сотворено желание. Я не могу украсть его, как не могу забрать свет звезд.
Что-то в ее словах ошеломило его, напугало до глубины души. Мне не следовало принимать этот дар. Кто нуждался в защите больше того ребенка?
– Полагаю, ты считаешь себя «безопасностью и удачей», – заметил он, вытирая пот со лба.
– Кем ты хочешь меня считать – твой выбор, – парировала Ли Минь. – Покамест же знай, что я – ваш единственный шанс на выживание.
Не друг и не враг – так следовало это понимать. Скорее, временная союзница, какой в итоге стала для него София. Николас снова огляделся, подтягивая колени к груди.
– При условии, что нам хватит воздуха, это неплохое укрытие.
– Ага, и очень удобное, – рассеянно ответила она. – Если умрешь, здесь тебя и оставлю.
– Если София умрет, ты хочешь сказать, – возразил он, удивленный тем, как сжалось горло.
Ли Минь покачала головой.
– Она не умрет. Слишком упряма. Слишком многое не доделала. Я за тебя боюсь. Пыхтишь, как паровоз, из-за мелкой царапины.
– Мелкой… – Николаса чуть не передернуло. Чтобы хоть как-то связать разорванные в клочья остатки гордости, он добавил: – Я бывал в переделках и похуже.
Ли Минь кашлянула, изображая сомнение.
– Убегая от Айронвудов?
– Ходя на абордаж. Мой… – Николас запнулся, потом продолжил. – Мой приемный… отец – капитан корабля.
Как странно: он никогда не называл Холла отцом вслух. Только «капитан» или «человек, вырастивший меня». Но при всех колебаниях, можно ли так характеризовать его, Николас в глубине сердца всегда знал правду. Взрослым, как офицер на судне Холла, он не хотел, чтобы остальные заподозрили, будто к нему относятся как-то особо, или что он не заслужил свое звание. Ребенком он боялся, как бы Холла не постигла кара, если он станет называть его отцом перед менее… прогрессивно мыслящими людьми своего времени.
Какой же отравой это было: из страха, что могут подумать другие, отдаляться от человека, которого любил и который заботился о нем!
Он снова поднял голову, встретившись с внимательным изучающим взглядом Ли Минь. Когда она не отвела глаз, Николас спохватился, что не закончил мысль.
– Несколько лет отбивался от пиратов в морских путешествиях, а потом сам стал капером, когда разразилась война. Ну, в смысле американская Война за независимость. Нас же было довольно много таких, не правда ли?
– Пират? – недоверчиво переспросила Ли Минь. – Придумай что получше!
– А ты-то что про нас знаешь? – спросил Николас, пытаясь выпрямиться.
Он почувствовал, как она пожимает плечами.
– Без обид – я просто хотела сказать, что ты не из тех, кто без колебаний режет человеку горло, чтобы получить золотые зубы. Таких не берут в пираты.
Справедливое наблюдение.
– А ты, что же, много знаешь пиратов?
К его удивлению, она ответила:
– Да. Десять лет служила под началом Чжэн Ши с… детства.
– Кто это, черт побери? – полюбопытствовал Николас.
– Пират, равных которому не знает история.
– А когда он жил? Или она?
Кажется, с последним вопросом он угадал, – взгляд бывшей пиратки слегка смягчился.
– Чжэн Ши жила на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Она родилась в 1775 году. Под ее началом служили десятки тысяч, и она побеждала целые империи.
Это отчасти объясняло, почему он не узнал ее имени – предубеждения Запада, очевидно, не давали легенде о великой пиратке распространиться за пределы Тихого океана.
– И что с нею стало?
– Она удачно выторговала себе пенсию.
– Впечатляет.
И это, в самом деле, впечатляло. Больше, чем слава или позор, успехом в пиратском ремесле считалось пережить свою профессию, не утонуть, не быть повешенным, не сгнить в тюрьме. Николас запомнил историю для Этты.
– Ты всегда знала, что можешь путешествовать? – спросил он. – Как тебя угораздило влипнуть во все это?
– Всегда. Я унаследовала дар от матери, которая одно время была в плену у Чжэн Ши. Когда я… когда пришло время, я нашла Чжэн Ши, чтобы выучиться у нее. Чтобы показать свою силу, – Ли Минь встала на колени, затем поднялась полностью. – И теперь я подчиняюсь только себе самой.
– Большое дело, – сказал Николас, надеясь, что в его голос не просочилась, как он боялся, горечь. – Я вот всю жизнь борюсь и проигрываю, пытаясь достичь такого положения.
Впервые с тех пор, как они с нею встретились, выражение лица Ли Минь смягчилось.
– Не всем это дается так легко. Уж я-то знаю: почувствовала на своей шкуре, когда мир взялся за меня. Главное – борьба, а не победа. Не сдавайся.
– И не собираюсь.
– Но что-то тебе мешает..?
– Сейчас все… довольно сложно.
– В каком смысле сложно? – спросила она.
– Жизнь толкнула меня на тропу, о которой я и не подозревал, – сказал он, уклоняясь от сути вопроса. – Я дошел по ней до сих пор. Но путь вперед, тот, которым, я знаю, мне нужно пройти, противоречит тому, что считает верным мое сердце. Чего будет стоить моя жизнь, если я принесу в жертву свою душу?
Насколько же легче было признаваться в подобных вещах незнакомке, и как хорошо она слушала его историю, вытекавшую из него, словно он вскрыл вену и дал ей истечь кровью.
Николас готов был пройти через ад, лишь бы найти Этту и окончательно ответить на вопрос, чем могла бы стать их жизнь вместе. Эта уверенность была единственным, на чем держалась его надежда. Но слишком многое сейчас становилось ему неподвластно, и он чувствовал, как его все дальше и дальше уносит от всех прекрасных возможностей, от спасительной гавани для его сердца.
В своей жизни он уже был рабом человека, а теперь все больше уверялся в том, что позволил себе стать рабом смерти. Он никак не мог разорвать цепь, приковывавшую его к Белладонне, не запятнав своей души. Убив человека, он убил бы свои честь и достоинство.