Ли Минь внимательно слушала его рассказ, словно переворачивала каждое слово, проверяя, не спрятано ли за ним что-нибудь.
– Понимаю. Ты совершаешь путешествие через весь мир – и оно дарит то боль, то восторг. Мы сходимся с другими, чтобы проложить собственный путь и одолеть его испытания, – заговорила она. – Но мы, все мы, еще и странники, совершающие другое, более значительное путешествие: не имеющее конца, в котором каждый из нас ищет ответы на незаданные вопросы наших сердец. Найди утешение, как нашла я, в осознании, что, хотя мы должны пройти путь в одиночестве, это путешествие вознаграждает добродетель и доказывает: то, чем жизнь нас обделяет, никогда не обернется клеткой для нашей души.
Николас закрыл глаза, втягивая в грудь сырой, прохладный воздух, туша полыхавшее внутри пламя.
– Я скоро вернусь с едой и одеждой, – объявила Ли Минь. – Стоит тебе сойти с этого места, и ты навсегда затеряешься во мраке подземелья. Я не найду тебя, даже чтобы похоронить твои гниющие останки. Мы поняли друг друга?
– Да, мэм, – подтвердил он.
– Приглядывай за нею, – велела Ли Минь. – К ее лицу возвращается краска, но должно еще пройти некоторое время, прежде чем она снова обретет власть над своими ногами. Она напугается, когда очнется.
– И ты думаешь, я – ее лучший утешитель? – усмехнулся Николас. София скорее бы предпочла его помощи заботу бешеной собаки.
Ли Минь казалась неподдельно удивленной этим признанием.
– Но… разве тебе все равно, что с нею станет? Зачем же тогда ты так яростно бьешься за ее спасение?
Он что, действительно бился за нее? Николас снова не знал, что и думать. Половина его гнева была направлена на Римуса Жакаранду, другую он приберегал для себя. Не только за то, что не следовал собственному чутью, но и потому что… потому что…
Я чуть не позволил умереть тому, кого взял под свою опеку.
– Мне нужна ее помощь, – сказал он. – У нее передо мной должок.
София издала слабый звук – посвист дыхания между зубами. Николас придвинулся ближе, нащупывая пульс на запястье. Он казался ровнее, чем раньше, и дышала она уже не с таким усилием. Желтый свет фонаря делал ее кожу теплой, а не мраморно-бледной, как раньше, и Николас нашел это ободряющим.
«Я рад, – подумал он, и эта мысль сотрясла его до глубины души. – Я рад, что она не умерла».
Он ни о чем так не мечтал в первые мгновения после исчезновения Этты, после предательства Софии. Окажись она тогда рядом, он бы дотянулся до ее шеи и задушил голыми руками.
Николас оторвал от нее взгляд, сосредоточившись на своей тени на противоположной стене.
– Я не собиралась идти с ними…
Голос был настолько слаб, что он едва не принял его за еще одно необычное дуновение. Глаза Софии оставались закрытыми, но он видел, как еле заметно шевелятся ее губы.
– Не разговаривай, – сказал он девушке, мягко опуская руку ей на плечо. – Береги силы. Ты скоро поправишься.
– Я не… собиралась идти с ними… ни за что… – София тяжело сглотнула. – Ни за что не пошла бы к Тернам.
– Когда? – уточнил он. – В Пальмире?
Ее глаза распахнулись, и она заморгала, ослепленная фонарем.
– Я слышала, что говорила Этта. О чем вы говорили. Про дедушку. Про временную шкалу. И отправилась выкрасть ее у Тернов. Я бы… я бы вернулась с нею. Но вместо этого… унижение.
– Отдыхай, – велел он ей. – Здесь мы в безопасности.
– Вот почему… это все моя вина… мой глаз…
Николас выпрямился.
– Ты хочешь сказать мне, что пошла с Тернами, чтобы выкрасть у них украденную ими астролябию? И за это они тебя избили?
– И еще за то, что… я Айронвуд… Думали, я была… его, – она взглянула на него из-под темных ресниц, повязка сползла с глаза, открывая черную пустоту глазницы. Мгновение спустя София кивнула. – Убить их… Убью их обоих… убью их… всех…
У него не укладывалось в голове, почему ее так жестоко избили, если она была добровольной участницей предательства. Но, учитывая ее характер, было легко найти подходящее объяснение и отмахнуться от сомнений. София обладала необычайно могучим талантом будить в окружающих все самое худшее, и это пробудило в нем его собственные безобразные, бессердечные подозрения. Тогда он отмел сомнения, придя к жестокому выводу, что она сказала или сделала нечто, спровоцировав их, словно кто-либо мог заслуживать такой судьбы.
Ли Минь стояла на ступеньках так тихо, что пока она не испустила низкий сочувственный вздох, он забыл о ее существовании. Она стояла на краю круга света от фонаря, но ее мрачное выражение лица, казалось, принадлежало окружающей тьме.
Однако китаянка ничего не сказала, продолжив подниматься. Николас схватил ручку старого ржавого фонаря.
– Это тебе не нужно?
Ее голос прилетел к нему тихий, как воспоминание.
– Я всегда нахожу дорогу в темноте.
Ли Минь подняла плечом тяжелую каменную крышку, отодвигая ее в сторону. Ручеек холода сбежал по ступенькам и уютно устроился в гробнице на те несколько мгновений, пока крышку снова не задвинули.
Николас снова сжал Эттину сережку в пальцах и мучил металлическую петлю, катая туда-сюда, как заведенный.
– Если я… умру… прости, – голос Софии не был даже бледной тенью шепота, но он хорошо ее слышал. И понял.
– Не глупи, – сказал он, копируя ее чопорный тон. – Все, как я говорил тебе раньше, в Дамаске: я не позволю тебе умереть.
Ее ответом стало молчание.
«Мы, все мы, еще и странники в наших собственных путешествиях…»
София никогда бы не стала участницей путешествия, совершаемого им с детства: к свободе, которой его лишили. Но, как Этта стала спутницей его сердца, так София стала мечом на поясе Николаса в его нынешней экспедиции. С этой минуты и до тех пор, пока их пути не разойдутся, в ее распоряжении будет его доверие и его клинок.
Николас прислонился к ближайшей стене, впитывая холод камня горящей израненной кожей, и закрыл глаза. Какое-то время он просто вдыхал. И выдыхал. Верил и не верил. Доверял и не доверял. Сомневался и нет. Качался на волнах своих эмоций, как они с Чейзом любили делать, переворачиваясь на спину и глядя в небо. И в таком положении, в городе мертвых, он, наконец, заснул мертвецким сном: без сновидений и тяжести на душе.
21
Бывает такая усталость, что застревает в теле, словно яд, превращая даже простейшие задачи, как поднять голову, в невозможные. Сознание Николаса, кажется, схлестнулось с потребностями его тела. Он испуганно проснулся, чувствуя себя запертым в пьяном оцепенении. Тихие голоса приплывали туда, где он лежал пластом, завиваясь вокруг дергающей болью правой руки. Фонарь притушили, в глазах все расплывалось, но он вылепил из мрака фигуру Ли Минь, прислонившуюся к стене с головой Софии на коленях.
– … это так необходимо?
– Да, – услышал он голос Софии. – Я сейчас очень слаба, как видишь.
– Вижу, – сухо ответила Ли Минь. – «Слабая» – то самое слово, которым я бы описала тебя, учитывая, как ты бежишь оружия и падаешь в обморок при виде капли крови.
– Не имею ни малейшего представления, на что вы намекаете, – чинно заявила София. – Я еще могу умереть.
– Ой-ой! – прошептала Ли Минь. – Как же я могу не допустить этого?
София, очевидно, раздумывала над этим, потом приподняла руку, лежавшую на груди.
– Проверь мой пульс еще раз. Потрудись посчитать его… несколько минут.
Он снова «поплыл» под тихий счет Ли Минь: один, два, три, четыре…
В следующий раз он проснулся от криков.
Они долетели до него издалека, приглушенные, но полные муки. За то мгновение, пока его сознание стряхивало сон, голоса превратились в живых, дышащих существ. Николас взвился с пола, расшибая голову о низкий поток и обдавая себя дождем штукатурки.
– Ш-ш-ш!
София не спала, сидела прямо, опираясь о стену. Ее темные глаза не отрывались от него, пока она пыталась протянуть ему надкушенный ломоть хлеба. Николас принял его с жадным облегчением, отрывая себе большой кусок, и принялся рассеянно жевать, переключившись с остро необходимой еды на маленькую фигурку у подножия лестницы.
С мечом, добытым Николасом в Карфагене, в одной руке, и кинжалом в другой, Ли Минь стояла, держа одну ногу на ступеньке, не отрывая глаз от входа наверху.
– Что там? – прошептал он, подходя и становясь рядом. Крики действовали ему на нервы, руки, скользкие от пота, сжимались в кулаки. – Кто там?
Ведь не… Аройнвуды же?
– На нас охотятся, – объяснила Ли Минь. Глаза ее казались черными при тусклом освещении. – Ешь и надень то, что я тебе принесла. Мы не выйдем в ближайшее время, но когда двинемся, двинемся быстро.
Николас не послушался, поднимаясь на две ступеньки выше, чтобы получше расслышать борьбу снаружи – влажные удары плоти и пронзительные вопли проникали даже сквозь самые толстые камни гробницы.
– Что – кто – там? Ты ведь знаешь?
Ли Минь вытерла пот с бровей, оглядываясь на Софию.
Николас вздрогнул, заметив, что та уже облачилась в простую белую рубашку и бежевые брюки и занималась тем, что пыталась затянуть кожаный жилет. Две пары потертых черных сапог валялись на куче одежды в центре зала, очевидно, предназначенные ему. На китаянке тоже была вздымающаяся волнами белая рубашка, правда, себе она нашла тонкие обтягивающие штаны и красный плоеный камзол, закрывающий то и другое и удерживаемый тяжелым кожаным ремнем. Им всем предстоит путешествовать в мужской одежде.
– Во имя любви Господа, скажи нам, что знаешь, – взмолился Николас. – Пожалуйста.
– Все равно не поверишь, – пробормотала она. – Если это то, что я думаю…
– Я верю, что мы на грани того, чтобы оказаться зверски убитыми, поэтому время для вдумчивых колебаний, увы, прошло, – ответил он. – Ты знаешь, кто они?
– Да. Они уже давно охотятся за вами – сколько я за вами слежу. Оставили за собой цепочку трупов – равно стражей и путешественников. Все мертвы, как тот человек Линденов в Нассау.