– О, господи! – она зажала рот рукой.
Да, она правильно подумала там, в Петрограде: это была третья, совсем новая временная шкала – время не вернулось обратно к варианту Айронвуда, как он, вероятно, рассчитывал, убивая царя. Он схватил опасные тлеющие нити истории и завязал их в нечто гораздо более жуткое. Нечто неузнаваемое.
Не осталось ничего.
Она осела на колени, внезапно лишившись способности стоять на ногах.
– Что могло вызвать такое? – задумался Джулиан. – Артобстрел? Бомбардировка?
– Не знаю, – глухо ответила Этта. – Я не знаю… нам нужно… нам нужно идти…
Если город разрушило кое-что похуже, вроде ядерного оружия, то они уже получили изрядную дозу радиации. Эти мысли буквально подбросили ее с земли, осушив слезы, уже начавшие скапливаться в глазах.
Но когда она повернулась предупредить Джулиана, что-то привлекло ее внимание: взмах света фар, прорезавший густой дым над ними.
– Выжившие, отзовитесь, – хрипел в микрофон голос, осипший то ли от переживаний, то ли «благодаря» технике. – Помощь уже идет. Выжившие… отзовитесь, если можете…
– Пошли, – скомандовала Этта, направляясь к проходу. – Надо уходить!
Джулиан покачал головой:
– Нет. Няня – я хочу найти ее…
Слова застряли у Этты в горле. Если няня была в городе, то, вероятно, искать уже некого. Но не успела она ничего возразить, как огни снова выхватили их из дыма, и автомобиль, радостно взревев, поспешил к ним. Не успел джип полностью остановиться, как человек в черном парашютном костюме с кислородной маской, – напомнившем Этте знакомый по книгам общевойсковой защитный костюм, – выпрыгнул из кузова и устремился к ним.
– Боже мой! Боже мой, что вы тут делаете? – маска искажала голос. – Как вы выжили?
– А вот это, приятель, – сумел выдавить Джулиан, – хороший вопрос.
Этта понимала, что должна бы направить их обратно сквозь проход, но какая-то часть ее хотела узнать – увидеть самой, – что стало с родным городом.
Ей следовало бы подумать, что это сделает с ее сердцем. Через некоторое время она бросила глядеть на развалины, по которым, подскакивая, пробирался джип, и уткнулась лицом в ладони.
Это неправильно, это неправильно… Ничто здесь не было правильным. Вся эта временная шкала…
Медик, ехавший в машине, выдал им кислородные маски, отчего голова слегка прочистилась. Этта поморщилась, когда он мазнул антисептиком рану у нее на руке, а потом перешел к порезу на лбу.
– Слушай… – наклонившись к шоферу, начал Джулиан слегка дрожащим голосом. – А уже известно, кто за это ответствен? Мы немного, э-э… отстали от жизни. Завалило в подвале – понимаешь?
Вот он, Джулиан Айронвуд: бесполезный в гребле, но скорый на вранье.
– А я тебе скажу, – отозвался водитель. – Ответственность за эту работенку с гордостью взяли на себя Центральные державы[14]. Не поленились еще разбомбить Лос-Анджелес и Вашингтон, чтобы уж наверняка дошло.
Этте пришлось закрыть глаза и глубоко дышать, чтобы ее не вырвало.
– В жизни не видел вспышки, как эта. Миллионы – раз и… – водитель осекся.
«Погибли», – мысленно закончила Этта.
Светало, и, когда они подъезжали к Гудзону, направляясь к заявленному мобильному госпиталю и месту сбора выживших в Нью-Джерси, Этта увидела темный силуэт велосипедиста на одной из немногих уцелевших стен – он исчез, оставив после себя лишь тень.
– Париж и Лондон еще держатся, но это вопрос времени, – горько добавил медик. – Зуб даю: это все – предупреждение, чтобы мы не вздумали к ним присоединиться. Они знают, что Рузвельт подумывал послать части на помощь бриттам – что те уже снаряжались, готовясь к сражениям. Вот Центральные державы и объявили нам войну.
– Это не война, – заметил водитель. – Это ад. Они знали, что мы вмешаемся при первой же возможности, вот и смяли нас. Показали, кто в доме хозяин.
Этта не стала спрашивать про правительство, про другие города. Не спросила и Джулиана, как они вернутся к тому проходу, или какие еще можно найти в этом году. Ее накрыла усталость, загасив последнюю искру борьбы, которая в ней еще оставалась. Она закрыла глаза, отгородившись от своего разрушенного города.
– Почти на месте, милочка, – объявил медик. При других обстоятельствах Этта бы возненавидела это обращение, но сейчас она была совершенно разбита, да и мужчина – милый дедушка – напомнил ей Оскара, мужа Элис. – Придется тебе найти доктора, чтобы подлатать руку, когда доберемся, слышишь?
У нее не нашлось сил кивнуть.
Где искать начало этого? Как можно исправить такое?
«Везде, – мысленно ответила она себе, – и всеми силами, какие у меня только есть».
Мобильный госпиталь был развернут в городе Элизабет в Нью-Джерси. Достаточно далеко от уничтоженного Манхэттена, чтобы быть вне непосредственной опасности, но все же в зоне досягаемости клубов удушливого дыма и пыли. Чтобы попасть в него, им пришлось проехать по расчищенным зонам, куда свозили тела погибших – иные прикрытые брезентом, иные нет. Этта слышала свое хриплое дыхание, не в силах заставить себя сделать вид, будто не видит искореженные мукой позы, обожженные тела, казавшиеся выпотрошенными. Хотя она и считала себя обязанной принять роль свидетеля этого зверства, увековечить в памяти перечеркнутые жизни, Этта не возражала, когда фельдшер наклонился и заслонил ей глаза рукой.
– Не надо тебе этого видеть, – сказал он.
Но ей было надо.
«Это я сделала», – думала она. Упустив астролябию, она стала ответственной за все. При этой мысли ее заколотила такая дрожь, что тому же фельдшеру пришлось уложить ее на сиденье и поставить капельницу.
Слушая радио в машине, Этта узнала следующее: бомбардировка была пять дней назад, президентом Соединенных Штатов теперь стал министр труда как единственный, кому повезло находиться во время налета в отпуске вдали от столицы, а решение, заключать ли мир или объявлять войну, еще не принято.
– А есть какая-то регистрация? – спросил Джулиан. – Список выживших?
– Пока нет, – ответили ему. – Увидите.
И они увидели. Старый склад, преобразованный в неотложное отделение, опоясывало двойное кольцо людей, жаждущих попасть в него. Многие из них – большинство, если честно, – были чернокожими. Они же составляли основную часть обитателей палаточного городка, разбитого на ближайших улицах. Их убогие повязки смотрелись в лучшем случае как первая помощь, а не настоящее лечение.
– Почему здесь две очереди? – растерянно поинтересовался Джулиан. Этта столь же озадаченно повернулась посмотреть, что его так удивило. Две раздельные палатки, обе с логотипом Красного креста, обе выдавали одинаковые пакеты с едой. Вот только очереди к ним были разные: одна для белых, другая для черных.
Этта подавила рвавший наружу крик. Весь город лежал в руинах, миллионы людей погибли, а эти все следовали пустой бесчеловечной традиции, будто в ней было хоть на грамм чего-то еще, кроме унижения.
– А то ты не знаешь, – вскинулась она. Айронвуд, много путешествовавший, хорошо знавший историю, созданную его дедом – Джулиан вел себя, словно все это не имело к нему никакого отношения. Почему-то это только еще сильнее ее разъярило.
– Но почему? – снова повторил он глухим голосом.
– Идемте, вы двое, – крикнул один из солдат.
– А что же остальные? – спросил Джулиан, когда они проходили мимо очереди в здание склада.
– Ждут кровь из черного банка крови в Филадельфии, – просто ответил солдат, не считая свое объяснение безумным. «Кровь – это кровь, это кровь, это кровь». Значение имели только группа и резус. Положение было отчаянным, катастрофическим, и вот те нате.
«Успокойся, – приказала она себе. – Успокойся…» Она сложила руки на груди, сдерживая желание начать рвать мир вокруг на части в припадке ярости. Мой город. Эти люди… Этта поперхнулась поднявшейся желчью, и только прижав руку ко рту, сдержала порыв рвоты, хотя и так уже чувствовала себя пустой и выпотрошенной.
– Что мы тут делаем? – прошептала Этта, когда военные вели ее и Джулиана к госпиталю. – Нам нельзя задерживаться, ты же знаешь.
Он покачал головой, снова оглядываясь на лица людей перед дверьми, ожидающими своей очереди.
– Есть же свободные кровати. Почему они ждут снаружи, если койки свободны?
– Ими займутся, когда подъедут люди из госпиталя Кеннеди, – медленно, словно говоря с ребенком, ответил медик. – Сюда, пожалуйста.
Фельдшер сдал их врачу с осоловевшими глазами, который поспешно усадил их на койку и без единого слова принялся осматривать порезы и ожоги на Эттиных руках. Спустя некоторое время подошла медсестра, «пшеничная» блондинка, с ведром воды и тряпкой.
Джулиан не отрывал взгляда от человека на второй от него койке, тихо плакавшего, уткнувшись в шляпу.
– Давай помогу, моя сладкая, – с этими словами медсестра принялась смывать грязь и кровь, привезенные Эттой еще из Петрограда. – Плакать – это нормально. Поплачь – полегчает.
Не могу. Что-то холодное сомкнулось на ее сердце, так что она даже не чувствовала, как врач зашивает особенно неприятный порез без обезболивания. Она не видела, как Джулиан отодвинулся на самый край, чтобы медсестра могла поднять ее ноги и уложить на койку.
В каком-то странном полусне Этта смотрела, как врачи, сестры, военные и семьи раненых двигались среди коек и занавесок, разгораживавших огромное пространство склада на импровизированные комнатки.
– Прекратите… – голос соседки срывался от волнения. – Меня не нужно осматривать.
– Мадам, вас нужно осмотреть. Если позволите, я продолжу, это не займет много вре…
– Вы что, английских слов не понимаете? – перебила его женщина тоном, сочащимся ядовитой смесью страха и напряжения. – Я НЕ ХОЧУ, чтобы вы ко мне прикасались.
Этта открыла глаза, вытянув шею, чтобы посмотреть, что происходит. Врач, закончивший ее зашивать, подошел к другому, оказавшемуся в центре скандала. Чернокожему.