– С… с…
– С колоннами, мрамором и въездом для экипажей, – продолжил он ласково. – Наш маленький дворец. Помнишь, как я соскользнул с балюстрады и разбил голову?
Она кивнула.
– Крови было… Амелия упала в обморок. Дворецкий стонал по поводу… чертовой вазы…
– Это то, что помнишь ты, – заметил Джулиан. – А вот, что помню я.
Он показал ей набросок, но Этте его было не видно. В любом случае, он не предназначался для ее глаз.
– Я помню, как ты поднимала меня, держала на руках, приговаривая, что все будет хорошо, что ты рядом и всегда будешь рядом, чтобы заботиться обо мне, – шептал Джулиан.
Октавия погладила набросок пальцем.
– Красиво…
– Да. У меня была настоящая, красивая жизнь – и все благодаря тебе, – он поцеловал ее забинтованную руку. – А теперь я сделаю то же самое для тебя.
– Не вздумай… учинить какую-нибудь… глупость.
– Нянюшка, – торжественно произнес он, с трудом пряча улыбку. – Можешь на меня положиться.
Женщина заснула, и Этта отошла, оставив Джулиана охранять ее сон. Голова была пуста, мысли – настоящие мысли – не шли, хотя сердце переполняло столько чувств, что оно грозило разорваться. Что удивило ее больше всего, так это ревность, поселившаяся между жалостью и страхом.
Он останется с ней.
Джулиан будет с ней, когда Октавия умрет. Этта не сомневалась, что женщине осталось недолго, но знала наверняка, что Джулиан ее не покинет. Это было гораздо больше, чем она могла дать Элис.
С Элис был Генри.
А кто остался с Генри?
Этта потеряла счет времени, расхаживая между рядами коек, стараясь не замечать опустевшие. Ей не показалось, что прошло много времени, прежде чем Джулиан догнал ее, пронесшись среди мертвых и умирающих, словно огненная стрела. Он взял ее под руку и потянул вперед, остановившись ровно на столько, сколько требовалось, чтобы выхватить из груды пару серых брюк и белых блуз, в которые медсестры обряжали большинство раненых.
– Сюда, – он показал ей на ширму. – Переоденься здесь.
Этта скользнула за перегородку, глядя на силуэт, расхаживающий за белой парусиной.
– Что случилось?..
Она скинула платье на пол и натянула мягкую мешковатую одежду на много размеров больше.
– Няня уже в лучшем мире, – сказал он тихо, подходя ближе. – Я ждал этого… ждал, что изменится временная шкала. Чтобы сбежать отсюда. Но ничего не произошло. А потом я попытался вспомнить – попытался вспомнить, приводила ли когда-нибудь смерть стража к изменениям, или же время относится к ним, подобно дедуле: как к расходному материалу.
– И?
– И ничего не припомнил. По ощущениям, это должно было бы заставить весь мир вздрогнуть. Путешественнику бывает достаточно совершить одно действие за пределами своего мира, и все изменится. Мне не нравится – не нравится, что няня может показаться несущественной, – он говорил быстро, так что Этта от усталости едва различала слова. – Все готово?
Этта вышла из-за перегородки и пропустила его, чтобы он тоже переоделся.
– Джулиан, – мягко спросила она, – ты в порядке? Я могу дать тебе минутку, если нужно…
– Не думаю, что у нас есть эта минута, а ты? – ответил он. – В этом году есть тайник для передачи сообщений семьи Айронвудов – недалеко в пригороде. Белладонна наполнит все тайники приглашениями на аукцион, просто чтобы собрать как можно больше соискателей. Можно начать поиски там.
– Кто такая Белладонна?
– Собиратель и торговец редкими сокровищами, – объяснил он, натягивая рубашку через голову. – Мы должны будем предоставить вступительный взнос в золоте, но на самих торгах платят тайнами и услугами. Нам бы только внутрь пробраться, а там мы вольны делать все, что, как тебе покажется, мы должны будем сделать.
– Уничтожить астролябию, – заявила Этта.
Джулиан высунулся из-за ширмы.
– Уничтожить? А что в этом хорошего? Не лучше ли использовать ее для того, чтобы спасти этих людей?
Одно из первых правил жизни путешественников, которые она усвоила, гласило, что обреченных на смерть спасать нельзя – это приводило к серьезным последствиям. Однако какую бы судьбу ни готовила этим людям исходная временная шкала, такого их точно не ожидало.
– Уничтожение астролябии восстановит все, – объяснила она. – Вернет все к исходной шкале времени. А та, что мы знаем… исчезнет.
Джулиан оторвал взгляд от коек, плачущих у списков выживших мужчин и женщин и посмотрел на нее через плечо.
– Тогда пошли.
Ватикан149924
Николас почувствовал, что кивает.
Кивает, словно бы говоря: «Да, я ожидал этого. Я принимаю это». Потому что, если честно, какая-то его часть так и думала. Судьба посмеялась над ним, дав ему то, чего он жаждал, то, чего он и не знал, что жаждет, лишь для того, чтобы злобно отобрать именно тогда, когда счастье окажется на расстояний вытянутой руки.
– Что? – услышал он голос Софии. – Как?
– Всем путешественникам и стражам разослано послание, – Ли Минь выдавливала из себя каждое слово, словно могла ими поперхнуться. Порывшись в сумке, она извлекла клочок бумажки и протянула Софии.
– «Генри Хемлок требует сатисфакции от Сайруса Айронвуда за невыразимо жестокое убийство его дочери Генриетты, уже находившейся в тяжелом состоянии и скончавшейся от ран, нанесенных его стражами». О боже мой! Дата и место смерти указаны как 2 октября 1905 года, Техас.
Что-то – желчь или пламя – подступили к горлу. Николас не мог выдавить ни слова; он чувствовал, как части его будто бы встают в оцепление, не пропуская внутрь так хорошо знакомую боль.
Я был недостаточно быстр.
Я не успел найти тебя.
Я только хотел тебя спасти.
Собор надежды, который он тщательно возводил в своем сердце каждый день с тех пор, как их с Эттой разлучили, сгорел до основания отчаянием и безысходностью.
О господи. Господи!
– Картер, – раздался голос Ли Минь. – Может быть, мы все-таки пройдем через проход и найдем место, где можно будет присесть и хлебнуть воды, а?
Он покачал головой, отшатнувшись, и бросился снова осматривать неф, искать и открывать двери. Это не могло быть правдой. Ее сережка лежала вот здесь! Хемлок, должно быть, ошибся. Он бы почувствовал, разве нет? Он бы почувствовал, как обрушивается весь мир, если бы она умерла. Колокол его души смолчал бы.
– Она…
Она была мертва почти все время, что он ее искал.
Он гнался за привидением. Воспоминанием. Нет.
Нет!
София неподвижно следила за ним, позволив записке выпасть из пальцев. Ли Минь поймала его за локоть, и на это раз не дала стряхнуть свою руку.
– Я понимаю, о чем ты думаешь, но представь, каковы шансы.
– Он пишет, что она умерла в Техасе через два дня после того, как исчезла. Но тогда… тогда как здесь оказалась ее сережка? – в отчаянии спросил он.
Ответ Ли Минь был как всегда разъяряюще невозмутимым.
– Должно быть, кто-то забрал у нее сережку или выменял на что-то. Или это копия, может быть, из прошлого ее матери, до того, как та вообще подарила их дочери. Ее мог потерять и ты, в будущем вернувшийся сюда.
Слова китаянки просачивались одно за другим, отравляя последнюю крохотную надежду, еще шевелившуюся под кожей. Он не знал Эттину родословную от Адама, но уже хорошо знал Ли Минь. И верил ей.
Его живот взбунтовался. Он поскорее прижал кулак к губам, зажимая рот. Путешествия во времени. Чертовски невероятные, чертовски немилосердные, чертовски одурманивающие путешествия во времени.
Зачем он вообще согласился работать на Айронвуда? Почему не послушал Холла, советовавшего отгребать от этой семьи куда подальше? Почему не удовольствовался просто морем? Ему следовало не позволять себе снова попадаться в эту сеть. Она стремилась только поймать его, обернуться вокруг шеи и задушить.
Но это не остановило бы Айронвуда.
Тот все равно выкрал бы Этту из ее времени. И она бы отправилась на поиски в одиночку. Ничто, никто и никогда не остановило бы Айронвуда, пока тот не заполучил бы астролябию, а с нею – все, чего жаждал.
– Ее здесь нет, – прохрипел он, пытаясь в полной мере осознать значение этих слов.
Ли Минь кивнула.
– Она… – Николас заставил себя выговорить это, – скорее всего, никогда здесь не была.
София отвернулась. Гордость боролась в нем с унижением, но затем обе утонули в опустошенности, лишившей его дыхания, уничтожившей годы опыта, ожесточения против мира. Она отняла у него даже ту малость самоуважения, которую он сумел наскрести со своей небогатой им жизни. А осталась в нем лишь та же боль, что он ощущал еще ребенком, сидя в одиночестве в темном чулане дома Айронвудов в Нью-Йорке, ожидая сигнала, что можно вылезать наружу.
– Спасибо, – сказал он Ли Минь. – Я прошу прощения… Я… не в себе… Теперь я верю…
– Будешь разыскивать ее мать, чтобы сообщить ей? – спросила китаянка. – Эту Роуз Линден?
– Нет. Я почти уверен, что она уже знает, – ответил Николас. Возможно, потому-то она и не явилась к месту встречи.
– Если бы она уже отомстила, мы бы услышали, – заметила София. – Такого рода новости в нашем кругу расходятся быстро.
В конце коридора замерцал свет – кто-то шел в их сторону. София схватила задеревеневшую руку Николаса и потащила его к двери, рядом с которой они стояли. Он бессознательно пытался упираться, словно новый круг поисков мог принести другие плоды. Ли Минь схватила свечу со стены и, распахнув дверь, заперла ее за ними.
Николас узнал Пьету, едва увидев, однако его удивило, что она стояла в такой маленькой часовенке. Каррарский мрамор был безупречен, лучась теплом в свете луны. Дева Мария, слишком юная, чтобы держать тело взрослого сына, являла таинственное противоречие нежности и горя.
Любовь. Жертвенность. Освобождение. Бесконечная, вечная история – нет, эта война путешественников была не столь чиста. Это была история мести, кровной вражды семейств, воевавших так долго, что уже не помнивших, кто же пролил первую кровь. Кто-то из Айронвудов убил кого-то из Линденов, а Линден привел к смерти наследников Айронвудов, и тогда Айронвуды лишили жизни наследника Линденов. Чудовищная симметрия не ограничивалась лишь двумя семьями. Должно быть, подобные войны случались сотни, тысячи раз за многие века, повторяя цикл, в который затянуло и его самого.